Посередине зала располагался стол овальной формы, покрытый накрахмаленной скатертью. В середине стола возвышалась фарфоровая ваза с белыми розами. Стол был сервирован изящными тарелками, явно из императорских коллекций, и хрустальными фужерами. Тут же стояли кувшины с вином и ваза с фруктами, другая ваза была наполнена свежими ягодами клубники.

Андрей немного растерялся от всего этого великолепия. Но еще больше он растерялся от вида господ, восседавших за столом.

– Познакомьтесь, товарищи, это мой новый друг, доктор Кольцов Андрей Николаевич. Он работает при институте Скорой помощи имени Склифосовского. Он врачует многие недуги. Слава о его таланте идет не только по столице, но и за ее пределами. Скажу больше – к нему едут оперироваться наши товарищи из Парижского и Цюрихского отделения Коминтерна. Он в самом зените своей славы, а еще так молод.

– Варвара Семеновна, ну это уж слишком, – Кольцов покраснел.

– Не скромничайте, мой друг. Я знаю, каким трудом достается подобная слава.

Хозяйка подвела Андрея ближе к столу.

– А теперь я хочу вас познакомить с моими друзьями. Разрешите вам представить Валентину Петровну Кривошеину. Она у нас настоящий командир в юбке. Во время Гражданской командовала несколькими боевыми отрядами. Воевала наравне с мужчинами. Имеет награды от самого Буденного. Ныне работает в комиссии по борьбе с беспризорностью.

Из-за стола привстала женщина лет сорока, с широким лицом и тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. Короткие светлые волосы были зачесаны назад и убраны под костяную гребенку. Мужские скулы, короткий толстый нос, тонкие, плотно сжатые губы – все это выдавало в ней женщину решительную и с характером. Андрей боялся именно таких женщин. Они казались ему несуразными мужи́чками, могущими сломать любую человеческую судьбу. Торс этой мужебабы был облачен в кожаный пиджак с ремнями, с которым она, по-видимому, не желала расставаться даже в июньскую жару. Андрей не удивился бы, если бы эта грубая на вид мадам, вдруг вытащила из кобуры маузер и, повелевая им, поставила бы всех к стенке.

Валентина Петровна, вопреки ужасным фантазиям нашего героя, расплылась в некотором подобии улыбки, похожей на улыбку сытого крокодила, и протянула к Андрею руку для знакомства. Андрей постарался сжать командирскую ладонь как можно крепче и тоже улыбнулся в ответ. Но предательская испарина таки проступила на его холодном лбу.

Недалеко от командирши располагался невысокий лысый господин, одетый в малоросскую расшитую рубашку навыпуск, с живым, чуть насмешливым лицом и еврейскими выпуклыми глазами. Рядом с ним, судя по всему, сидела его жена. Это была высокая худощавая особа в скромном темно-синем платье. Время от времени она что-то шептала супругу на ухо, делая страшные глаза и шикая на него. Со стороны это выглядело так, словно бы она одергивала шаловливого ребенка. А ребенок продолжал гримасничать и баловаться за столом. Чопорная супруга этого странного господина имела обиженное, почти унылое лицо. Она была откровенно некрасива и болезненно бледна, и, видимо, стеснялась своей внешности.

– Познакомьтесь, Андрей Николаевич, это товарищ Кацман Арон Самуилович и его супруга Сара Яковлевна. Совсем недавно товарищ Кацман назначен директором Сандунов. Кстати, вы любите баню?

– Скорее нет, – сухо отвечал Андрей.

– А это вы напрасно, молодой человек, – грассируя, скороговоркой, произнес директор Сандунов. – Я приглашаю вас к себе и покажу вам, что есть настоящая русская баня.

«Где ты, и где русская баня? – внезапно подумал Андрей, но вслух ничего не произнес. – И что вы все, как один, картавите? Мода у вас такая, что ли?»

– В московских Сандунах, знаете ли, не только купеческий русский дух присутствует, а и эклектика западноевропейской роскоши, античности и восточного стиля, – похвастался банщик. – Мрамор у нас из Италии, плитка из Германии и Англии. Настоящий шик. А какие у нас залы! Мавританский, неорококо, римский. Милости прошу вас к нам, в Сандуны. Уж мы вас попарим, Андрей Николаевич, на славу.

– Благодарю.

– Андрей Николаевич у нас знаком с идеями натуризма, а потому, я полагаю, Арон Самуилович, мы таки непременно посетим ваши роскошные залы.

– Конечно, Варвара Семеновна. А я угощу вас прекраснейшим пивом и свежими раками. Есть у нас и икорка, и омары.

Слева от банщика сидел высокий худощавый брюнет с довольно привлекательными, почти испанскими чертами породистого лица. Одет брюнет был в темный импортный костюм. Прямо за столом он курил дорогую сигару. И был представлен Андрею, как некий Луи, поэт, который совсем недавно вернулся из Мадрида. Луи не произнес ни слова, а только скользнул по Андрею смолью иссиня черных глаз и коротко кивнул. На противоположной от Луи стороне развалился абсолютно рыжий господин в светлой паре и, наклонившись к бокалу, цедил красное вино.

– А это наш дорогой Ромочка. Он лучший художник-символист и футурист. Только слишком много пьет, и когда-нибудь пропьет-таки свой уникальный талант, – последние слова Варвара Семеновна произнесла чуть громче и веселее. Они явно были адресованы пьяному художнику.

Ромочка откинулся на спинку роскошного стула и вызывающе посмотрел на хозяйку.

– Да, пью и что с того? Я полная бездарность, знаете ли, – в мутных глазах плескались обида и неподдельная боль.

– Ну, начинается, – протянула Бронш. – Не обращайте внимания на Ромочкину самокритику. Он очень талантлив. А вина я вам, Роман Петрович, сегодня более не дам!

– И это будет несправедливо! – вскинулся художник. – Чем я хуже других? Ее, его, их? – он бесцеремонно тыкал на гостей коротким пальцем, но те почти не смотрели в его сторону.

Андрей сделал вывод, что пьянство этого господина для всех собравшихся было делом привычным.

Пьяненький Ромочка уронил рыжую голову на руки. А после вновь приподнял ее и изрек:

– Вы ошибаетесь, Варварочка, я все-таки бездарь. Вот Вовка Маяковский – он гений. Он и как поэт гениален и как художник не плох.

– Я не люблю Маяковского как художника, – отозвалась полная блондинка, лет тридцати, в розовом блестящем платье, с голыми руками и откровенным декольте, отороченном страусинными перьями. – Мне кажется, что как художник, он откровенно слаб.

– Позвольте, а вы видели его футуристические картины? – не унимался Ромочка.

– Видела и что с того? – затянулась пахитоской дама. – Чушь! Ваяют они там с Лилечкой какую-то белиберду. Лозунги одни.

– Это для вас, папуасов, сие белиберда! – откровенно хамил Ромочка блондинке.

Но, судя по всему, ее не коробило подобное поведение рыжего художника.

– По мне, так каждый должен заниматься своим делом. И если ты пишешь недурственные стишата, то и продолжай их писать, – она улыбнулась вызывающей улыбкой, моргнула длинными ресницами и вновь затянулась пахитоской.

– Да, что вы понимаете в живописи, Розалия Платоновна? Вы лучше бы помолчали, а?

– Понимаю не меньше вашего, товарищ Худейкин.

– А может, хватит? – вдруг громче других произнес седовласый господин в строгом фраке, похожий на итальянского мафиози. – Варвара, прикажи подавать обед. Иначе наш гость сойдет с ума от их вечных споров.

– Минутку, Виктор, – проворковала Варвара Семеновна. – Андрей Николаевич, эту прекрасную даму зовут Розалия Платоновна. Она работает в Наркомторге.

Дама вновь улыбнулась какой-то деланной и несколько глуповатой улыбкой и протянула Андрею обе руки для поцелуя.

Андрей не стал целовать ее руки, а лишь взял одну из полных ладошек и слегка пожал ее.

– А это как раз и есть мой брат. Его зовут Виктор Семенович, – произнесла Бронш, представляя Андрею седовласого господина, похожего на мафиози.

Огпушник довольно пристально посмотрел в синие глаза Андрея. Но Андрей выдержал его прямой взгляд и пожал ему руку.

«Надо же, – подумал Андрей. – И этот товарищ с Лубянки тоже здесь. Грозный огпушник… Мило! Отчего же он не в форме? Разоделся во фрак. Фигляр! Все здесь дешевые фигляры. Вот же в какую компашку я угодил».