Их отношения в этот момент складывались хорошо, но в этих строках Уэллс мог увидеть и второй смысл: намек на развитие «сюжета» с Ребеккой и Энтони. Мальчик всю свою жизнь был предметом спора между родителями. Поначалу они даже не сказали ему открыто, что они его родители. Еще они яростно спорили, будет ли Энтони прямо указан в завещании Уэллса. Уэллс не хотел давать Ребекке однозначных заверений. Все это сильно портило отношения.

Сообразив, быть может, насколько странно писать критические отзывы на произведения своего любовника и одновременно – сентиментальнейшие любовные записки ему же, Уэст заинтересовалась другими писателями и начала писать критический этюд размером с книгу о творчестве Генри Джеймса. Свой интерес к этому автору она обозначила в одной из первых своих колонок в New Republic. Она там описала, как во время Первой мировой в деревне, во время длившегося всю ночь авианалета, читала сборник статей Джеймса «Заметки о романистах». И чем дольше завывали сирены, тем больше и больше становилось ей неуютно от постоянной привычки вязнуть в деталях:

Он цепляется за какую-нибудь мелочь и вгрызается в нее все глубже и глубже, пока от нее вообще ничего не остается – и тогда ход мысли сменяется бессмысленным возбужденным топтанием на этой прогрызенной плеши.

Будто уговорив себя сама, в конце статьи Уэст возвращается к въедливым, но суетливым интонациям Джеймса с иным чувством. Страсть, огонь вдруг оказываются в общем контексте переоцененными. Пилоты, «кружащие над моей головой и ищущие затемненный город, чтобы устроить бойню, – пишет она, – вполне могли гореть самой пламенной и чистой страстью».

Ей предстояло изменить свое мнение. Основой критики Джеймса в ее книге станет его «бесстрастная отстраненность» – претензия, которую сейчас можно узнать как одну из ее фирменных по отношению к творчеству великих писателей – мужчин: «Как будто он хочет жить абсолютно без тревог, даже в эмоциях».

Но эта претензия относилась не ко всем его книгам. Уэст восхищалась «Европейцами», «Дейзи Миллер» и «Площадью Вашингтона».

А вот «Женский портрет» ей резко не понравился, потому что главная героиня, Изабель Арчер, была, по ее мнению, «просто дурочкой». Раздражающая ее отстраненность Джеймса особенно проявлялась в описании женских персонажей:

Читатель ничего не может узнать о взглядах и характере героини из-за суматохи, из-за того, что героиня слишком поздно появляется или слишком рано уходит, или упустила из виду необходимость обеспечить себе присутствие дуэньи (непонятно зачем нужной, так как голубиные манеры молодых людей и мысли не дают допустить, будто девушку надо защищать от агрессии, а кротость речи юных дев абсолютно исключает такое обострение поединка полов, когда возникнет нужда в арбитре).

Книга вышла в Англии примерно через месяц после смерти Джеймса и поэтому получила больше внимания рецензентов, чем мог бы рассчитывать такой критический обзор. В целом реакция была положительной: The Observer нашел у книги «яркость металла», и американские критики с этим одобрением, в общем, согласились. Однако книжная обозревательница Эллен Фицджеральд из Chicago Tribune была оскорблена «нарушением литературных приличий». Как она выразилась, «не девчонкам критиковать романы». По ее мнению, «это обидно авторам».

Трудно себе представить, что такой отзыв мог Уэст задеть. К этому времени она давно перестала считаться с тем, что можно и чего нельзя делать «девчонкам». Ее не волновало, производит ли она нужное впечатление на нужных людей. И ни на секунду она не задумывалась, какого именно почтения требуют писатели к себе и своему творчеству.

И вообще, ей были хорошо знакомы муки писательского творчества. Она сама писала прозу, опубликовала десять романов, благосклонно принятых критиками. «Нет в современной литературе ничего другого столь строго достоверного, столь сурово и благородно красивого, столь торжествующего в своем реализме экзальтированной духовности», – писал один книжный обозреватель о ее первой книге «Возвращение солдата», вышедшей в восемнадцатом году. Однако даже в хвалебных отзывах чувствовалось разочарование, потому что репутация Уэст опережала ее. «Роману лишь немного не хватает до совершенства, на которое способна мисс Уэст», – писала газета Sunday Times о романе двадцатого года «Судья». Никого не удивляло, что Уэст может написать хороший роман, но от нее ожидали великого.

«Несмотря на остроумие и проблески красоты в ее изысканном, неторопливом слоге, читатель запросто может в середине книги выброситься на берег, устав лавировать между мелями психологии», – жаловался писатель В. С. Притчетт на роман «Гарриет Хьюм», вышедший в двадцать девятом году.

Это цена, которую приходится платить признанному критику, захотевшему стать писателем. У читателя складывается определенный образ автора, и все, что пишет он дальше, с этим образом сравнивается. Паркер с этим боролась, хотела, чтобы ее знали как автора художественной прозы, а не эпиграмм и стихов, но результата не добилась. Интеллектуальная выверенность прозы Уэст сыграла с ней злую шутку: читатели недоумевали, куда исчезли привычные отступления.

Разумеется, журналистика оплачивалась лучше романов, а поддержка Уэллса обеспечивала далеко не все расходы. Благодаря успеху в New Republic Уэст стала писать и для New Statesman, а также для менее известных газет и журналов вроде Living Age и South China Morning Post. Уэст не была особо переборчивой насчет того, где печататься: деньги были нужны, а мнений у нее всегда хватало.

Не была она переборчивой и в выборе тем. Обычно, выбрав книгу аэродромом взлета, приземлялась она где-нибудь очень далеко. Она писала о военных речах Бернарда Шоу. О достоевщинке в разговоре с пьяным пассажиром ночного поезда. Порицала одного из ранних биографов Диккенса, постоянно вставлявшего в текст описания погоды. Ругала романы, написанные о деревенских бедняках: «Они там скучные и ненастоящие».

Еще она чувствовала призвание писать о женщинах и, когда бушевала Первая мировая, об их месте на войне. Она опубликовала в Atlantic очередную пламенную проповедь, на этот раз о том, каким образом работа медсестер реализует идеалы феминизма и делает женщин полноправными участницами войны. «Не феминизм дал храбрость этим женщинам: храбрыми они были всегда, – писала она. – Но эта храбрость дала ему укорениться».

В своих статьях она держалась уверенно, но ее личная жизнь дала трещину. В отношениях с Уэллсом постоянно возникали сложности. У него то и дело появлялись новые любовницы, и хотя это давно уже никого не удивляло, неприятные сцены порой происходили. Худшей из них стало появление молодой австрийской художницы с запоминающейся фамилией Геттенригг на пороге квартиры Уэст в июне двадцать третьего. Вечером того же дня австрийка попыталась покончить с собой в доме Уэллса. Уэст с полным самообладанием ответила на вопросы корреспондентов: «Миссис Геттенригг не была агрессивна и не устраивала сцен. Она умная женщина и талантливая художница, и мне жаль, что она оказалась в подобной ситуации».

Но себя ей тоже становилось жаль. В письмах друзьям и родственникам она стала открыто жаловаться: «Уэллс постоянно мешает мне работать». Его властная манера, которая когда-то пленила ее, стала казаться обычным эгоцентризмом. Ученик усвоил все уроки учителя, и, хотя Уэст боялась, что ей не хватит на жизнь без щедрости Уэллса (на тот момент у него не было юридических обязательств перед Ребеккой и Энтони), ситуация стала нетерпимой.

Их роман сыграл свою роль в ее жизни, положив начало карьере ее мечты. Но теперь она едва ли не превосходила Уэллса известностью, находясь на пике продуктивности и в самом расцвете таланта, а у самого Уэллса отдача стала падать. Уэст больше в нем не нуждалась.

Возможность расстаться без драмы представилась в форме лекционного турне по Америке. Уэст отправилась за океан в августе двадцать третьего, оставив Энтони с бабушкой. В Америке она оказалась популярна, и свобода, которую давал образ эмансипированной незамужней женщины, ее устраивал. Американская пресса была очарована ею – она была олицетворением нового сорта женщин – независимо мыслящих. Репортеры были в восторге от ее готовности отвечать на вопросы на эти темы. К примеру, на вопрос The New York Times, почему так стремительно растет число писательниц, не связано ли это с войной, Уэст покачала головой: