Тут хозяйка понизила голос, хотя в доме никто и не подслушал бы.

  - Дезертиры у нас в лесах. Кто с Побережья, а кто и из северных ратников до своих мест родных добираются. Одежда их выдает, бедолаг. Таких цатты бьют, как и противленцев. Если они попадаются.

  - Так они никого и вправду не трогают, кто из мирных жителей. - Спросил Аверс. - Крестьян. А ремесленников тоже?

  - Нет, - уверенно ответила та, - никого. Но здесь никто и оружия не делает, охотничьи луки только. Слыхала я, что только одну кузню сожгли, что близ бароновских наделов была, ту что для его ратников кинжалы да мечи делала. Вот ту сожгли. И книги наши храмовые пожгли, про это тоже слыхала. Вера-то у них другая. Многобожие.

  В ночь перед дорогой мне снилось море. Я плавала и чувствовала себя мальком в толще воды. Теплый, нагретый солнцем, верхний слой был также приятен, как и прохладная глубина, когда на нее занырнешь. Прозрачные, изумрудные волны, бухта с пестрыми валунами и камешками, белый песок косы. Пузырьки воздуха шипят, когда накатываются с пеной и разбиваются о тело, море держит легко, и каждый нырок норовит тебя поскорее вернуть наверх, к голубому небу!

  Чудесный был сон. Я приняла его, как воспоминание о прошлом, и была счастлива от осознания, что выросла в столь чудесном месте. Рассвет поздней осени здесь был так тосклив и уныл в красках, и холоден. По ночам уже морозило, сухая трава и листья покрывались инеем. К нашему счастью, дождей не было уже две недели, и мы легко пробирались по лесной тропе до реки, не промочив ног и не запачкав одежды. Бледно розовое солнце светило сквозь затянувшую небо дымку, дышалось парком, и мои воспоминания о море казались из-за этого такими ненастоящими, как история сказочника: слишком яркая, приукрашенная и полная чудес.

  - Если все будет хорошо, то к вечеру мы должны добраться до старой водяной мельницы, и заночуем там. - Аверс шел впереди и заговорил первым после долгого молчания. Верно, тоже был погружен в свои мысли. - Мы прошли почти три четверти от общего пути, но эта последняя четверть будет тяжелее. Места пойдут глухие, и хищники хоть и не лютуют от голода, не конец зимы, опасаться их стоит. Будем жечь костры по ночам и спать по очереди. Река должна вывести нас как раз к землям Вугсане.

  Тут оружейник коротко обернулся на меня, а после добавил:

  - Цаттов тоже можно встретить, но больше их нам стоит опасаться тех сопротивленцев, что сами решили воевать с захватчиками. Если наши ратники не были сильно послушны, и позволяли себе вольность в Неуке с выпивкой и женщинами, то здешние бывшие крестьяне и разбойники могут своевольничать как хотят. Как тропа кончится, никаких разговоров, и идем так тихо, как можно. Слушай все, и смотри всюду. Хорошо?

  - Хорошо, Аверс.

  - Не боишься?

  - Нет.

  - У нас в оружии только нож, так что...

  - Посохи тоже сгодятся. Будем биться.

  Я заметила, как повело его щеку от улыбки, а когда он пять обернулся, то и поднятую в недоверии бровь.

  - Да, ты не неженка, Рыс. Только в драке я тебя не представляю, ты с одного удара упадешь, в тебе не силы, ни даже веса.

  - Кто знает. Соммнианс мне рассказывал, как сам видел людей слабых в момент опасности. У иных подгибались колени, кто-то застывал столбом, а кто-то вдруг проявлял такую силу и ловкость, словно в тело демон вселялся. Лекарь считал, что у каждого человека разное сердце: если от испуга бледнеешь, как бумага, то это кровь уходит. Сердце ее всю забирает, переполняется, замирает, и в руках и ногах нет сил. Человек падает или стоит, и не может шевельнуться. А вот если лицо краснеет, то сердце, наоборот, кровь отдает, и во всем теле мощь утроенная появляется, сердце стучит быстрее, втрое работает. Он рассказывал, как еще в детстве видел - раздразнил один парнишка быка по глупости, тот за ним и погнался. Кто видел, уже за покойника мальчишку сочли, но тот так побежал, как никогда не бегал, и на голое дерево залез. У старого ствола уже на три роста ни одной ветки не было, не зацепиться. А он словно взлетел!

  - Так какое у тебя сердце, знаешь?

  - Не знаю. Или не помню. Будет настоящий страх, так и узнаю! А у тебя?

  - Тоже не знаю. В те мгновения, когда опасность была, я чувствовал не страх, а ярость. Ярость давала мне много сил. Ненависть была, как ветер для огня, стоит подуть - и кажется, что ничто не способно остановить.

  Мы уловили по звукам, что где-то, еще далеко, люди. День перевалил за половину, солнце уже было низким и мы, ориентируясь по его движению, шли прямо по лесу. Деревья были редкими, кустарник низким, и звук хорошо разносился: короткие выкрики, подгоняющие лошадь. Кинувшись в первое попавшееся укрытие - в яму от вывороченной с корнем сосны, Аверс толкнул туда меня и нашу поклажу, а сам еще успел доволочь крупную упавшую ветвь с рыжей хвоей, чтобы хоть как-то укрыться для глаз. Если всадник мчал, он и так мог ничего не увидеть, но предосторожность оружейника не лишняя. Тот появился буквально спустя мгновения от того, как мы замерли в яме и по тяжелому храпу было ясно, что лошадь почти загнана. Несчастное животное не смогло перескочить ствол павшей сосны и, споткнувшись, скинула всадника и перекувыркнулась сама, издав почти человеческий крик. За то другой, которого мы не сразу заметили за общим шумом, вылетел мощной стрелой, перемахнул все препятствия и уже чуть в стороне, развернув лошадь, остановился.

  Это была погоня. Ратник цаттов, один, весь всклокоченный от скачки с препятствиями, спрыгнул с седла, держа в руках короткий клинок меча. Разряженный арбалет он повесил на крепление, не торопясь и переводя дыхание, стал подходить к лежащему. Тот, кто убегал, был оглушен ударом, но жив, - вместе со ржанием его покалеченной лошади послышались стоны и силуэт зашевелился. Мне было видно не все, я не могла высунуться выше корней, но поняла, что сейчас цатт убьет его. Он пинком заставил перевернуться того на спину, и ноги ратника в крепких сапогах, приняли стойку для удобного замаха. Не знаю, как я успела понять это и что меня толкнуло, только собственный окрик резанул по ушам:

  - Стой! Не сметь!

  Ладонь зажала посох, я ловко выбралась, едва почувствовав руки Аверса, не успевшие крепко ухватить за одежду. Цатт замешкался ненадолго. Он ударил человека клинком в горло, выдернул лезвие, и после развернулся ко мне. Нас разделало не много шагов, и я хотела успеть предотвратить убийство, успеть подскочить и ударить его своим единственным оружием. Но мой посох успел коснуться плеча ратника только тогда, когда он уже повернулся.