Чтобы сменить тему, я торопливо сказала:

  - Роберт, я хотела попросить вас, - могу ли я получить фотографии всех пропавших? Любые, даже старые, если недавних нет.

  - Перешлю, как только найду время. У вас есть какая-то теория на счет исчезновений?

  - Пока не знаю. Хочу посмотреть на их лица.

  Он проводил меня на другой этаж, где я потратила еще больше часа на то, чтобы ответить на вопросы по Нике, ни разу не сбившись с инструкций Роберта.

  Еще недавно я даже представить себе не могла, что время будет уходить не в никуда, не в пустые и мучительно долгие растраты, а на действия. Сегодня вынужденное общение с людьми, - староста, Роберт Тамм, не тяготили. Совещательный зал - пустой и огромный не заставлял от дискомфорта искать пятый угол. Утро ушло на сон и завтрак, день разбился на встречи, и я чувствовала, что хочу есть. Не так, как раньше, когда начинало выжигать желудок, а несильно. Намеком. Аккуратным напоминанием, - что жить теперь хочется не только душе, но и телу.

  Ласточка

  - Твоя Ласточка! Твоя Ласточка, Мартин!

  Гнев так ослепил мужчину, что тот себя не помнил. Марево, пелена перед глазами - не человек перед ним, а силуэт, картинка, которую хочется смять, разорвать. Уничтожить от ненависти! Мартин едва не ударил жену после того, что она сказала.

  Через перешеек паркового пруда перекинулся мостик - открытое место, красивое. Ветер осени еще не сдул кроны, "раздев" город до серости неба и чернильности ветвей, как в ноябре. Октябрь держался золота, сыпал листопадом, и почти вся поверхность воды из темной превратилась в пестрый ковер. Но никто из этих двоих красоты не замечали. У обоих черно на душе. Злости, обиды, разочарования и тоски накопилось столько, что пара погребла себя этим.

  Лана отвернулась от мужа и встала к нему спиной, оперевшись руками на перила и глядя в сторону берега - на дальнюю аллею, где гуляли с колясками молодые мамы. Она ждала - кипя от ярости и нетерпения. Ее муж, Мартин, должен был сделать что-то! Пусть наорет, пусть ударит, столкнет в воду с моста, - не любовь, так ненависть, лишь бы не равнодушие! Она так сильно его любила, что пошла на разрыв - одним словом. И пусть даже убьет, только закончит пытку отношений раз и навсегда.

  Я стояла с краю мостика. Мужчина услышал мой окрик, даже повернул голову, посмотрев в мою сторону - но и не увидел одновременно. Не верилось, что кто-то посторонний вдруг кинет в него такие слова и перешибет, как обухом, гнев и вспышку настолько глубоких чувств, что он почти обезумел. Руки опустились, пальцы разжались из кулаков, он посмотрел на Лану, на ее каменную спину, на суженые от дрожи плечики и оголившуюся шею.

  "Почему ты меня так назвал?" - звонкий голосок-колокольчик в памяти Мартина внезапно пробил двенадцать прошедших лет и вернул его на смотровую площадку Сольцбурга. Там у них было назначено свидание, - поздняя весна, теплый вечер, раскинувшийся внизу город в мерцании огоньков. Лана, веселая и яркая, с голубыми волоокими глазами зачаровывала его. Он не мог отвести взгляда от ее лица, мечтал, что сегодня впервые поцелует, но Лана ускользала, постоянно отворачиваясь и рассматривая вид с высоты. Мартин не мог поймать момента. Вставал то рядом, то позади, проклиная себя за такой неудачный выбор места свидания, и никуда не смотрел, кроме как на нее. А Лана вскочила на маленький подиум у бинокля и чуть склонила голову. Тогда он и сказал: "Ласточка..."

  Темные волосы девушка забирала вверх, закалывая у затылка в изящный рогалик, похожий на морскую раковину. А двум прядкам у шеи не хватало длины, и они спадали вниз - черные, узкие, как ласточкин хвост. Мартин решил не сдаваться и поэтому ответил: "Не скажу почему. Ласточка, и все". Лана подарила ему улыбку, снова отвернулась, и он...

  Мужчина сделал два шага к своей жене. Доски мостика скрипнули, она сжалась еще больше, ожидая ярости, крика, удара. Мяла в пальцах шелковый платок, сдернутый с шеи, рвала его ноготками от душевной боли и ожидания, а Мартин вдруг склонился и тихо поцеловал ее в черные гладкие прядки, в беззащитные позвонки. Лана вывернулась, сама стала бить его по плечам и рукам, вырываясь из объятий. Сыпала проклятия, обзывала, стала плакать и вся в один миг опала, сдалась, едва услышала:

  - Ты моя Ласточка, моя. Лгунья бессовестная, не могла ты мне изменить... не поверю. Только не ты. Простим друг друга, начнем сначала. Я скотина, но я ни за что тебя не хочу потерять.

  Двенадцать лет вместе. Но за все годы он так и не признался, почему дал своей любимой такое прозвище. Держался стоически, верил в тайну, как в хорошую примету, и все забыл. Почти забыл. И едва не ударил, поверив в лживую провокацию, перейдя рубеж и убив этим поступком хрупкую маленькую птичку.

  Когда вызов отпустил, я еще долго стояла на месте. Пограничники окунались в жизнь других - ровно на момент рубежа. И если раньше грань остро чувствовалась, а с той стороны дышало холодом непоправимое, как пропасть. То теперь грань все так же резала, но взамен я стала чувствовать эту сторону. Исправленного. Хорошего. Счастливого.

  Вспомнив слова старосты, удивительным показалось - как можно устать от этого? Если копить груз, то эта ноша легка - люди жизнь свою не покалечили, не прервали, не задели других своим перевесом не в ту сторону.

  Но так было впервые. И, подозреваю, что мое восприятие изменилось из-за недавнего, личного случая. Нужно было так близко побывать у границы, чтобы закалиться и обрести стойкость? Не знаю... К Августу накопилось столько вопросов!

  Комната

  После столовой, я поехала в квартиру, но не поднялась сразу, а застряла в одежном магазине на первом этаже. Прикидывала на глаз, без мерки, набрав на смену юбку, кофту, платье, длинную майку и штаны. Купила белья по паре наборов и колготок с носками, чтобы больше не попадать в неловкое положение с деликатной заботой Юргена. Что забыла, - доберу после.

  Вещи положила в пакетах рядом с постелью. Пока нет полок или ящиков, - не знала, куда что сложить. Чайник закипал, а я взялась рассматривать комнату так подробно, как не удосужилась раньше. Его жилище - его портрет. Не копаясь в ящиках с вещами, заглянула только в кухонные - посуды мало, для готовки, так совсем нет. Юрген жил на бутербродах и наверняка ел обеды, как я, в столовых. Запасов круп или макарон, консервов или сухофруктов - не нашла. А вино было - две бутылки красного и наборы специй для глинтвейна. Холодильник полупустой - вся еда на перекус, немного фруктов и творога, в дверце мини ячейка с лекарствами - что-то от изжоги, заживляющая мазь и сердечное. Не вскрытые, - на всякий случай а не к частому пользованию.