Щека у папы от укуса растолстела, стала, как спелое яблоко Джонатан, и мне показалось, что глаз у него, тот что рядом со щекой, лукаво сузился. Пойми тут, врет или правду говорит.
ГРАБЕЖ
Вообще-то, грабежом я занимался раньше. Еще до нового велосипеда и до аквариума.
Папа как то сказал, что при известных условиях деньги растут. Их даже дают в рост. В банке растут.
Я бросил рубль в стеклянную банку, которая стояла в моей комнате на подоконнике и просто собирала солнечные лучи. Для чего была эта банка – не ведомо. Раньше в ней джем вишневый был. У нас дома дополна бесполезных вещей, которые рождают еще более бесполезные вещи. Скоро эти баночки-скляночки, пузырьки и красивые коробки из-под конфет, обуви, подарочные сумки вытеснят нас всех к мусорному баку «За чистоту родной станицы!». Так, по крайней мере, папа утверждал.
Да, я кинул рубль на дно банки. Он весело звякнул, обещая врасти в 10 рублей. День-два, неделя прошла. И вдруг однажды, проснувшись, я заглянул в свою банку и что увидел? Там действительно светились на ясном солнышке десять монеток. Яркие, новые, только что родившиеся.
Я рассказал об этом папе. Папа улыбнулся и сказал: «Бывает. А у меня вот напротив – пропадают деньги. Вечером в кошельке они, кажется, есть, утром глянешь – пусто»
– Ты в банку клади. В стеклянную. В трехлитровую. – Посоветовал я.
– Э! – возразил папа, – время такое. Мне просто не везет. Всё стало пропадать. Засовываю носки под диван, утром ищу, хорошо если один носок попадётся… Но что с ним с одним делать? По очереди на ногах носить, вначале – на левой, потом – на правой?
Долго ли коротко, деньги у меня стали расти не только в банке, но и в джинсах, и в куртке. Я подумал их поливать, чтобы они понадежнее размножались. Этим все дело испортил. Перестали монеты рожать себе подобных. А они мне были страшно нужны. И тогда свершилось страшное. Я вытащил из папиной куртки 500 рублей. И вот ведь я, какая сволочь (или какой сволочь) подумал: «У папы все равно они пропадают утром. Вот он и подумает, что деньги просто так испарились. Как всегда».
Дело было летом, на каникулах. В десять часов утра я созвал всех мальчишек и сказал всем, Игорю, Максиму, Павлику, Кутнаеву, Степе Уколову, что получил наследство от прабабушки из далекой страны Уругвая и теперь решил всех угостить. Заказывали в магазине «Полина» что угодно. Чипа-чупсы, пепси-колу, напиток махито, леденец с дудочкой, черного шоколадного печенья. Короче говоря, и мои деньги, как говорил папа «испарились». Зато все ребята были довольны, смеялись, радовались, хотели в Уругвай, к моей умершей родственнице. Я их туда приглашал. Правда, Павлик Краснов поумничал: «Хорошо тебе, мертвецы деньги шлют».
Вечером я пришел домой, я услышал в доме неловкую тишину. Молчала мама, молчал папа. Такая тишина, словно мне комками ваты уши заткнули. И папа на меня взглянул так, что мне хотелось, ну так в книгах говорят, хотелось исчезнуть. Увы, никуда я не исчез.
Папа же, мой добрый папа, вытянул из своих брюк ремень и стал меня им стегать. Не помню больно ли было. Просто слезы брызнули из глаз, и я завыл. Вот свой вой я помню. Сколько раз папа меня хлестанул не помню. Он схватился за темный пузырек. И в комнате запахло холодным запахом. Это были сердечные капли. Папа их иногда, когда сердился, принимал.
Нет, с тех пор я никогда уже денег не крал. Ни у кого. Вообще папа сказал, что это болезнь роста, как корь, вот сестра Даша крала у мамы золотые украшения, колечки, серьги. И растыкала их под плохо приклеенный плинтус.
КАТАНИЕ НА ДЕЛЬФИНЕ
Говорят, что дельфины умнее людей. И у них есть свой язык. Они тонко свистят ультразвуком. И часть звуков не ясна человеческому уху.
Я имел такое тайное желание покататься верхом на дельфине. Даже видел рисунок, на котором мальчишка, вроде меня, несется по морским волнам с огромной скоростью. Верхом же я катался лишь на папиной шее в далеком детстве. Да еще, когда мне было лет шесть, папа взял меня на конюшню к чистопородным лошадям. Лошади были атласные, как лошадиные артисты. Они водили ноздрями. Как будто морщились. И иногда только косились в нашу сторону. А так жили по-своему. Думали в свое стойле.
Одну из лошадей конюх вывел на опилки, на манеж. Я тогда смело протянул ей ладошку с сахаром рафинадом. Коняга с равнодушной осторожностью ловко сняла сахарный кубик. Поглядела на меня. И, кажется, кивнула своей длинной замшевой головой. Конюх, а если по-научному жокей, усадил меня на лошадь. И я поехал, удерживаемый сзади тем же дядькой с козырьком на лбу. Не скажу, что это было приятно. Приятнее кормить лошадку рафинадом.
В Анапе же нас с папой поселили в дощатом, голубым домике. Две кровати, проход, тумбочка между этими кроватями. Утром наша одежда, джинсы, майки, футболки делались влажными. Но мы их все равно напяливали на себя и шли, булькая, как водолазы, есть в столовую белую кашу или желтую запеканку. Потом, после завтрака, двигались на пляж, к валунам и к холодному морю.
Наверное, на Черном море всюду так, всюду есть лысая меловая гора с какой-нибуть надписью на вершине, типа «Здесь был…» На нашем море, на нашей лысой горе, мы узнали, что побывал тут Гера из станицы Брюховецкой. Странные имена дают в этой не менее чудной станице.
Папа разведал, что мыс Утриш, на котором построен дельфинарий, находится не так далеко, километрах в двух от пляжа. И мы с отцом, обув легкие кроссовки, пошли в сторону того самого Утриша. Дорогу нам подсказывали жёлтенькие цветочки. Они клонились в сторону мыса. Птицы, они тоже туда спешили и какие-то некусачие пчелы, жадно жужжащие «Утрижжжж-жжж», «Утрижжж». Им некогда было кусаться, только пугать.
Я сразу понял, что дельфины умнее людей. В бассейне, дельфинарии их заставляли играть в мяч. Мячи были разных цветов, желтый, красный, зеленый. Конечно, дельфины, подпрыгивали и тыкали круглыми, как тупой карандаш, рыльцами в мяч. Делали это они ловко, с
пренебрежением к людям. Такими, мол, глупостями мы занимаемся, лучше бы заставили умных животных доказать теорему Ферма.
Когда дельфиний волейбол закончился, по какому-то неслышимому человеческому уху свистку дельфины выпрыгнули на кафельный берег и улеглись на нем. «Как дамы Севера», – усмехнулся папа. Можно было их потрогать и в порядке исключение даже сесть на них. Я потрогал. Дельфинья влажная кожа оказалась приятной. Просто и сравнить то не с чем. Приятной, и всё. Папа договорился с юрким мужичком Карловичем, что я сяду на это морское млекопитающее. Да, все же это не удав, которым Костя Уколов, недавно обвивал себе шею. Костя хвалился этим.
Я-то сел на дельфина. И это тоже было приятно. Но тут же и соскользнул с его спины. Я подумал, что дельфину тяжело.
– Эх, – вздохнул папа, – Я не успел тебя снять на камеру.
Хорошо, что не успел. Приятнее вспоминать, чем видеть картинку. Ту, самую осторожную лошадь. И этого снисходительного дельфина.
МОЙ ПАПА – ДЕДУШКА.
Когда мы с папой стоим в очереди, то кто-нибудь моего папа непременно обзовет дедушкой.
Папе, чувствую, это неприятно. Он хмурится и глотает слюну. Иногда папа не выдерживает и срывается: « Я тебе не дедушка!» И называет свое имяотчество. А тот, кто назвал его дедушкой, изумленно, даже испуганно, отпячивается.
Не будет же папа объяснять всем, как мне, что я – поздний ребенок, что у всех отцы молодые. А у него одного седые волосы и много морщинок у глаз.
– Отчего морщинки?– Спросил я у папы.
– Часто смеюсь…
Конечно, мне хотелось бы иметь папу со стальными мышцами и с крепкими черными волосами. Хотел бы рыбачить с папой, купить ружье вертикалку и охотиться на дикого, вредного зверя. На кабана, допустим.
Но зато папа, действительно, хорошо, честно смеется, не юлит ни перед кем. И он ходит на родительское собрание в школу. Кругом в классе вертятся, красуясь, одни мамы. И папа один, как перст. Нет, не перст. Он говорит по-другому… Как что-то нехорошее в проруби.
