Я понял одну простую истину; она состоит в том, чтобы делать чудеса своими руками.

Александр Грин

У нас жила молодая, пытливая кошка. Когда она исследовала все вокруг, все углы комнаты, все закутки и поверхности, ей стало скучно, и она молча ушла из дома, видимо, изучать новые просторы. Что ж, бывают такие кошки-географы.

В ответ на поступок Машки, так звали кошачьего Колумба, мы купили аквариум с рыбками, который внешне походил на римский дворец. Аквариум имел ровные стеклянные стенки, свой пейзаж с дикорастущими водорослям и несколько рыбок. Главная прелесть этого дворца для рыб была в том, что отсюда, из этой роскоши, никуда не убежишь, даже если тебе очень хочется открыть новую страну.

Однако, рыбки были к миру не безучастны. Стройные гуппи в нем в нем формировали свои солдатские шеренги, мимо них деловито проплывали, как тучные генералы или солидные купцы сомики. И в углу под искусственной корягой, за поросшим мхом булыжником-утесом пряталась золотая рыбка. Кажется, она гляделась в зеркала, готовясь к выходу в свет.

Я ждал этого момента, потому что мне хотелось попросить у золотой рыбки новый велосипед. Рыбка почему-то все не выплывала и не выплывала, ждала момента.

Я спросил у папы: «Какая-то она не волшебная, хоть и хвостик у нее отливает красным золотом? «А ты знаешь настоящую породу золотых рыбок», – спросил папа, как она называется. Я не знал. Тогда отец кивнул головой и пробормотал: «Это – карась!»

«Не может быть, – возразил я: – Карась, тот, что был вчерась».

И все же Золотую рыбку я увидел. Оказывается, как и все люди, она любит солнце. Однажды после того, как я покормил рыбешек, все они, выстроившись в ряды, стали танцевать. И на Золотую Рыбку, глядящуюся в зеркало, упал луч солнце. Рыбка не выдержала веселья и тоже примкнула к обитателям аквариума, тоже стала шевелить хвостом и плавниками в такт рыбам одним слышимой музыки. Мне кажется, что рыбы тогда танцевали фокстрот или чарльстон.

И вообще это не верно, что рыбы не умеют говорить, что они немы как рыбы. Когда я у них чего-то спрашиваю, все и гуппи, и сом, и даже Золотая Рыбка то ли утвердительно кивают головами, то ли отрицательно машут хвостами.

РУХЛЯДЬ

Велосипед мне перешел в наследство от сестры. Кому то дарят мельницу, кому то кота, а мне, сестра Даша, уехав учится в далекий город, оставила велосипед Он был «ничего себе»: с голой без резинок педалью, с дребезжащем на ходу передним крылом, без всякий катафотов-наворотов. Ветеран. Да и место то хранения у велосипеда было «ничего себе», тесный сарайчик, в котором громоздились коробки от телевизора, стиральной машины, грабли с двумя зубьями, короткие, сработанные веники. Тут мирно шевелились тенетники в своих неводах. Какая никакая – живность.

В гараж к папе велосипед не пустили, хоть там пахнет мышами, но все же чище, чем в сараюшке. Конечно, у ребят на нашей улице имени поэта Пушкина, были крутые велосипеды со скоростями, узкими шинами и седлами. Но и мой тоже, «ничего себе», катался с веселым дребезгом. Одно плохо дребезг привлекал бродячих собак. И тогда приходилась жать на педали, боясь, что какой -нибудь резвый пес хватит за штанину.

Любопытно, что велосипедный дребезг привлекал даже тех, у кого двухколесный друг был сплошная крутизна. Они просили покататься. Что-то в звоне крыльев было притягательное.

Однако папе это не нравилось. И он порой спрашивал: «Звенит твоя рухлядь?»

Я отрицательно мотал головой. Тогда папа просил поставить велосипед к дворовой скамейке. Мы его переворачивали, крутили педали, совали отверткой. Но заканчивалось одним и тем же. Между рамой и крылом втыкалась щепка. И дребезг на время устранялся. Но щепка сохла, вылетала. И тогда крыло звенело еще сильнее, еще яростнее, словно соскучившись по своему удалому пению.

Но вот однажды отец взял меня за руку и попросил идти за ним. Я пошел. Оказалось, папа звал меня в гараж. В гараже, у самых ворот, стояло чудо. Блестящий, нарядный, новый велосипед. Многоскоростной. Почему-то я подумал, как ребенок, что велик мне прислала Золотая Рыбка из нашего аквариума. Но папа на это возразил и сказал, гордясь: «Дорогой!»

А свой старый велосипед мы с папой увели к мусорному баку. Пусть кто-нибудь его заберет или нужные детали открутит. Наш мусорный бак с надписью «За чистоту родной станицы!» был своего рода пунктом обмена. Порой сюда сносили потертую мебель, книжные полки, зимнюю обувь с кривыми каблуками. Это все куда-то ночью, наверное, уходило.

Не так-то просто расставаться со старым другом, хотя он и двухколесный, и обод, как говорил папа, «восьмерит».

В этот вечер я учил стихи про природу. Кажется, Тютчева! Про гром что ли, который все любят. Однако, повторяя под одеялом одну строчку, «люблю грозу в начале мая», я понял, что я любил свой старый велосипед, «рухлядь». Я не мог заснуть. Мне казалось, что велосипед уже кто-то от мусорного бака угнал или, что еще хуже, раскидал «рухлядь» по деталям. По темну я пробрался к баку и увидел, что велосипед, хоть кто-то и продвинул, но он стоит. Я ухватился за руль и провел велик к его сараю. Но тут меня встретил папа. Я вздрогнул. Но отец только и спросил: «Ведешь?». Наверное, он улыбнулся, в темноте не разберешь сразу.

– Веду, – ответил я, – у него штуцер хороший, не спускает.

Слово «штуцер» мне давно нравилось. И велосипед был отправлен стоять рядом с кургузыми вениками.

КАРТА БИЛЛИ – БОНСА

Вообще, если выбирать профессию, я хотел бы быть пиратом. Н папа на это возражал: «Пираты-бандиты. Золото, которое у них в сундуках в крови, награбленное. И они еще ром глушат!»

– Какой такой ром? Что они у этого рома уши отрывают?

Родитель рассмеялся и говорит: «Читай «Остров сокровищ» Роберта Луиса Стивенсона. Оказалось ром – это алкогольный напиток, глушить – значит пить его, залпом. А Роберт Луис Стивенсон – шотландский писатель-мечтатель. «Остров сокровищ» он сочинил в инвалидном кресле. «Вот как фантазия у него играла» – Пояснил папа.

Если честно, то алкогольный напиток я уже пробовал. Были гости, были и ушли. Ушли, и в одном из фужеров было оставлено вино. Я лизнул его. Кислятина реальная.

– А если не грабить и не глушить ром? – Спросил я.

– Не-е-е, тогда в пираты не примут, – покачал головой папа, – У них творческий экзамены, как у артистов: ограбь, выпей бутылку рому пока спичка горит. Это – как раздеваться в армии за сорок пять секунд.

Он задумался, глядя в окно, потом недоуменно улыбнулся: «Зачем раздеваться за сорок пять секунд?…»

– Да, – Я вздохнул, – А если быть великим мореплавателем?

– Это можно. Запросто. Географию учи, и – пожалуйста. Материки там…

Слово «материки» напоминало мне слово «мат», вообще, скучно. Вот если бы на практике.

– Давай, корабль построим, досок вон сколько в гараже-то, зачем они?

Папа сразу не согласился: «По весне, не сейчас!»

– А сейчас надо инструменты покупать, рубанок, шерхебель, пилу двуручную, – Я знал, что есть такие орудия для плотницких дел.

И на это папа, хоть вяло, но согласился.

Прошла весна: однако ни шерхебель, не куплен, ни пила лучковая. Но досках зашевелились вездесущие пауки-тенетники. И в одном месте пчелы слепили гнездо. Папа выгонял свою машину быстро, боясь укуса этих одичавших пчел.

И вот уже год прошел, но корабль для кругосветки я начертил лишь на листке: с отсеками, с палубой, с парусом и трубой. Пусть это будет дизельный парусник. Когда надо, заводишь мотор. Когда ветер – поднимаешь паруса.

Я рассказал своим дружкам, что мы с папой строим корабль. Одно плохо – название не придумаем. Антон Косогоров как то подозрительно щурился: «Врешь ты все, как можно здесь, у нас на суше, строить корабли…Их в доках строят…» Было очень обидно.

Осенью папу укусили две бродячих пчелы. Одна – в руку, когда он открывал дверь машины, другая – в щеку!

Мне-то он сказал, что это привет от пирата Билли-Бонса. И что по весне обязательно будем возводить корабль. Рубанок он уже купил.