***
Той песни услышь, ты звук за горой,
Что ветер несёт, умолкая.
Она о любви и о счастье с тобой,
С тобой, моя дорогая.
Разлука в мирах, временах нам дана,
Злым демоном чёрным, кровавым.
И только они нас спасут ото зла,
Вернут наши чувства и славу.
Вернут нашу жизнь, объятья в ночи.
И наши злачёных два трона.
От нашего завтра живые ключи.
Роза, Кинжал и Корона.
***
РОЗА
***
Алая роза, лепесток к лепестку
Тугие бутоны, закручены жёстки.
Стоит на ветру, мила и неброска.
Не пахнет, все мимо идут.
Не знаете вы, что под алым корсетом,
Нежное сердце стучится, живёт,
И любит и плачет, и песни поёт.
Хотя, и изранено тонким стилетом.
***
Открыла один глаз – темно… Открыла второй – темно. Значит, утро ненавистного понедельника уже наступило. Поставила в ленту тоскливое эмоджи. Ууууу. Фото в инсту – #Ненавижу_понедельники. Фильтр: чёрное на чёрном. Нет такого? Очень, очень жаль.
Аааа! Как голова гудит. Весь вечер вчера писала стори, как мы с Сэм ходили в караоке. Орали дуэтом, как ненормальные: “По лицу роса…Я к тебе босая…Босая”. Раз сто. Вру, конечно, в этом караоке-баре можно только две песни на круг. Но, если очень-очень-очень хочется, то… И бармен, такой, ничего себе… Армен? А! Ну вот же он на нашем с ним селфи – бармен – Армен. Вот так и запомнила, в рифму… За рифму три шота. Зачем?!! Опять буду “Састак” свой жевать, и жалеть себя, жалеть без конца…
– А тому ли я…пам-пам. Обещание лю… Фу! Ненавижу это слово. – В моём зеркале на смартфоне отражается миленькая черноволосая, черноглазая бестия. Маленький чертёнок, двадцати лет от роду, хотя, иногда мне не верят. Паспорт всегда с собой в сумке ношу. – Босая, босая, босая!
Ноги мои уже на полу, холодно, морозно. Опять, тетка Марина экономит на отоплении. Бррр. Ну, прямо, бзик у неё на этой почве. Бегает, счётчики проверяет, считает, бормочет себе под нос что-то. Ненормальная… Мы же не бедные, бабосики на вкладах. Всё ок. Экология-шмэколгия. Повернулась мозгами она на экоЛогичности окончательно. Мусор перебирает, все пакеты полиэтиленовые выбросила, заставляет меня с этой эко-авоськой ходить в магазин, как бабку-пенсионерку. Позор. Но, ничего. Она добрая, хоть и старая. Сорок лет! это ужас, какая она древняя. И одинокая. Только я у неё – свет в оконце. Единственная племянница, родители мои канули в лету при моём рождении. Я даже не могу у неё узнать, что такое – канули в лету. Это как? Утонули, что ли? И трясётся она надо мной, как над хрустальной вазочкой: – Ой! Розочка, не пей, не гуляй, высыпайся. Ты же маленькая, сердечко слабенькое… Тыры-пыры, в сердце дыры. Хорошо, что я всем говорю, что меня зовут Роуз. Розочку я бы не вывезла.
Ещё одно селфи: #Замерзаю. И ножки в носочках. Тэээкс, выложила, лайкнула, лента та-та-та.
Что за грохот? Марина, блин.
Влетаю в кухню. Так и есть. Марина опять мутит смузи с семенами чиа. Уронила со стола блендер, и смузи растёкся по полу тошнотворной зелёной лужей. Блендеру, похоже, хана. Ураа! Я так люблю блинчики на завтрак, жирненькие, пузырчатые, со сметанкой. Ням! Пока Мара не сошла с ума по своему ненаглядному ЗОЖу, мы часто с ней так завтракали. Болтали, смеялись. А теперь, она худая, злая, зелёная. Совсем, как этот смузи. Была себе Мара пышечка с ямочками, а теперь – доска с сучками.
– Мара! Давай, блинчиков сделаем. Позавтракаем, как люди. А? – Делаю ми-ми-мишное лицо, надуваю губки уточкой. Должно подействовать. – Ми-ми-ми. Меня, Мара, обними!
– Розочка! Отвали. Твои блины – тыща калорий, два кэгэ на заднице, и, три часа с личным тренером. – Рычит зелёная, злая, здоровая Мара. Бесячая. Ненавижу её такую, почти, как эту “Розочку”. Убить её за это готова…
– Мара! Сколько я тебе говорила. Никаких Розочек. Зови меня – Роуз. Договорились? Я – Роуз, а тебе – смузи от пузи. Ла-ла-ла!
Я очень люблю петь. В душе, в караоке, везде. Так я вываливаю себя в социум. Выговариваюсь, выкрикиваю, выплёскиваю. Всё, что во мне за двадцать долгих прожитых мною лет накипело.
– Роуз. – Вот, умеет же Мара, когда хочет! – Роуз, сегодня приди, будь любезна, не в два ночи. – Голос Мары дрожит, зеленеет вместе с ней. – С твоим сердцем такой режим неприемлем. Я сколько буду из корзинки твои блистеры “Састак” вытряхивать? Орёшь там, надрываешься, в своём караоке, с подружаней твоей – Светкой лохматой.
– Не Светка, а Сэм. Сколько раз тебе повторять, что не лохматая она, а это у неё дредлоки. Сэм их обожает. А я её обожаю. Мы с горшка вместе. Не мешай нашему счастью, Мара!
Я шутливо утыкаюсь в её плечо. Как в детстве. Когда мы были очень близки. Читали вместе книжки про рыцарей, замки и фей. Зажигали свечи. И танцевали, под клавесины. Менуэты, там всякие. Вэнги, Воксы.
Это Мара так танцы называла. Я, потом гуглила про Вэнг и Вокс. Нет таких танцев. Мара всё выдумала. Вот, фантазия у неё. Тридцать поз кряду протанцевать, и не ошибиться ни разу. Рука вверх, веер вниз, поворот, ножка вправо… Вокс.
Я и не заметила, как шагнула в Вокс позицию. Поскользнулась на смузи, и полетела на пол вниз головой на холоднючий кафель. Баммм! Сбрякала Роза в странную позу.
– Розочка! – Мара бегает вокруг меня, причитает, и, постепенно, становится прежней розовой булочкой. – Розочка! Цвет, мой алый, ты не ушиблась? Как сердце? Не молчи, Розочка!
***
На стенáх мерцают разлитые свечи.
Вокс медленный плачет на лютне струной…
Твои обнимаю я хрупкие плечи.
Нам встретиться надо за серой стеной.
Вэндел старинный прикроет нам спины.
Шершавые камни согреют ладони.
В цветах Орелина мы будем невинны.
Вокс лютню струною медленно тронет…
***
Что это было? Какой Вэндел, какой Орелин? Именно так – Вэндел имя собственное, вроде бы, зáмок, а Орелин – куст, пахнет как апельсин… Темно…
***
КИНЖАЛ
***
Золото сыплется с тонкой руки.
Железная твердь не сдаётся.
Чёрное стило умело веди.
Как будто, кинжалом дерёшься.
Выводишь на чёрном розы златые,
Птиц в вышине, и юную деву.
Друга надёжного руки святые,
Всё здесь уподоблено странному Древу.
Ветки, ростки, лепестки и цветы.
Стило царапает, чёрный стирая.
Золото льётся, вьёт завитки,
От злобного глаза сокрытого рая.
***
Ратушная площадь. По узкой улочке, налево. Цок, цок, цок. Старый ослик прядёт ушами, отгоняет назойливых мух. Жара… Каменный город раскалён, как большая сковорода пекаря Боги. За хвостом ослика, снова налево. Тук, тук, тук. Башмаки деревянные, тяжёлые, неудобные, единственные. Цок, тук, цок, тук. Пришли. В щель двери вывалился толстый, красный пекарь Боги. Окинул сальным взглядом убогую процессию: старый, седой ослик, облепленный мухами, за ним – худющая, чёрная тень. Тень пошатнулась и превратилась в Дирка. Ученика оружейника Мора. У паренька особый дар – затейливо рисовать золотую филигрань по чернёному металлу. Завитки, цветы не похожи ни на что. Волшеба, не иначе. Вот и Боги – не устоял, заказал себе табличку, чтобы повесить над дверью пекарни. "Боги – хлеба, крендели, булки".
