С охотниками Настя даже чуть дальше прошла, до охотничьего домика глубоко в лесу за Гремячей. Дотуда шли хорошо, весело даже, по пути зайца и двух рябчиков подстрелили, одного по прибытии зажарили, угощали-соблазняли на охоту дальше остаться, байками баловали, наперебой таёжные приметы и хитрости пересказывали - будто совсем и не в дичь им девку на сугубо мужское дело тащить, видно, крепко деда Фёдора внучкой считали, да и дружба с Елисейкой и его ватагой тут в помощь, всё же рыбачили-то они много и здорово. А Настя запоминала всё, что для пути пригодится. Переночевала - и дальше двинула, по карте сверившись - по карте выходило, что в пути до самого тракта пересекать одну только реку придётся, зато большую, Яйву, но как точны эти карты, Роза ей уже в двух матерных словах объяснила, а вот по каракулям деда Мартына, инженерной точностью тоже, правда, не обладающим, явствовало, что выйти ей сейчас предстоит к реке Волоковой…
Да, Роза права, тысяча смертей и одна жизнь тут. Нет тут указателей, и дорогу у сосны или синицы не спросишь. Один указатель - солнце, в вышине готической арки сомкнутых ветвей над лесной тропкой, петляющей, огибающей овраги и болота, кажется, уже столько петель сделавшей - а на карте у деда Мартына-то иначе кажется, где завороты лихие, а где просто кривая такая дрожащая… Не знает он, дед Мартын, о масштабе ничего…
Очень скоро солнце манией становится, грызёшь его взглядом, понимая - за ним, за солнцем, гонишься, а оно быстрее. Как сказочный богатырь, что неспешным шагом идёт, а не угнаться за ним… А совсем уж пускать галопом Мужика Настя не решалась - так один раз пустила, он и пролетел поворот, что ему эта дорога, насилу развернула обратно на дорогу, пока не увяз в припорошённой яме по самый пояс седоку… Может, и впрямь пусти его стрелой по прямой - так уже б тракт пересекла, и над болотами, и над спящей рекой перелетел бы он, как сказочная Сивка-Бурка… Нет, этому только дай волю, он же в диком своём вечном опьянении своей силой земли под собой не чует, трясины тем более не почует, пока не увязнет в ней. Безрассудному коню разумный седок нужен, а вот досталась же ему Настя…
У берега Яйвы, на закате, вышли к ним из чащобы серые лесные братья. Четверо, молодняк, остаток недоразбредшейся стаи. Глаза жёлтые, алчные, не голод в них даже - молодые волки сейчас злые, промеж собой территорию делят. У двоих, что покрупнее, верно, переярков, на рваных ушах бурая кровь запеклась. Так что не еда она для них даже, лишнее раздражение на их пути. Ощерили пасти, сверкнули белыми, белее снега вокруг, клыками, тихий, глухой рык раскатом прокатился вокруг - один начал, другие подхватили. Такой вот рык страшнее всего, это Настя по собакам деревенским поняла. Сперва-то она всех деревенских собак боялась - не много их в деревне, правда, и есть, охотники только держат, охранять-то что-то - от кого? Ну, этих настоящими охотничьими собаками она, увидев их поближе, и из жалости не назвала б, особенно в тех дворах, где хозяева-охотники померли давно, и лохматые их помощники, дурея без развлечения, перебрехивались друг с дружкой и облаивали всякого мимо проходящего, а уж сунувшегося во двор - особенно. Баба Луша, она бабка добрая, но дурная, забывчивая, послала Настю за дедом Антипом, забыв предупредить, чтоб в калитку не входила, а снежком в окно кинула - деревенские-то все знали, а Настя вот ещё нет, во многие-то дома уже входила запросто, привыкнув цыкать на брехливых собак, а на особо непонятливых замахиваться. Пёс деда Антипа - дело другое, огромный, лохматый - едва просвечивают на заросшей морде два маленьких, весь мир ненавидящих глаза, его и своя-то семья боялась, только самого деда он уважал, да ещё сына его немного. Таким, говорят, со щенячества был, ещё до колена не доставал, а тяпнул куму Антипову так, что голосила на всю деревню. Антипу это шибко понравилось - серьёзная собака. Как Настя тогда на сарай взлетела - потом сама диву давалась, а ещё говорит Роза, у людей крыльев нет. Вот с таким же тихим рыком сидел внизу Батыр - не бросался на стену сарая, не носился вокруг в бессильной ярости. Сидел, рычал, предупреждал: спустишься - порву.
Мужик заржал возмущённо, яростно, заплясал на месте - волчий запах он уже знал, и он его бесил. Он и собак-то недолюбливал… Настя отчаянно вцепилась в поводья - хуже нет сейчас, из седла вывалиться. Что ему, Мужику, что какой-то пустяк у него со спины свалился? Только одно тут - пришпорить и мчать, успевая только в повороты всё же вписываться, вот такая гонка - они с Мужиком за уходящим, дотлевающим в чащобе впереди солнцем, волки - за ними. Вот чего вам, проклятые, зачем гонитесь? Мало вам зайцев и лосей в лесу? Друг перед другом удалью похвалиться, кто из вас незваного гостя завалит, кто в горло ему хищными, жадными до крови зубами вопьётся? Мелькали вокруг сосновые и еловые лапы в снежных рукавицах, бурлила внизу снежная каша, взбиваемая яростными копытами - Настя пригнулась ближе к конской шее, чтоб не хлестнуло какой-нибудь по глазам, изредка оборачивалась, видела серо-бурые несущиеся следом стрелы дикого, воинственного к человеку леса. Не отстают. Но хоть, слава богу, и расстояние не сокращают - а то, потягаться с этим коньком в скорости не всякому дано. Так болтало её, как камешек в погремушке, а в цветных пятнах, скачущих перед глазами - тёмная зелень, белый снег, бурые поваленные стволы, красный уголёк дотлевающего солнца - надо было ещё дорогу разбирать, не Мужик же за неё это делать будет, что ему до той дороги. Дед Мартын говорил, сам в одной волчьей стае видел раз прибившуюся рыжую собаку, может, и не врёт, кто его знает, ну вот Мужик запросто к каким-нибудь диким лошадям мог бы уйти - если б были они здесь, конечно, здесь-то разве что к лосям, даром что рогов у него нет…
Мелькнул внизу иссиня-чёрный лёд, прошелестели пегие, придавленные снегом камыши - вот и перемахнула она реку, на той стороне остались волки, видимо, там конец был их территории. Взбираясь на крутоватый бережок, замедлил ход Мужик, отдышалась немного и Настя. В бешеной этой гонке некогда было бояться, думать-то не особо было, когда. Сейчас же страх противной дрожью, слабостью разливался по телу. Под кожей перекатывалось - представлялись зубы волчьи на её теле… Так бы не сбавлять хода, гнать во весь опор до самого тракта и дальше, пока не забрезжит впереди какое ни есть жильё человеческое - не останавливаться…
Ну, так тоже нельзя. Паника - совсем не друг человеку. Свериться надо по карте, у этой реки или у другой, говорил дед Мартын, от мёртвой деревни ещё несколько домов целых осталось. Там переждать можно - двери есть, так и волки не зайдут. Как ни с большим удовольствием она вовсе не спешивалась бы, не ощущала снова, как мала она перед этим лесом, а нужно. На бегу-то не посмотришь. Впереди зачернелось что-то - каменюка здоровенный, словно зуб, из земли торчит. Накинула поводья Мужика на сук попрочнее, взобралась на этот камень, развернула карту - темень уже такая, что чёрта с два разглядишь, но это-то место дед, как знал, жирно пометил, вот тут оно. Всего-то по течению выше подняться, до слияния с рекой Жуклой, да потом немного вверх по ней. Суеверный люд в мёртвых домах не останавливался, а Настя, хоть в пику Розе, решила, что не забоится. Чего там? Она полгода с мёртвой деревней бок о бок прожила, там домов-то, правда, не осталось, так, стены кое-где недоразрушенные торчат, кустистым мхом и молодыми берёзками порастают, но тоже ж говорили про призраков каких-то, а так ни один самолично не явился, ни ей, ни деду Фёдору до того. Рука сама нашарила в мешке каравай и сыр - только сейчас, когда хмель гонки тело оставлять начал, дикий голод вдруг явился и разом всю захватил - и в самом деле, сколько она не ела-то, только наскоро перекусила утром. Мужик внизу храпнул намекающе, отломила и ему кусок. И так смешно, вспомнилась вдруг их охота в Беловежской Пуще, их «милый домик», шум с утра - ржание лошадей, возбуждённый лай собак, в весёлом гомоне свиты только отдельные слова всплывают вдруг, как в кипящем котелке вплывает вдруг, чтоб снова нырнуть, какой-нибудь корешок или кружок морковки… Отец в охотничьем костюме рядом с добытой косулей, Ольга с Татьяной, коротко и яростно спорящие за власть над фотоаппаратом… Интересно, конечно, не собьётся ли она в темноте с пути, густая чернота уже повисла между кустов, такая непроглядно-сплошная, словно дыры это, выкушенные тёмными силами, вышедшими на свой еженощный разгул… И видится, что не мёртвая-неподвижная она, чернота эта, а клубится, подползает, перепрыгивает между кустами, беззвучно хохоча. И видится, что вот там, ниже, у кромки чёрного речного стекла, стоит кто-то, стоит и смотрит в её сторону. Чёрный, недвижный, по её душу пришедший убийца.
