В начале февраля пришёл очередной эшелон. Татьяна была среди встречающих. Мороз этой ночью выдался на редкость трескучим и злым, даже знать не хотелось, на какой отметке был бы сейчас термометр - видела его Татьяна редко, у больницы их было два и у обоих окна затянуло морозным рисунком так, что с большим трудом в просветы можно было что-то разобрать, а у неё времени не было стоять да выглядывать. Да и что это меняло? Кому-то надо было встречать, вот она и пошла, куда легче, чем послать кого-то другого. Шуба, шапка, огромные высокие пимы, не сваливающиеся с ног только благодаря шерстяным носкам - ничто не спасало. Ледяные иголочки кололи тело, пальцы уже начинали предупреждающе ныть, обещая по возвращении в тепло адские муки. Санитары расторопно перегружали в грузовики носилки с ранеными, водители подпрыгивали и хлопали себя по рукам и ногам, потом, не выдержав, бросались тоже что-нибудь тащить - в работе хоть немного теплее. Она слушала краткие сводки о состоянии прибывших, принимала больничные листки, у кого было…
- Эй, сестричка! - окликнули её из тамбура вагона, - Лайна Пертуовна, пойдите на минуту!
Голос был женский, и только - не знакомый. Татьяна очень удивилась, кто мог знать её здесь по имени, тем более позвать так - не искажая отчество на русский манер.
Поднявшись в тамбур, она увидела молодую чернокудрую женщину в форме сестры милосердия, сердце захлестнула смутная тревога. И по мере того, как женщина, как бы бегло и невзначай, но при том внимательно оглянувшись по сторонам, отвела её вглубь тамбура, в угол, как бы загораживая собой, эта тревога, ожидание чего-то серьёзного и едва ли радующего, росли.
- Вот, значит… Хорошо, что случилось поймать тебя здесь, не пришлось ехать разыскивать… Не смотри, не беспокойся, если без тебя уедут, потом один грузовик вернётся сюда, я договорилась… Разговор есть.
Татьяна постаралась как бы незаметно передвинуться так, чтобы если что, проскочить к выходу, при том спокойно-выжидательно глядя в лицо женщины - в привлекательных, хотя и довольно резких чертах ей чудилось что-то знакомое, хоть и не могла она вспомнить - откуда.
- Недоверчива… Это хорошо. Не бойся, пожелай я тебя похитить - поверь, ты б сделать ничего не смогла, даже подумать о том не успела бы. Хотя конечно, в этом мы не такие мастера, как… некоторые… Новости у меня для тебя. Рада б была, если б хорошие, но - наоборот. Не больно-то много в этом смысла, но - знать ты, действительно, должна. Предупреждён - вооружён.
- Что-то с… ними? - Татьяна просто не могла даже вымолвить такое предположение - что что-то случилось с матушкой или отцом. Или, может быть, сёстрами, братом? Может быть, кого-то из них схватили, раскрыли? Мигом взяла себя в руки - ещё никаких причин ахать тут перед неизвестно кем не получила.
- Да, с твоими родными.
- Мои родные здесь, и живы-здоровы, слава богу, - а сердце так и колотилось уже не в груди даже, где-то в горле, мешая говорить, застилая глаза ужасом и паникой, - кроме брата… Может быть, вы хотите сказать, что брат мой не погиб?
- Твоих отца и матери больше нет в живых. Их и всех, кто оставался с ними. Так вот вышло, новость совсем не новость, но до ваших краёв сама могла и не дойти, извини, только сейчас смогла сюда добраться…
- Что?! Да кто вы такая? Почему я вас слушать должна? - хотелось наброситься, бить, визжать, как ненормальной, на куски разорвать, но только кулаки крепче сжимала, словно саму себя удерживала, только до крови кусала посиневшие губы.
- Тише, не кричи. Юровская я, Римма Яковлевна.
Сползла по стенке, без сил, без единого звука. Нет, нет, не может такого быть, не бывает такого… Слишком, слишком это жестоко, немыслимо, это кошмар, не правда, это сон, не явь… Эти слова послышались, эта женщина повиделась, самой этой ночи - не было, нет, она проснётся…
Сильные, спокойные, с какой-то прямо не женской хваткой руки подняли её, поставили на ноги, легонько встряхнули за плечи.
- Когда? Как это случилось? Почему? - всё ещё с надеждой, что какая-нибудь ошибка, что неточно…
- Всё, как и предполагалось. Точнее, предполагалось всё же, что хотя бы дней пять есть в запасе, удастся что-то придумать, раздельно вывезти - переодеть, загримировать, в багажном вагоне провезти, да хоть в товарняке, уже чего только не думали… Не успели. Вовремя с вами успелось. Сразу же, как вас развезли, на следующую же ночь… с ними было покончено.
- То есть как - покончено? - яростно прошипела Татьяна. Выразить то, что клокотало у неё внутри, она просто не смогла бы никакими словами, никакими интонациями. Её тело, её уста не привыкли к выражению подобных эмоций. Её голова не привыкла к такому шквалу мыслей, летящих подобно разносимым взрывом обломкам её прежней жизни, её надежд, - кто это сделал, как он смог, как он смел? Как вы допустили?
Еврейка так же спокойно отцепила её руки от своего ворота. Словно каждый день успокаивала чьи-то истерики. Словно ничего необыкновенного, неожиданного в этом не было.
- Утром отца в исполком вызвали, поставили перед фактом. Обсуждали подбор команды, сам факт уже обсуждению не подлежал. Этой же ночью - должны быть ликвидированы. Все. Как, каким способом - ваше дело, но чтоб даже тел не осталось. Что, что вот ты на его месте бы сделала?
Чтобы даже тел не осталось… Что они с ними сделали? Сожгли, привязали камни и бросили в реку? Это они кого - её отца, её мать - телами?
- Отказалась бы быть подлым убийцей невинных, безоружных людей!
- Да? И сколько после этого прожила бы? Пулю в голову по обвинению в контрреволюции, в сочувствии царизму - не хочешь? Не стоите вы такого, чтоб за вас умирать. А сколько уже умерло.
- Я бы - не струсила. Лучше умереть честным, чем жить подлецом. По крайней мере, отказалась бы в этом участвовать…
- И чего бы добилась? Гордо свои рученьки чистыми оставила бы? Никто бы о твоём героизме не узнал, поверь, кое-кто бы позаботился… А их всё равно бы убили. Просто не он, кто-то другой, и думаешь, это лучше бы было? И вопить прекрати, лишних ушей и здесь предостаточно.
- А так? Так он чего добился? Так - чем лучше сделал?
- Остался живой. И свидетель. Запомнивший, кто говорил, что, как. Имеющий ниточки, которые выведут на заговор. И вашу тайну спас. Другой бы не сумел, и не стал, этого делать. Он хотел сперва заколоть всех спящими… Жаль, что этот вариант не приняли, впрочем, и так сошло…
- Сошло… - её трясло, словно ледяной холод этой ночи, этого безжизненного, гиблого места ворвался в грудь весь разом, как ушат ледяной воды, опрокинутый на жарко пылающий очаг, словно последний огонёк погас вдалеке, и она осталась одна посреди заснеженного, накрытого беззвёздным мраком бездорожья, - вы мне сейчас говорите о том, как моих отца и мать убили, вы понимаете? Вот так хладнокровно - как вы там сказали? Ликвидировать, устранить? Вы вот именно так, живых людей устраняете, как на бумаге зачеркнуть, как листок в камин кинуть?
- Да, вот именно так, спокойно и хладнокровно.
- О да, ведь не сочувствовать же царизму, не… Хорошо, жизнь свою спасли - ценой чужой жизни, выполнили приказ… А оправдываться зачем? Дескать, не было у нас выхода? Почему не ходить, не похваляться - царя с царицей убили, невинных, безоружных, старых, больных людей… Господи, а остальные? Добрая Нюта, бедный, благородный доктор - золотой человек, врач, жизни спасал… А Иван Михайлович, а Алексей Егорович что вам сделали? Их-то за что?
- Наконец-то вспомнила, - усмехнулась еврейка, - что и другие люди, помимо вас, есть… Что не одному только царскому телу больно бывает. За то, что свидетели. За то, что один их лишний вскрик мог вас выдать. Хоть дурёха эта горничная, хоть старик ваш этот - хоть один бы да порадовался потом, что настоящих царевен с царевичем там не было. Поэтому - да, он не мог отказаться, он не мог это на другие плечи переложить, и не только потому, чтоб недоверия не вызвать. Чтобы проследить, чтобы их смерть была - мгновенной, без лишних мук и без лишних слов. Если бы за руководство брался кто-то другой - я хотела б, чтоб не я тогда рассказывала тебе, что и как там вышло.
