Алексею казалось, что он не видит строк, а слышит живой, неповторимый весёлый Машенькин голос, и что много больше он говорит, чем написано здесь, говорит и о детских их играх, и о часах учебных, когда бывало, хвастались они друг перед другом выученным, и о светлых днях их поездок всей семьёй, в особенности когда они не были омрачены каким-нибудь несчастьем с ним… И когда упоминала она о Татьяне и Ольге и Анечке, казалось ему, что и их голоса он слышит, а за ними - голоса отца, матушки…

Ниже чужим, корявым, но старательным почерком было приписано:

«Здраствуй, Алексей! - сверху подписана пропущенная «в», - ты не помнишь меня наверно, и удивишся, чего это я тебе пишу, а Маруся говорит что теперь мы родственники и надо мне тоже послать тебе весточку. Маруся беспокоится о тебе очень и я вместе с нею, ты береги себя а Марусю я зберегу, береги здоровье это главное и учись хорошо это тоже главное. А мы войну закончим и все приедем к тебе. А письмо смотри не забудь сажги, потому что Машка тут много написала про всё семейство ваше а это апасно. Ну до встречи Алексей извини за ашибки. Пашка».

Алексей почувствовал, как дрожат его руки. Так хотелось прижать это письмо к сердцу, перечитывать на много раз, так и уснуть с ним, чтоб самые счастливые сны видеть… Но он обещал, и должен. Дорого ведь не письмо, а человек, за ним стоящий, а для блага этого дорогого, любимого человечка - и своего блага - он не должен оставлять никакой, даже малейшей зацепки…

- У вас есть спички? А то мы на поделки всё извели… Попросить у бабушки Лили - она ведь спросит, зачем, а так не даст, и так извели, говорит, половину…

- Прямо здесь жечь собрался? Смотри, напугаешь бабушку Лилю, прибежит, подумает - пожар.

- Всё лучше, чем если увидит, верно?

- Ты мог бы дождаться, пока дома никого не будет, или будет поменьше народу, чем сейчас.

- Я хотел сейчас, при вас, чтобы вы видели и верили мне.

- Я тебе и так верю.

Сжечь письмо ему ночью помог Ицхак - никто не заметил, никто не проснулся, открыли окошко проветрить, проследили, чтоб пепел разлетелся и малого кусочка не осталось. Ицхак и короткого взгляда на письмо не бросил, а ведь как, должно быть, любопытно ему было… И снова колотилось сердце часто-часто, представлялись они ему заговорщиками, уничтожающими улики ввиду возможного визита жандармов.

Впечатление вернулось наутро, когда явились в их дом с обыском. Аполлона Аристарховича, благо, дома не было, Лилия Богумиловна хоть тирадой, конечно, разразилась, но расторопно открывала замки на всех ящиках и сундуках:

- Пожалуйста, смотрите, нам скрывать нечего! Сразу что ли скажите, чего ищете, может, я так вынесу? Можете и в кастрюлях у меня посмотреть, не жалко! Ну это надо, а? Сказала б, что вы квартирой ошиблись, да это домом ошибиться надо, а то и кварталом - у нас и соседи все порядочные.

- А вот это как знать… - протянул один.

Ицхак сидел на постели Алексея - как раз принёс ему завтрак, угрожал кормить больного с ложечки. Смотрели, как шустрые, привычные, видно, руки перелистывают книжки и тетради, ворошат стопки рисунков в ящиках стола. Тогда-то порадовался Алексей, что вовремя уничтожил письмо…

- А это чего? Икона? Верующий?

- Это подарок.

- Надо же…

- Да оставь ты её, Айвар, ценности никакой, и сделана так, что ничего в неё не спрячешь.

Проверили и в кабинете у Аполлона Аристарховича, перелистывали его книги, записи в его многочисленных журналах и тетрадях - «И не подумаю запрещать, - пробурчала себе под нос Лилия Богумиловна, - пусть умное что-то почитают в кои веки…» Благо, уходя, на столе доктор оставил порядок, всё по стопочкам, и даже в ящиках у него творился не такой уж хаос.

- Айвар, ты на немеччине понимаешь, что тут?

- Это не немецкий, это французский. Медицинское что-то… Ну тут вот немецкое вроде, да…

- Ты не зачитывайся там! Ой твою ж мать, и здесь книги! Да сколько у него их? Слушай, ты по языкам грамотный, тут смотри, я пока остальными комнатами займусь.

- Умный какой! - возмутился Айвар.

- Спрашивай, чего нас двоих послали, и еды на неделю с собой не дали! Тут на целый отдел работы…

- У меня? Бумаги? - искренне удивилась Миреле, - я слепая!

- Кто на нас донёс-то? - тихо и как-то непринуждённо спросил вставший в дверном проёме Леви, так что обыскивающий совершенно на автомате ответил:

- Соседи у вас больно хорошие, видать.

- Быть не может, - пробормотала Миреле, - мы со всеми соседями в мире.

- Ну значит, не со всеми.

- Саш, ты только не забывай, - донёсся из коридора голос Айвара, - всё обратно как было, складывать. Вот прямо совсем всё. Девушка незрячая, ты переместишь что-то - и она ориентировку потеряет.

- Не учи учёного, а? Листай там свои книжки… Только листай, а не читай…

Алексея и Ицхака происходящее, кажется, даже забавляло. Алексей для такого случая поднялся с постели - чтоб не подумали тоже, что он что-нибудь под собой прячет, и при поддержке Ицхака ходил из комнаты в комнату, наблюдая за обыском.

Известно, обыск, который не приносит результатов, и настроения хорошего не прибавляет. Тем более что и потери уже были - как ни осторожничали, рассыпали одну коробочку с бисером и расколотили одну из поделок Леви.

- Чаю вам, быть может, передохнёте? - робко предложила Миреле.

- Да подьте вы с чаем… Передохнем мы тут, это уж точно…

- Да ведь в прошлый раз уже вроде бы выяснилось всё, сколько уж времени прошло! Да и чего б нам против властей измышлять, чего б тогда отдельным большевикам к нам в гости захаживать?

Алексей, пока никто не видел, выразительно показал Ицхаку кулак, одними губами предупреждая, чтоб не ляпнул опять что-нибудь про родство…

Вскоре дело выяснилось, однако же. Узнали, что арестовали Лизанькину тётю Полю. Оказалось, по её это наводке тот мошенник вышел на Лизанькину семью. Тётю Полю, стало быть, давно злило, что семья сестрицы живёт у них на иждивении, а она одна на всю семью работает, да ещё побрякушки свои сестра наотрез продавать отказывается. Вот и рассчитывала сундучок у неё изъять и украденное потом поделить - хоть половина, да хоть четверть, это деньги будут немалые. Когда подельника схватили, тётя Поля мигом смекнула, что он её выдаст, а значит, надобно себя обезопасить, на кого-то другого подозрения перевести. Она и подговорила Лизаньку, бывавшую в гостях у соседей теперь не каждый день, так через день, положить там где-нибудь под ковёр или в книжку какую ею же собственноручно составленную опись сестриных драгоценностей да стащенный ею когда ещё мелкий браслетик, рассчитывая, что глупая, доверчивая девочка тётину просьбу исполнит безропотно. Заглянув раз в Лизанькин дневник, который она знала, где хранится, она узнала о её дружбе с соседскими мальчиками, вот и смекнула выставить так, якобы Лизанька проболталась им про драгоценности матушки. Но Лизанька оказалась вовсе не такой дурочкой, как тётя считала. Ничего подкидывать она не стала, опись порвала и выкинула, собираясь потом сказать, что потеряла, а браслет вернула маме - так-то всё и вскрылось понемногу.

- Вот те и родня! - дивилась Лилия Богумиловна, замешивая квашню, - что нужда с людьми делает… Да и какая нужда? Были б умнее - так получше б жили… и то сама вместе с мамашей сестру запугивала, так что она и из дома лишний раз выйти боялась, а потом обижалась, что она не работает…

Теперь-то, конечно, всё переменилось. И Евлампия Тихоновна, и её сестра Ася, и старшая дочь тёти Поли Катя пошли работать - тётя Ася так в школу, учительница из неё вышла неважнецкая, но по трудным нынешним временам и то хлеб, Катя - в помощницы к той самой прачке Матрёне, а мама Лизонькина в швеи, потому как шить она всё-таки неплохо умела. И сданных драгоценностей, посомневавшись и попереживав, решила, что не жаль.

- Но ты посмотри, змея! - возмущался Ицхак, - то ли мы ей что дурное сделали? И ведь поверили ж ей…

- Да не так уж и поверили, - возражал Алексей, уже свои комментарии по делу получивший, - ощущение, что темнит тётка, говорят, сразу было. Но отработать ведь всё надо, есть заявление - значит, надо, хотя бы на всякий случай, проверить. На её только беду, Лизанька не глупой и не подлой оказалась. Хотя и тогда бы, думаю, разобрались, ведь почерк же в той описи не кого-нибудь из нас и даже не Лизанькин был…