Литмир - Электронная Библиотека

«Здравствуй, дорогая сестричка»…

Ладно, это-то понятно и просто. И оставляет ещё пока возможность выбора - кому он это пишет. Выводя букву за буквой - стараясь менять почерк так, чтоб был как можно менее узнаваемым, более таким округлым-обыкновенным, как почерк Аполлона Аристарховича, который, оказалось, легко подделать - он представлял их поочерёдно, то Ольгу, то Татьяну.

«Пишу, чтобы сообщить, что всё у меня хорошо…» Как сказать об этом - всё хорошо? Так, чтоб поверила, почувствовала, обрадовалась? «Всё хорошо» люди пишут и тогда, когда ничем не хорошо на самом деле, просто чтобы успокоить, не травить сердца близких жалобами… «Здоровье моё сейчас меня совсем не беспокоит, божьей милостью и заботами прекрасного лекаря и замечательного человека, о котором я позже тебе, надеюсь, поведаю обстоятельнее…» - да, пожалуй, вот так хорошо… Ха, можно ведь, наверное, подумать, что пишет очень старый человек, страдающий старческими немощами? Хотя, конечно, это впечатление развеется, если он упомянет об учёбе…

Наверное, нельзя и упоминать о том, что он сейчас в Москве? Значит, нельзя и рассказать об их прогулках к достопримечательным местам, ведь они ясно укажут на то, где он сейчас находится… И даже район укажет, подумал он вслед за этим, ведь в своих прогулках они обычно не ходили и не ездили далеко… Да, наверное, можно упомянуть о том, что они ездили на трамвае? Ну и наверное, он может рассказать об их доме, о дворе? Ведь как будто, они ничем не примечательны так, чтоб суметь найти его по описанию?

- А… не могли бы вы, может быть, подсказать что-нибудь о том, как особыми знаками описать то, чего нельзя знать посторонним?

- Да я-то мог бы. Но чем это поможет? Тебе совсем другие вещи нужно скрывать. Свою болезнь. Своё происхождение. Имена… Мы, когда хотели спросить или напротив, сообщить что-то, чем не хотелось делиться с охраной или цензорами на почте, спрашивали будто бы о здоровье родственников, о братьях или крестниках…

- Например?

- Например - вернулся ли такой-то с поездки, которую ему прописал доктор для здоровья, и помог ли ему этот отдых - это означало вопрос, вернулись ли делегаты с какого-нибудь съезда, и удовлетворительное ли там принято решение, получила ли Бася книжки, которые посылались ей тётей Красей на именины - получили ли товарищи в Варшаве пересылаемую им из Кракова литературу, здорова ли уже Юленька от скарлатины - выпустили ли такого-то товарища из тюрьмы… Ты, вроде бы, письмо писал?

- Простите… да… Просто очень интересно.

Кажется, усмешка его была иронической.

- Я понимаю, о чём тебе главным образом хочется написать. О здоровье - унять понятное беспокойство сестры, и о друзьях - чтобы она не только видела, что с тобой не случилось плохого, но и порадовалась, что с тобой случилось хорошее. Напиши, что сейчас не чувствуешь слабости, что окреп и поправился, что достаточно бываешь на воздухе - пусть чаще, конечно, на балконе, но это уточнять не обязательно… Что тебе уже очень давно не приходилось ставить компрессов и вообще в постель ты ложишься только ночью, спать. Это она поймёт. Не распространяйся о переливании и вообще о крови, пиши простыми словами, как себя чувствуешь. Если хочешь писать о тех, с кем живёшь, пиши, не упоминая имён, всё же они не общераспространены, особенно все разом. Можешь дать им какие-то другие имена, ей ведь, в сущности, не важно, как их зовут, представишь их по-настоящему при встрече. Главное - постарайся написать так, чтоб непонятно было, что именно свело вас вместе.

«…иногда нас так же посещает наш добрый друг, которого ты, полагаю, тоже помнишь, который проявил столько участия в нашей судьбе, с семейством…»

Так хотелось здесь подробнее об этом семействе, в особенности о Ясе… Но нельзя, пожалуй, будет лишне.

«Всегда молюсь о здравии всех родных наших и о том, чтоб иметь о них добрые вести…» - ни слова о вестях дурных. Если ей уже сообщили о несчастье - то всё равно не найти слов, чтоб говорить об этом, таких слов, которые не были бы вредны, не заставили бы перечеркнуть всё письмо и начать сызнова… Может быть, будет думать, что он ещё не знает о том, и порадуется за него, за его счастливое неведенье. Ну а если она не знает - пусть хоть сколько-нибудь ещё не знает, пусть письмо только радость ей принесёт…

- Нет, ну надо ведь что-то делать! - возмущённо всплеснув руками, Ицхак плюхнулся на кровать, отозвавшуюся возмущённым скрипом.

- Что ты имеешь в виду?

- Прекрасно знаешь, что. Она больше не появляется на балконе. Уже неделю, больше от неё никаких вестей? А седьмое-то на носу!

Алексей удручённо вздохнул. Ну да, это он действительно прекрасно знал.

- Ну, ведь холодно уже.

- Умный какой! Понятно, что холодно. Но что делать будем? Во дворе она всё так же не бывает, в школе, Ванька говорил, всех опросил, не было её тоже. Я думал, может, она в другую школу ходит, хотя туда-то дальше - там у Ваньки и Шурки друзья есть, тоже опросили, никого похожего…

- Может быть, проглядели? Она ж тихая, могли не заметить… Может, ей учителей на дом водят? Может, она приболела вообще?

- Может, может… Говорю тебе, она вообще из дома не ходит никуда! Тут некоторые в соседних домах вообще, кстати, и не знают, что такая Лизанька существует, не видели её никогда! Да она помрёт там - мы не узнаем!

Алексей и сам, конечно, волновался. Может быть, даже больше, чем Ицхак. И возмущён был не меньше, хоть, может быть, и выражал это тише. Конечно, в чужую семью с указом не полезешь, конечно, понятно, что они хотят оградить ребёнка от опасности, но ведь вместе с тем ограждают и от жизни вообще! Алексею это очень хорошо было знакомо, только он-то, по крайней мере, больной и не может вести жизнь здорового человека, ему-то бояться нужно не каких-нибудь бандитов или дурной компании, которая может встретиться или не встретиться на пути, а попросту скользких ступенек и острых углов…

- Хоть бы они что ли тогда делали что-нибудь, ну, за границу там уехать пытались, или наоборот на восток… на юг, на север… тут куда ни посмотри, везде какая-нибудь благожелательная морда зубами клацает… А то сидят только и дрожат, как мыши.

- Да, но делать-то нам что?

- Для начала узнать бы, что там вообще происходит…

В дверь постучали и сразу просунулась голова Лилии Богумиловны.

- Мальчики, там такое явление неожиданное… Думаю, что вас касается. Выйдите-ка, а?

Алексей и Ицхак разом подскочили, со смутной абсурдной мыслью, что Лизанька сама пришла к ним. Но нет, у порога переминалась с ноги на ногу толстая тётка в линялом зеленоватом пальто, с обвязанной шалью головой. Алексею она знакома не была, Ицхак потом сказал, что узнал её сразу - она работала в прачечной, а он несколько раз помогал Лилии Богумиловне забирать бельё.

- Да вот, дяучонка… Из тово подъезда… Вас, должно быть, имела в виду, «мальчики, что у дохтора живут». Вроде, никакого дохтора больше-то у нас тут нет… А я им бяльё сяводня принесла, как всегда, значит - я ту дяучёнку раньше-то один раз в дверь видела, не выходила никогда, штоле хворая… А тут выскочила. И бумажонку так в руку суёт: «Ой, спасибо, тётя, что так хорошо платьюшко постирали…» Да чаво ж, думаю, хорошо сразу, ты ж его не развернула ишшо… А потом выхожу, бумажку-то смотрю - а оно ж керенка… Ох, думаю, дитё неразумное, оно ж и не деньги уж… Потом смотрю - а в керенку эту другая бумажка завёрнута, вроде как письмо… И поверх написано: мальчикам, что в квартире у дохтора живут… Это ж вам, стало быть?

Ицхак выхватил сложенный вчетверо листок и жадно впился в него глазами.

- Большое спасибо, тётя, что занесли! - Алексей аж подпрыгнул, - подождите, подождите, я сейчас… - он метнулся в комнату, к своей шкатулке, дабы вознаградить тётку уже чем-то приличнее, чем Лизанькин дар, годящийся действительно для отвода глаз. Ицхак, продолжая читать, двинулся следом на автомате, едва не поприветствовал лбом дверь.

- Ну ничего ж себе… Ой, подождите, тётя… Матрёна Маврикьевна? Скажите, а вы могли бы так же… ну… ответ им передать? Вы ж ещё зайдёте к ним?

59
{"b":"712040","o":1}