- Сами посмотрите, разве не видите - вот он, знак Божий, как грезящие о монархии его не видят, ослеплены, что ли, все? Говорят - Бог желает монархии для Руси… Где ж и когда Бог монархии желал? Может, князьям ещё благоволил, а царям нет, отнюдь. Верно, потому, что царя над собой иметь - богохульство. Как сказано - отцом никого не называйте, и учителем никого не называйте, так и царь у нас один - на небесах, а все прочие наравне подданные его. За гордыню наказываются империи… Иваном царём Рюриковичи закончились, извёл его семя. Пётр выше подняться пожелал, вровень с европейскими державами стать, императором - извёл и его сынов, не стало и Романовых - не Романовы мы по правде-то. Отцу моему не хотел даровать наследника - четыре дочери подряд родилось. Моя мать ведь, при вере своей, к кудесникам обращалась - так от Бога ли ей помощь пришла? Родился наконец сын, единственный - вот такой вот… Разве вы не видите, что мы прокляты?
Держал за плечи, встряхивая, приводя в чувства.
- Прекратите! Нет никаких проклятий, и выбросьте из головы наконец всю эту бредовую мистику! Вашего отца свергли в ходе буржуазной революции, это не первый на свете государственный переворот, это закономерное историческое явление, а не действие высших сил. И умирать вы не должны были, и мы здесь работаем в том числе над тем, чтоб разоблачить устроивших это.
- Не важно, чьей рукой… Посмотрите - взошёл наш род на трон в Ипатьевском монастыре, закончиться должен был в Ипатьевском доме. Разве человеку по силам такое устроить? Зачем жалеть о тех, кого Господь решил истребить с лица земли?
- Это - ничего не значащее дурацкое совпадение! Прекратите нести бред! Если вы посмотрите на историю и на жизнь вообще трезво, без этой чувствительности и мистики, вы увидите, что всё в мире подчиняется одним и тем же процессам, и в них нет совершенно ничего сверхъестественного. Империализм - высшая стадия капитализма, после которой он неизбежно должен породить общественные противоречия, которые его уничтожат… Но уничтожение определённых классов и сил лишь постольку предполагает уничтожение конкретных людей, поскольку они являются носителями идеологии свергаемого класса, носителями определённой силы… Без этого вы - только люди…
Однако человек не может быть вне необходимости нести какую-то силу, какую-то идеологию, думала она, спрятав распухшее от слёз лицо на его груди. Как никто не свободен от того, чтоб есть и пить. И свято место не бывает пусто, его занимает другая идеология, наполняет другая сила… Она говорила как-то Айвару, как понравились ей те слова Лациса, она переписала их в свою тетрадь и перечитывала так часто, что почти помнила наизусть.
«Меч революции опускается тяжко и сокрушительно.
Рука, которой вверен этот меч, твердо и уверенно погружает отточенный клинок в тысячеголовую гидру контрреволюции.
Этой гидре нужно рубить головы с таким расчетом, чтобы не вырастали новые: у буржуазной змеи должно быть с корнем вырвано жало, а если нужно, и распорота жадная пасть, вспорота жирная утроба.
У саботирующей, лгущей, предательски прикидывающейся сочувствующей, внеклассовой, интеллигентской спекулянтщины и спекулянтской интеллигентщины должна быть сорвана маска.
Для нас нет и не может быть старых устоев морали и “гуманности”, выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации “низших классов”.
Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия.
Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнета и рабства всех.
Жертвы, которых мы требуем, жертвы спасительные, жертвы устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды.
Кровь? Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет серо-бело-черный штандарт старого разбойного мира.
Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шакалов, с которыми мы кончаем, кончаем, миндальничаем, и никак не можем кончить раз и навсегда.
Вот почему мы так решительны и дерзновенны в наших методах борьбы.
Все войны, которые велись до сих пор, это были войны насильников за утверждение своего насилия.
Война, которую мы ведем, это священная война восставших, униженных и оскорбленных, поднявших меч против своих угнетателей.
Может ли кто-либо посметь нас, вооруженных таким Святым Мечом, упрекать в том, почему мы боремся и как мы боремся?
Пусть не дрогнет рука!»
========== Сентябрь 1919. Торжество блаженных ==========
Комментарий к Сентябрь 1919. Торжество блаженных
Вот от этого места, разумеется, у меня начинается натуральная альтернативная история и развесистая клюква. Если до того, имея в виду “тайную” историю, в прямое противоречие с “явной”, известной историей я не вступал, разве только нечаянно, по незнанию очень и очень многих моментов, то теперь-то уж, если разрабатывать сравнительно оптимистическую концовку, без переписывания не обойдёшь. Впрочем, процессы по “Национальному центру” и “Тактическому центру” действительно были, только, конечно, без таких надстроек.
И да, я изо всех сил старался не скатиться в безбожный флафф, но кажется, всё же скатился.
Москва, сентябрь 1919
Зачем-то здесь были часы, высоко на стене над дверью. Зачем - правда непонятно, им за временем следить не нужно, смысла нет, за ними придут, когда будет надо. Наверное, для того, чтоб мучительно следить за дёрганьем секундной стрелки, пытаясь прислушиваться к голосам, едва-едва сюда доносящимся (бесполезно, кстати). Настя встала и потянулась с тягостным хрустом всех затёкших костей. Лечь, что ли, например, поотжиматься… И времени сколько-то убьёт, и полегче станет. Неловко, конечно, перед соглядатаями, но чего? Ей к своей спине внимательной надо быть, неделю тому назад уже случилась неприятность - проснулась и поняла, что встать не может от боли. Лежала, скулила, пока бабка-соседка бегала, полошила остальных соседей, пока нашёлся смелый и умелый - Митя, любимый собутыльник Васильича, возраста неопределённого, очень шепелявый из-за выпавших от цинги во время службы, ещё в далёкой молодости, где-то на севере, зубов, но говорливый в той же степени, что и Васильич. Митя умел вообще всё - ну или не то чтоб всё умел, но ни за что не боялся браться. Он-то и поправил ей застуженную и надорванную спину:
- Ничего, девка-мать, сейчас мы тебя на ноги подымем… Ты у нас ещё знаешь, какая здоровенькая станешь…
Не сразу, но поднял. Потом, конечно, ещё неделю пришлось отбиваться от всех бабок квартиры и вообще лестничной площадки, с их бесчисленными народными рецептами…
Подобие содержания под арестом не очень тяготило, даже было в чём-то забавным, только время тянулось ужасно медленно. Ну и просто изрядно обидно было, что и так вчерашний первый день слушаний пропустить пришлось, потом по материалам читать, представлять - процесс века, пожалуй, и вот ей-то этого воочию не видеть, не слышать… Но так уж надо, что поделать.
Солдат у двери переминался с ноги на ногу - молодой такой, а вот уже какое важное задание досталось, изо всех сил старается не выказывать тоскливой скуки. Девица-соглядатай - кажется, из английского посольства какая-то мелкая сошка - тоже сидит на своей скамейке как на иголках, во все глаза таращится. Видно, тоже изо всех сил борется, чтоб не заговорить - и хочется, и колется. Так вот сидят, она на одной скамейке, девица на другой, солдат у двери. В пустой комнате, в два больших окна залитой светом. В этот невероятный день, до которого казалось, не судьба дожить…
Каким же когда-то всё было простым. Вот мы и они, законная власть и бунтовщики, здравые люди и безумцы, отравленные заграничным вольнодумством. Две стороны, чёрное и белое. В короткий срок ей пришлось постичь палитру народных верований, чаяний, мудрствований, злобствований. Научиться ориентироваться в дьявольской тарабарщине аббревиатур. Различать оттенки белого и оттенки красного. Понять, как многое может произойти из-за того, что не сошлись в чём-то по принципиальным вопросам одни эсеры с другими. Сказал бы ей это всё кто-то весной 18 года - нипочём не поняла бы, а что они не поделили-то.
