- Ты что-нибудь поняла?
- Мне иногда кажется, Айвар, что я поняла вообще всё. А иногда - что ничегошеньки.
Комнатка у Айвара была маленькая и на жильё вообще мало похожа. Если б не окно, Настя б и не сомневалась, что бывшая кладовка, но зачем в кладовке-то окно? Из мебели - натурально, одна только кровать. Ну, ещё сундук, исполняющий, когда очень уж надо, роль стола, а внутри, как узнала потом - немногочисленные книги и письменные принадлежности. Одежда вся на двух гвоздях на стене висит. А она-то думала, это она живёт неустроенно.
Сбросили верхнюю одежду, плюхнулись на эту самую кровать, скатав под спину для удобства одеяло валиком.
- Выброси ты их из головы просто.
- Сейчас и выброшу, - Айвар откупорил бутылку, - никакой сытости после таких ужинов, мутит только.
- Ты с этим ничего не сделаешь. Потому что вообще это всё не из-за тебя.
- Да? А из-за чего?
Настя приняла бутылку, пособирала решимость немного - пробовать-то уже разное случалось, но не из горла же и не без закуси. Чай, не вода…
- Что тут сделаешь, понять людей очень сложно, особенно когда они сами себя не понимают. Они ведь большей частью это неосознанно… Я тоже сперва подумала, что это обыкновенное обывательское «страшней чекиста зверя нет» - ну, и это тоже есть, конечно, но не только. А потом посмотрела на них за столом, да ещё вот этого послушала - и два и два у меня сложилось.
- А я не понял. Про квартиру я слышал что-то, но так и не понял, они же прямо ничего не говорят, а я почему должен догадываться? Мне вообще всё это не интересно, куда поселили, туда поселили, их забыли спросить…
Да ничего. Нормально, хотя с закусью всё же лучше б было…
- Самого болезненного, Айвар, люди прямо вообще не говорят. Тут надо не слушать, а смотреть. Вот я смотрела, думала - мои же ко мне привыкли, хотя по первости тоже пытались на цыпочках ходить и вздрагивать, но их ненадолго хватило, это я тебе говорила… И ведь вроде бы, по виду-то не какая-то скотина забитая, выглядит так очень прилично, про кого говорят - хорошо сохранилась. Бусики, серёжки, румяна там даже, кажется… И вот тут я и поняла. Когда вспомнила, что ты говорил - первый муж этой Анны Сергевны умер. Первый муж, значит вот это - второй её муж, а не дочкин муж или жених. А ведь и правда младше он своей супруги лет на десять минимум. И взгляды его иной раз, какие на супругу и какие - на её дочку, можно заметить. Понятно теперь, чего баба непрерывно, считай, на нервах - как ни бодрись, а со стороны-то оно видно, какая они парочка. Чего ж лёгкого - и вроде бы, законное вполне супружество честной вдовы, и повод для сплетен, и почти уже ненависть к собственной дочери - не красавица, но ведь моложе и одинокая, а есть ещё старшая дочь, немолодая и разведённая, но тоже ж баба, и стыд за все эти мысли, религиозная ведь и привычная перед людьми приличную семью изображать… И вот ты, значит. Который ничего-то и не сделал, да тут и не надо, а просто молодой красивый мужчина, у которого если б что-то с её дочкой случилось - она б как бы занятая была, за брак спокойней можно было быть, да ведь не надо ей такого зятя… И плюс с квартирой, да. Это тебе кажется - ерунда, что там такого. А просто их словно бы в грязь мордочкой ткнули. Грязь-то не сейчас взялась, понятно, да и вообще так ли уж грязь, просто убожество человеческое… Просто человек цену себе видеть начинает, и цена эта невысокая. Она ж в отличие от этих девиц, которых кто-то сюда водил, почтенная супруга и мать, а по сути то же сластолюбие и та же торговля, и на той же кровати, и вслух этого не признаешь, и перед людьми стыдно и перед богом. И за дочь старшую стыдно, что она брошенная - ты скажешь, что не её вина, а для таких людей это всегда вина, клеймо на женщине, и стыдно за вторую, перестарок уже и соблазн для горе-отчима, и сбыть бы первому, кому понадобится, и тоже так нельзя, и стыдно за такие чувства, как всё-таки она мать. Только вот три они бабы, и у всех жизнь не сложилась как надо, на зависть, а не осуждение, это ж очень обидно, хотелось-то вот именно как лучше. И прибавь, что половину из этого всего она и не осознаёт явно, так, чувствует, что что-то тёмное внутри шевелится, а осознать - это ж смерти подобно. Короче говоря, выброси ты это из головы. Помнишь, я как-то обмолвилась тебе о плачущей женщине у ограды церкви? Я сдержать себя не смогла, подошла к ней с участием… А у неё такой ужас в глазах. Вот это было значительно, а не та бабка сумасшедшая. Я долго сама не своя была, всё ходила, прокручивала все её слова - их немного было, думала - как мне быть? Понятно, и у неё расстреляли кого-то, и видно, моё сочувствие для неё - издевательство. Но я человек ведь, с сердцем, что ж мне, не жалеть плачущих потому, что они этого от меня не ждут? Думала - вот встретить её, когда в обычной одежде буду, расспросить, соболезнование выразить - ведь оно всё же нужно людям… И была готова ей рассказать такое, чего и тебе, Айвар, не расскажу. Но потом… сперва я подумала - где ж я её в огромной Москве найду, если нарочно-то искать - ни имени не знаю, ничего, а второе - если узнаю я её, то и узнает и она меня, и вот будет это выглядеть так, как будто я стыжусь, а вот уж это хуже нет. А потом - знаешь, мудро было сказано «Оставьте мёртвым погребать своих мертвецов», вот и оставь грешникам переживать свои грехи.
- Чудно ты говоришь, Настя, и не всегда понятно.
- Я б тебе объяснила, да не знаю, найду ли слова.
- А мне вот очень интересно, что иной раз в твоей голове происходит…
- В самом деле? Ну, много что…
Странная штука, вот говорят - алкоголь туманит голову, а в то же время, именно с алкоголем многие вещи яснее становятся, вот как такое может быть? Говорят же - что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, говорят, как о чём-то плохом… А так ли плохо не врать, говорить, что на сердце есть? Ну пусть даже не о лжи когда речь, о недоговорённости… Человек, когда рождённое на сердце через ум пропускает, многое запирает, не даёт ходу - то-то ему лишнее, а то-то неправильное… А ум человеческий несовершенный ведь…
- Ты очень необычная девушка, Настя, и я когда думаю об этом, долго не могу потом выбросить из головы. Не в моей привычке у кого-то допытываться, но так иногда хочется понять, как ты получилась такая, откуда взялась… Не в том смысле, откуда… Я помню то, что ты рассказывала о своей жизни, словно я это смотрел, а не слушал - так ярко и с такой любовью ты это рассказывала. Так, что мне невольно даже стало стыдно.
- Что? За что?
- Если б я мог сказать о родных местах так же! Ты рассказывала так, словно ваше маленькое село, затерянное глубоко в тайге - единственное такое, сказочное. Словно там всё волшебно, каждое дерево и каждая травинка, и каждый не только человек - каждая корова или дворовая собака особенная, не знаю, как сказать… Наверное, так и только так нужно говорить о родине. Я же не то чтоб много где побывал, но я знаю, что мои родные места - такие же, как многие другие. Где я бывал, неизбежно встречал хотя бы что-то похожее, как дома, ну хотя бы дерево, или дом, или человека, похожего на моего соседа… Сперва это было как привязь, тянувшая назад, напоминало о доме и мучило тоской, а потом - странное дело, совсем наоборот. Как будто везде стал дом, и в то же время - больше уже нигде, но этого не жаль. Человек же не дерево, думал я, у него не корни, а ноги, которые ходят, и куда угодно пойти могут…
«Ох, милый ты и такой простой, Айвар… С любовью, говоришь. Знал бы ты, как можно полюбить, когда спасаешься от страха. Как можно ощутить любовь даже к стенам комнаты-тюрьмы в Екатеринбурге, когда должен покинуть её, а впереди - неизвестность, и на какой-то миг хочется, чтоб всё осталось по-старому… Любовь - это бегство от страха, да. Там мы боялись смерти или может быть, чего-то хуже смерти, и оттого любили, хоть и не осознавали этого, и этот дом, и этот сад, и даже этих грубых солдат, как всякий узник, наверное, любит свою камеру и своих надзирателей за то, что просыпаясь утром, видит всё это - это значит, жив, ещё день жив… Но что бы я тогда понимала в этом! И конечно, как я могла не полюбить это место, в самом деле волшебное…»
