Ничего, пересекли реку быстро, ещё не успел отгореть закат - Мужику, ему что, ветер этот, что ли, в помеху? Зазвенели под копытами оледенелые камни, затрещала щетина сухой травы и мелкого кустарника, торчащего из-под снега.
- Ну что, Мужик? А говорили они, не пройдём мы, не сможем… Перешли мы реку, перешли, сделали мы это… Победную песнь вопияху Богу: Аллилуйя!
Праздновать, конечно, не время и не место. По пути будем радоваться, а заодно голову греть, что дальше. А дальше карты нет. Дальше, по той карте, что Роза дала, до тракта Усольского вёрст 5-7, через реку Тузим, их она никак не обойдёт, не пропустит, ни реку, ни тракт, но по тракту опять же нельзя, рискованно, Роза настрого сказала, раньше второго, Мелехинского, тракта не сворачивать, в Мелехине, приблизившись осторожно и вызнав, нет ли там белых, уже узнать безопасную дорогу на Юрлу. Ну, как сказать - безопасную, усмехалась Настя, низко пригнувшись к шее Мужика - дороги тут вовсе нет никакой, ветки по морде так и хлещут - выбирай тут безопасную, между лесной чащобой, волчьими огнями расцвеченной, и встречными белогвардейскими отрядами… Версты через три вынесло их на заброшенную-заросшую, а всё же дорогу, полегче стало, по той дороге домчали до Тузима… Тракт пересекала - уже солнце село, благо, от тракта дорога нашлась… По той дороге дошла Настя до деревеньки Пожовки, при слиянии рек Пожевки и Бердянки. Деревенька без малого нежилая - в одном только доме Настя заметила огонёк, туда и поехала. Она потом заметила, это часто так бывает, что старые люди не боятся незнакомых всадников, спешивающихся у их дома, не так боятся за свою жизнь - её много ли осталось, сколько радуются новому лицу, какой-то перемене в однообразии жизни, новостям… Старуха опирается дрожащей морщинистой рукой о косяк, машет другой, приглашая внутрь - древняя баснословно и глухая почти совершенно, а и не была бы - русского не знает, коми она. Несколько слов на коми Настя знала, дед Мартын подсказал, кое-как, больше жестами и мимикой, объяснила, что идёт издалека и далеко, ей бы переночевать только в тепле, и всё. Узьны. И коня где-то передержать. Вёв. Старуха закивала, засуетилась, в причитаниях Настя разобрала - сетует, накормить нечем… Какая еда, бабушка… Как на коми будет - «не беспокойтесь»? Ей только ночь переждать… Старушка вытаскивает на стол чем богата - суховатые лепёшки, вяленую морковь, мочёную бруснику. Сколько она уже живёт тут одна? Сколько уже лица человеческого не видит? Об этом не расспросить, таких слов Настя не знает. Что случилось с остальными жителями деревни? Мор, голод, война? Тысячи лет прошли с вавилонского столпотворения, а люди до сих пор страдают. Прежде она думала, что страдает на уроках французского - вот зачем это нужно, чтоб каждый народ на своём языке говорил, вот было б в мире, допустим, два языка - русский и английский, и довольно. А то есть ещё китайский, индийский, там вообще ничего не понятно… Китайку одну Настя лицом к лицу видела - с Губахи один раз приезжала с Розой, её подруга, секретарь молодёжной ячейки. Она русский язык хорошо знала. Китайцев в Губахе много, привезли работать в шахтах ещё при прежнем хозяине, Абамелек-Лазареве, как рабочую силу ещё более дешёвую, чем голодные полуграмотные русские рабочие. Русские рабочие с 1905 года про права свои уже услышали, то прибавки к зарплате требовали, то уменьшения рабочего дня, бесплатной врачебной помощи требовали. Китайцы русского языка не знали, требовать не умели, да и боялись. Роза на этом примере и объясняла и губахинским, и деревенским, какой глупостью является всякая национальная рознь. И тех и других вас грабят, и ещё между собой грызться будете, за жалкие гроши эти в горло друг другу вцепляться? Ляй - так, кажется, её звали - рассказывала, что её отца засыпало в шахте, полуживым вытащили, обе ноги сломаны. А хозяин лечение оплачивать отказался, так выгнал, вместо него взял брата-подростка на ту же оплату - вот, мол, вам и вспоможение. Умер отец. И брат, надорвавшись, умер - плата взрослая, и работа взрослая. Ну что ж, были у Ляй и ещё братья… Да к счастью, революция грянула. Ляй вместе с русскими подругами с молодёжью работала, лекции читала, самодеятельность организовывала, артели по помощи многодетным семьям - прибегут так молодые девки, всё в доме приберут, детей выкупают и накормят, а потом сядут матери рассказывать про ленинский путь, очень хорошая выходила агитация. Сюда, в Малый, она с молодёжью из местных и из переселенцев знакомиться приезжала, зазывала в «наш новый молодёжный театр», обещала книжек привезти для избы-читальни. У Аринки глаза горели - с тех пор, как отец Киприан её на свою голову грамоте выучил, у него в доме она всё перечитала, душа нового просила - да и приелись ей жития святых да поучения старцев, чего-нибудь ближе к жизни хотелось. Может быть, так и библиотекаршей её сделают? Но не сложилось, все радужные планы эти пустили под откос войска Колчака, ворвавшись в Губаху. Ляй, как и всех ей друзей и подруг, расстреляли под взорванным мостом. Хорошо, Роза тогда в Малом была. Как дошла весть - старики велели ей прятаться в Кричах в избе деда Фёдора или в охотничьей заимке у Еремихи - «одна ты у нас осталась, как ещё тебя убьют?» Но никто до Малого так и не доехал.
Засыпала Настя на лавке - коротковата лавка, ноги свисают, ну да и ладно, она так устала, спина так вовсе разламывается… Плохо, очень плохо, что народы языков друг друга не знают. Не узнаешь у старухи, как проехать на Юрлу… Надо непременно, чтоб все-все дети в школе ещё хотя бы пару языков учили… да хоть один! Тогда б хоть на каком-то третьем изъясниться можно б было. Но вот не учила бабушка-коми английского языка… совсем никакого, кроме своего родного, не учила. И вообще не училась, наверное… Роза вот - бог знает, сколько языков знает. С одним своим другом, из Чусового, не то прямо из Перми, приезжавшим, то ли на иврите, то ли на идише своём говорила, с ней, смеясь, заговаривала на немецком:
- Что ж ты, немка, а немецкого не знаешь? Да не сердись, знаю, никакая ты не немка. Англичанка у тебя мать, не по рождению, так по воспитанию.
И с Ляй даже она на её смешном щебечуще-мяукающем языке переговаривалась… Роза говорила, каждому приятно, когда к нему на родном языке обращаются… Вот и зачем её французскому учили? Учили б лучше коми, и татарскому, и финскому, да вот и немецкому, чай, немцев в России не меньше, как не побольше, чем французов…
Проснулась от холода, подскочила - бабушка ещё только ворочалась на постели, ох, старому ж человеку нельзя кости студить… Затопила печь, принесла воды в больших вёдрах - полные принесла, бабушке-то тяжело уже. Нагрела - перемыла в избе полы, горшки все, много ль тут мыть, изба-то маленькая… Ходила, смотрела, что ещё сделать, чем помочь. Так не хотелось, если уж честно, снова в седло, так хотелось остаться, словно не беспомощную старуху снова одну оставляла, а сама посреди тайги покинутой сиротой оставалась, сердце разрывалось… вот был у неё дедушка, теперь была бы бабушка… Да никак. И плохая с неё внучка, что ни скажи - не поймёт же ни слова. Бабушка на дорогу повязала ей под одежду вышитый мешочек - оберег, что ли. Это, наверное, суеверие, грех, но Настя отказаться б не посмела. В этот мешочек бумаги положит, которые в Юрлу везёт, сохраннее будут. Старуха напутственное что-то бормочет, и Настя разбирает среди этого: «Сына, сына найди». Сын у неё где-то далеко есть, когда, куда уезжал - этого Настя уже не может разобрать. Может быть, на войну забрали? Настя запоминает имя, проговаривает его про себя, обещает, что найдёт непременно. Аддзыны, аддзыны. Сдержать ли такое обещание? Как знать… Если не найдёт - найдёт кого-нибудь, кто дом родной и родителей в этой войне потерял, и упросит поехать к одинокой старухе, стать ей сыном. Она б сама осталась, но нельзя ей…
Аддзыны туй Юрла - у кого спросить, у сосен? Настя уже успела прочувствовать, как соотносится карта с реальным миром вокруг. Маленькое пятнышко на ней болота - ногтем накрыть можно, сколько шла она через них… Сплошная зелень от тракта до Юрлы - лес, в этом лесу без счёта малых речек и ручьёв, а при них встречаются такие вот, за малостью не отмеченные на карте, деревеньки, какие жилые, а какие уже не очень. Значит, так, как и собиралась - будет держать путь по солнцу, на запад. А как выйдет к тракту, возьмёт вправо… Господь, впрочем, не оставил - всё чаще стали встречаться в лесу охотники или дровосеки, а то расступался лес и являл ей на берегу речки, которой не вспомнить теперь название, маленькую, но жилую деревеньку. Сколько их было на пути? Лебедяга, Мелехина вот эта, Сизева, дальше что? Где-то принимали её радушно и угощали, чем бог послал, расспрашивали, а она говорила, что едет с Усольского тракта, и по большим дорогам ей хода нет - нет у неё времени, мать умирает, едет она к её сестре родной, с которой мать всю жизнь была в ссоре, тут день каждый на счету, если не каждый час. Чувствовала, что врёт неумело, и не больно ей верили, но не правду ж им говорить?
