- Вам я свои мотивы объяснить могу. Честно, не скрывая, кто я такая, и почему я это скрываю. Я и им всем тоже могла б сказать - что нет никакой важности, кем я там родилась, из них многие тоже не из простых, однако ж им это не помешало. А теперь у нас бесклассовое общество ведь, и я такая же, как все, и ничем не владею, и никого не угнетаю. Но ведь не могу я именно так сказать, раз нельзя говорить, что я жива вообще. Но говорят ведь - волк линяет, да нрава не меняет, забыв о том, что собаки у людей из прирученных когда-то диких появились… Сказывали мне о собаках, которые с волками уходили, сказывали и о волках, волчатами подобранных и выращенных - они горды и своенравны, но вернее друга не найти, потому что если выбрал он человека, то своей волей выбрал. Скажете, совсем не ожидали такого, когда выводок волчат из-под огня выносили?

- Значит, вы хотите доказать, заслужить доверие?

- Это тоже. В бездействии, в тихом-мирном каком-то месте я этого не докажу. Детей учить или в больнице за больными ходить - это и такая может, кто всё происходящее ненавидит, да как-то вот пережить-переждать надо, и жить, опять же, на что-то надо, сами во сне видят либо чтоб закончилось всё это поскорее, по-старому стало, либо чтоб уехать отсюда, и только случай подворачивается - такие легко начинают на контрреволюцию работать, хотя бы листовки всякие таскать. Ну, это вы, думаю, получше моего знаете. Я среди них быть не хочу.

- А среди кого вы хотите быть?

- Среди тех, кто порядок наводит. Кто не боится - брать в свои руки и делать, не боится руки марать. Вы сказали тогда мне, что мы не преступники, а такие же жертвы неправого режима. Я не хочу вечно быть жертвой - сидеть под охраной, которая то ли мир от нас охраняет, то ли нас от мира, быть символом священной власти или пережитком власти проклятой - равно бесправным… И я хочу быть полезной. Настолько, насколько была бесполезной раньше. Прямо сейчас в партию - это… наглость, понимаете? А вот отсюда, и не сразу… это другое будет дело.

Хорошо, что сейчас их разделяют стол и синеватое, тёплое дымное марево, и если скрещиваются взгляды - то через эту полупрозрачную завесу. Она ни перед кем не отвела бы взгляда, но она помнила, как чувствовала себя кроликом перед змеёй. Как летом раз стояла на пригорке, неотрывно глядя на буйно-зелено цветущую трясину - такую красивую, что дух захватывало… Пока Елисейка, заметив, как она кренится, не дёрнул её за рубаху от края да не отругал как следует. А нельзя ей сейчас речи и разума лишаться…

- Что ж, вот вам бумага, пишите заявление. Не сомневайтесь, рассмотрено будет. С партийностью после разберёмся… И анкету заполните.

Анкета - дело непривычное, но довольно лёгкое. Полных лет - 17. Родилась в месте Кричи близ посёлка Малого Соликамского уезда Пермской губернии. Отец - Малиновский Марк Фёдорович, рабочий-лесозаготовитель, погиб на войне. На которой войне - она со слов самого деда так и не поняла, Роза наказала - говорить, что на последней, с немцами. И что работал здесь, в Губахе, хоть он в ней, может быть, и не бывал. Надо будет - найдём тех, кто Марка Фёдоровича лично знали, а не надо никому - так и волноваться не будем. Мать - Малиновская (Чернякова) Прасковья Михайловна, рабочая-распиловщица, умерла от болезни. Сказывать - умерла в 1905 году, хоть умерла сноха дедова, есть подозрение, ещё до Настина рождения. Хорошо, что места здесь не из тех, где на каждого человека по пятьсот бумажек приходится - всё на устных свидетельствах, сам человек говорит, когда родился и как жизнь мыкал. Воспитывал дед, Малиновский Фёдор Михайлович, крестьянин, умер от застуды. Училась в Пермской Мариинской женской гимназии, помощью мецената, которого фамилии не знает, курса не кончила. Может быть, не говорить про гимназию? Да как тогда грамотность объяснить, для приходской школы чрезмерную… Не будешь же всё время держать в прицеле, чтоб писать с ошибками да чего шибко умного не сболтнуть… Ладно, к тому времени, как Колчака с Перми выбьют, и видно будет. Пока что всё равно никак не проверишь. Работала учительницей для начальных классов в первой сельской школе посёлка Малого. Беспартийная…

- А можно, я и вторую анкету заполню? Настоящую. Потому как это ведь всё неправда, никакой Насти Малиновской нет… Эта анкета для всех сейчас, а настоящая для вас, потому что поступаю-то я к вам по-настоящему, Романова, а не Малиновская.

За дымной завесой мелькнули болотные огоньки усмешки.

- Ваша воля. Заполните.

Анастасия приняла новый лист, сдула со лба непокорную прядь и приступила.

Романова Анастасия Николаевна, полных лет 17. Родилась в Петергофе Санкт-Петербургской губернии. Отец - Романов Николай Александрович, бывший царь. Мать - Романова (Гессенская) Александра Фёдоровна, бывшая царица. Образование получила домашнее. Строчку про работу учительницей повторила, прежние свои должности - шефа Каспийского полка и патронессы госпиталя - указывать не стала, в свете времени нынешнего это было незначительно и даже смешно. Беспартийная… На этой строчке Настя даже улыбнулась. Что-то толкнуло, вспомнила слово из лексикона Розы, зачеркнула «беспартийная», написала «сочувствующая». Вот теперь совсем честно…

- Прекрасно. Кладите, кладите. Ночь впереди длинная… у меня, не у вас. Вам - спать. Вы с дороги. Судьбоносные решения будут приниматься на свежую голову.

Надеется, что ли, усмехнулась Настя, что наутро сама эти бумажки порву? Или что за ночь придумает, куда меня девать?

- …Дайте угадаю, остановились вы - нигде? И всех вещей ваших - то, что перед собой вижу? Господи, за что мне это… Там, за ширмой - кровать. Разденетесь там же, там же одежду сложите где-нибудь. И до рассвета я чтоб вас не видел.

- Есть!

Резон есть. Во-первых, спать и правда хочется зверски, в поезде глаз не сомкнула, а за день по Москве уходилась - не описать… Во-вторых, что бы он там за ночь не надумал, куда её подальше услать, где найти ей нового деда или там бабку, она-то со свежей головой как раз на всё найдёт, что ответить…

Холодная, пахнущая суровым щелочным мылом постель была райской. Настя, оставшись в рубахе и нижних штанах, забралась под тонкое шерстяное одеяло, зарылась лицом в подушку, вдыхая её специфический казённый запах. Это выходит, он и живёт здесь? Впрочем, неловкость за то, что отняла, получается, у человека постель, не так сильна - он, похоже, сам решает, сколько часов у него в сутках.

Где только и как только она не засыпала… Пыталась вспомнить бабочек на обоях царскосельской спальни - не вспоминались, вспоминались живые бабочки летом на лугах возле Кричей, Елисейка говорил, как они по-народному называются, а она копалась в памяти, как по-научному - дядя ведь рассказывал… Бесполезно, это ж когда было-то… Вспоминались белёные стены, пахнущие известью и пылью - засыпая, представляла себе, что смотрит на заснеженное поле… Могла ли она тогда представить, что ей предстоит и увидеть его, и идти через него - бескрайний, до самого горизонта, нехоженный снежный простор?

В алом закатном мареве не разглядеть другого берега, точнее, не понять, где кончается гладь замёрзшей реки и начинается берег. Лес это там, по сторонам раскинутых огненных крыльев, или низкие тучи? Да не так и важно это. Дед Мартын говорил, река здесь шириной в милю, что ли. По болотам столько шла, здесь, что ли, не пройдёт? Тем более не своими ногами, Мужик, шибко заскучавший в пути по болоту, так и отстукивал нетерпеливо копытами, пока она в седло взбиралась - вот сейчас закончит человек над ним издеваться, пустит наконец вскачь… Лишь бы не был слабым тут лёд…

- Ну, Мужик, две теперь надежды - на тебя и на Господа. Яко посуху пешешествовав Израиль, по бездне стопами…

Нет у человека крыльев, нет. Зато есть верный конь, который летит - копытами земли едва касается, как стрела выпущенная…

- Гонителя фараона видя потопляема…

Словно назло, набирал силу ветер, его здесь ничто не задерживает, застит глаза, сыплет колючей крупой - заметает, проклятый, цепочки следов - не то волчьи, не то лисьи, теперь ей уж не узнать, по которым она могла б ориентироваться. Звери - они чуют, где тонкий, а где надёжный лёд. Вот, конечно, если б следы лосиные, тогда б точно было понятно, что и её с конём выдержат…