- Глупость моя, так чего ж с моей глупостью меня, дядя, не оставил? Ну, и сгину в болотах - тебе-то что? Сидел бы сейчас у себя, горячую мясную похлёбку хлебал, добычу лелеял…
Да другая добыча прельстила тебя… Зайцев ты, что ли, не видел…
- В болотах, малец, всякое случается… И с опытными случается, не то что с такими, как ты… И знать никто не будет, куда придти оплакать. Как кто вычеркнул тебя из мира… Как и не было тебя. Не боишься конца такого?
Настя тихонько оставляет палку - позже подберёт, и сдёргивает с плеча ружьё. Оборачивается на звук, зло вспыхивают льдистые глаза.
- Ты чего это удумал?
- А ты чего? Ну-тко руку из кармана вынь! Не сделаешь честные глаза, нечестные они у тебя, бесстыжие. Поворачивай давай. Отсюда поворачивай. Не нужно мне таких провожатых.
- Ай да не нужно? Это мы малой части болота не прошли. Своим чутьём что ли пройдёшь?
- Своим. А могу тебя под дулом прогнать. Не было у нас уговора на коня, не было уговора и дальше идти. И не будет. Поворачивай. Дёрнешься в мою сторону - сам себе виноват.
- Так уж и выстрелишь? Не побоишься грех на душу взять?
- Ты ж не боишься. Я на испуг стрелять не буду, мне патроны дороги, я сразу в цель. Давай, дядя, конь дорог, а жизнь дороже.
- А вот не уйду? Не ерепенился б ты, сопляк, я по этим болотам ходил, когда мать тебя ещё под сердцем не носила… Ножик-то, малец, это милосердно. Зверю горло перережешь - и жизнь в глазах угасает. Страшнее в трясине живому, невредимому тонуть… Ты как хочешь? Будешь злить меня - по-плохому ведь будет.
Грянул выстрел… Пошатнулся, прянул лихоимец, да на его счастье, не трясина позади, твёрдая дорога. А чуть поодаль на крутояре, сильно в болото вдающемся, шлёпнулась туша крупного переярка.
- Вот плата твоя. Забирай и иди. Следующий выстрел - твой. Я не шучу, я предупреждаю.
Да, шла дальше одна. Пробовала дно на скверных участках, весело помахивала палкой там, где вновь из-под грязи выныривала твердь, уверенно ступал следом Мужик, одобрительно фыркая в ухо. Сколько раз зашла не туда - обрыв дороги, и туда, и сюда - не достаёт палка до дна, поворачиваем. Да, жаль, не спросила - проходил ли однажды уже кто это болото из конца в конец, переходил ли Каму… А впрочем, чего ж жаль? Ну и услышала б, что никто, отродясь не было такого человека - что, повернула бы? Может, и нет сквозной через болото дороги… Не поверит, пока не испробует. Солнце растаяло, догорело за кромкой редких деревьев, распластав огромные ало-оранжевые крылья. Туманы потянулись понемногу… В сгущающихся сумерках, в наползающем тумане очертания деревьев и кустов вокруг стали превращаться в неясные силуэты - изогнутые, скрюченные, нечеловеческие. В слабом ветерке казалось, что когтистые лапы тянутся… Это не ад, это земная обитель нечистой силы, место, где нет креста, нет бога, нет следа и голоса человеческого - их это царство. Туман, сумрак меняет расстояние, искажает звуки. От каждого шороха, от каждого вскрика неведомой птицы Настя вздрагивала. Тысяча глаз смотрела на неё из темноты - она не видит их, а они видят её. Сколько из этих глаз принадлежат существам из плоти и крови, птицам и зверям болотным, а сколько - истинным хозяевам этих мест?
- Я с миром в ваши земли пришла, - вырвалось у Насти, слабым писком прозвучал собственный голос, - только пройду и уйду, никакого вреда не принесу. Не трогайте меня…
Шелест ветра это пронёсся по сухому камышу, или беззвучный смех? Далеко ещё до полной темноты, ещё дрожит на горизонте бледнеющее зарево заката, а уже страшно. Вечерние минуты быстротечны, очень коротка эта грань между днём и ночью… Скоро в двух шагах не видно будет ничего. Рядом Мужик прядёт ушами, прислушивается, фыркает тревожно. Заметно жмётся к человеку - маленькую и глупую, теперь он инстинктивно уважает её. Говорят, животные могут незримый мир видеть. Что видит сейчас Мужик? Как ни скор и нетерпелив, а осторожно, покорно ступает в поводу, не рвётся вперёд, не бьёт копытами. Понимает - человек сейчас выбирает для них дорогу.
Огромные, говорят, эти болота… Это очень хорошо, что Настя не знает их величины, не то не справиться бы с малодушием и страхом. Сейчас кажется, что весь мир - насколько взгляда хватает - одни эти болота… Может, и нет никакого другого мира, ни тракта, ни Малого, и Москвы нет, всё поглотили болота, и обе непримиримые армии, и весь христианский люд… Одна только Настя, последняя на земле, бредёт через эти болота к неведомой цели…
- Нет, Мужик, мы с тобой дойдём. Мы с тобой непременно дойдём. Тогда вот казалось, что и никакого тракта нет, что лес вечен… Кончился лес, кончатся и болота. Юрла есть, там мы простимся с тобой, и ты пожелаешь мне удачи… И Москва есть, и я дойду до неё…
Вот снова нет дороги. Сколько ни тычь шестом, в ту и в другую сторону - нет дна, нет дороги. Обратно, значит… Если б знать, что на той стороне, где мохнатые кочки дружным рядком и даже кустик какой-то чернеется, есть твердь… Она б перемахнула на Мужике-то. Но рискованно. Угодит с ним вместе в трясину…
- А если я провалюсь, ты ведь вытащишь меня? Ты умный, я знаю, я в тебя верю…
Вот отсюда она дорогу выбирала… Дала ей матушка Еванфия клубок шерстяных ниток, только сейчас Настя поняла, для чего. Лучше б лоскутики какие поярче, но места б тогда больше заняли. Клубок пахнет хлебом и мясом, в одном же мешке лежат. Голод проснулся - сколько уже идёт… Совсем сгасла полоска зари, но выходят, одна за другой, на небо звёздочки. Дед покойный учил по звёздам ориентироваться… Моряки по звёздам древле ходили, на заре морской науки. Но царевну никто морской навигации не учил, к чему она ей, и уж тем более не учил ходьбе по болотам. Болото - это не море, но и не суша, и есть в нём свойства того и другого, а больше свойств загадочных, непостижимых… Села Настя на кочку, вынула кусок сушёного мяса. Чем оно хорошо - долго жевать можно. Плохо иметь еду, которая быстро естся. Путь-то ещё далёк… Что-то щиплет и Мужик, сбивая с кочек шапки снега, словно пушистые белые зайки прыгают из-под его копыт. Снег тут неверный такой, ступишь на белое - а след чёрный… Что ж, надо дальше идти. В какую ни есть сторону, главное - чтоб не назад. Как ни велико болото - не бесконечное. Не бывает бесконечных болот. И снова скрюченные в неведомой муке силуэты подступают, шевелятся в темноте, от беззвучного крика стынет в жилах кровь. Словно неуспокоенные души, проклятые, света крещения, веры не коснувшиеся, обречённые на вечные страдания… Как они смотрят на крещённое дитя, самосудно в их обитель вторгнувшееся? Не хотят ли скрюченные пальцы в горло вонзить, крови горячей испить, душу в чёрные сети поймать, навсегда с собой оставить?
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази его… И да бежат от лица его ненавидящие его…
Это не вскрик, это не смех, это всего лишь сухая ветка хрустнула под ногами.
- Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня…
Это не демоны, это хлопает крыльями ночная птица.
- Тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением…
«А ведь нет креста на тебе» - шепчет неясный голос где-то в затылке, и мороз продирает по коже. Да, нет… В Екатеринбурге она оставила его, свой символ веры, свою защиту. Так было нужно. Она в сердце Бога не оставила, даже с Розой спорила… и Бог не оставит её защитой…
- И в веселии глаголющих: «Радуйся, пречестный и животворящий кресте Господень… помогаяй нам силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа…
Расступился внезапно туман - Настя чуть глазом не налетела на суковатые ветви. Коварно болото, и шутки у него чёрные…
«Значит, не в иконах, говоришь, бог… и не в кресте нательном…» Конечно, нет! Это всё только в помощь нам, слабым, но и без икон и креста, на пути, где ни одной малой часовни не встретишь, не оставит он преданного своего, не даст погибнуть смертью нехристианской… «Так может, и не в крестном знамении, и не в молитве этой?» Изыди, бес…
«Для чего ему спасать тебя? Ты отреклась от Бога, Анастасия. Крест, символ веры своей, сняла, ради спасения своей жизни»
