– Ной, ты бы…
– Мама, я способен за себя постоять! Ты смотри, не пропусти звонок отца…
Дверь за Ноем захлопнулась, Лейла проводила его обожающим взглядом.
– Какое он всё-таки чудушко… Не понимаю эту Алису, ну да тем мне лучше. Что значит – он странный? Он же такой… красавец, умница, и такой заботливый, чуткий, внимательный… золото. Правда, вот от друзей его некоторых меня в дрожь бросает…
– Да, меня тоже… - рассеянно подтвердила Сара. Она вспоминала Алису, предыдущую девушку Ноя. Честно говоря, Алиса нравилась Саре больше. На её фоне Лейла смотрелась откровенной дурой. Причин расставания так толком и не объяснили ни Алиса, ни Ной… Что-то об этом говорила мама Алисы – кстати, детский психолог, которая когда-то работала с Ноем, вспомнить бы…
– …Может, ему просто нравится, что он так выгодно выделяется на их фоне? – хихикнула Лейла, снова возвращаясь к тесту, - это уж точно… У некоторых из них, по-моему, совсем с крышей проблемы. Надо ж додуматься – забраться в эту шахту… Я как вспомню, у меня мурашки по всему телу. Ой, я всё болтаю, болтаю… Сейчас вам чаю налью, а скоро и первые пироженки будут…
– В какую шахту, Лейла?
– Ой, не стоило мне, наверное, это говорить… Вы уж его не ругайте! Не в шахту, нет. На склад. За костюмом. Но и на складе, честно говоря, страшно до того… Да я удивляюсь, как я не померла от страха! Но нельзя ж было показывать себя такой трусихой… Они пошли, и я с ними пошла. Сперва, вроде, хотели взять хотя бы пару костюмов, но они там так трудно снимаются, и там так темно и жутко… Решили, и одного хватит.
Хотя, пожалуй, сейчас полноводная болтовня Лейлы была даже спасительной. Отвлекала от мыслей… Сейчас целительная до этого тишина была страшна. Слишком это… слишком… Зачем Ной ушёл сейчас? Сейчас, когда ей так важно было за него схватиться – за живого своего ребёнка… Пусть бы завтра, завтра б она это пережила…
Впрочем, это правильно – она столько времени провела за этой ею самой возведённой прозрачной перегородкой… что сейчас ни Ной, ни Аксель её просто не услышали…
– Зачем им этот костюм, Лейла?
– Ну, для вечеринки… Вот, миссис Палмер… сливок? Ох, вот прав Ной, я болтушка, мне только дай, всё выболтаю. Но теперь-то, раз вечеринка отменилась, Ной сказал… Нет, ну я только рада, что не пришлось на неё идти… А то так пришлось бы, я не могу вынести, чтоб меня считали трусихой…
– Лейла. Давай по порядку, а? Что за вечеринка, при чём здесь костюм, при чём здесь вы с Ноем?
По порядку Лейла не умела, так что рассказ, со всевозможными отступлениями и отсылками, занял минут 10, не меньше.
Сара ушам не верила. Она, конечно, знала, что молодёжь способна иногда делать шоу из трагедий недавнего прошлого, но чтоб вот настолько… чтоб так бесстыдно? Крапива хороша, пока она просто растёт… А не насмехается над обгорелыми костями.
– Это отвратительно…
– Да, и я так думаю. А они вот считают это прикольным. Ну, знаете, есть такие люди… Им интересно приехать туда, где произошло что-то грандиозно ужасное – авария, гибель множества людей… Посмотреть дом, где жил маньяк, подвал, где он мучил своих жертв… Им это даёт острые ощущения, уж не знаю, почему.
– Скажи мне… И Ной решил пойти на эту вечеринку?
– Ну, он сперва совсем-совсем не хотел, миссис Палмер. Но видимо, его взяли на слабо… Типа, докажи, что победил детский страх.
Детский страх… Да, Кесси жаловалась тогда, что никак не может разговорить Ноя… Что, мол, это нормально, когда дети после этого молчат, что всячески избегают разговоров о том, что нанесло им травму… Но если они не начинают всё же говорить об этом – проблема может развиться и укорениться… Ной, например, может начать винить себя в гибели домработницы, в том, что не защитил её… Чувствовать вину за то, что выжил.
– Я слышала, как кто-то из парней говорил… Ну и наверное, он прав… Что все просто достали Ноя с этой историей. Все его жалели, и смотрели на него… Ну, как на потенциального психа, что ли? Вон Алиса и та сказала, что у него какой-то пугающий взгляд, а ещё любимая девушка, называется… Поэтому Ной почти перестал общаться с прежними друзьями, а стал водиться с этими… не очень хорошими парнями… Ну, и ещё ему нравится пытаться наставить кого-то из них на путь истинный, он же реально с ними душеспасительные беседы ведёт, не представляю, как, я б не выдержала…
Сисси была почти счастлива. Она привела мать в свой дом. Конечно, она не может остаться здесь жить, к сожалению… Было б здорово… Но по крайней мере они будут сегодня здесь. Вдвоём. Не верится, но Ванда решилась отпустить Амелию под её присмотр так надолго… Фрэнк увёз Ванду и остальных к своим родственникам, там, конечно, тесно, но ехать в дом, не отмытый от крови, совсем не вариант…
Главное, чтоб они могли хотя бы дальше так встречаться. Чтобы никто этому не мешал. Чтобы ни одна гадина не попыталась сделать мать козлом отпущения, отнять у Ванды, вернуть в сумасшедший дом… Да разве мать сумасшедшая? Сумасшедшая только из-за того, чего они просто не способны понять?
Вот она – понимает. Всегда понимала. Раньше даже, чем произнесены были эти слова.
– Было ли это неизбежно? Не знаю. Некоторые ведь выходят из такого без последствий… Ну, без таких последствий. Некоторые даже не с повреждённым рассудком. Не знаю. Я не смогла. Я слабая. Когда меня освободили оттуда… Я не знаю, что они увидели. Хотела бы знать… Я ни с кем толком не могла говорить. Странно, да? Столько сперва тосковала без общения – а тут не кинулась никому на шею. Наоборот, забивалась в угол, молчала или скулила. Яркий свет, громкие звуки… я отвыкла от всего этого, мир пугал меня. Что они увидели? Загнанного, измученного зверька? Сломленную душу? Но слава богу, они не видели всего… Того, что было на самом деле. Что на самом деле во мне сломалось. Я устала бояться. Я не нашла сил ненавидеть. Я ни во что не верила. Этот подвал стал всем моим миром… Этот подвал и он. Он сперва, знаешь… воспринимался мною даже не совсем как человек… Как нечто отличное от человека по самой природе. Робот, инопланетянин. Он приходил, садился на мою постель и рассказывал мне, где он был и что делал. Я дрожала, конечно, как осиновый лист перед этим существом, способным сеять смерть, перед этой молчаливой сконцентрированной агрессией… И я сама расспрашивала его. Расспрашивала с интересом, с жадностью. Это ведь была живая речь, не тишина, не молчание, не одиночество. Не ненужность. Он рассказал мне о моей семье. Я попросила его узнать, что с ними. Он сказал, что мой брат погиб, разбившись на машине, мать повредилась рассудком и наглоталась таблеток, отец спился… Так я узнала, что мне не к кому больше возвращаться. Что меня некому больше ждать. Да, я узнала это ещё там… Когда его не было, я думала о нём. Мне хотелось его понять, чем-то помочь, как-то облегчить его боль. Да, я уже не о своей боли думала, а о его. Вот во что выливается благодарность за сохранённую жизнь, возможность помыться, принесённое яблоко… Ему тяжелее, думала я, ведь ему приходится снова убивать… Я жалела его и ненавидела тех, кто сделал с ним это. Когда он приходил, я обнимала его, и запах – брезента, крови, ещё чего-то – вроде машинного масла – уже не пугал… я начала балдеть от этого запаха. Когда он гасил свет и раздевался, я дрожала от нетерпения, я уже боялась совершить какую-то неосторожность, которая бы нарушила наши неписанные условности, я должна была оставаться жертвой, я не должна была… переставать его бояться… Это было и страшно, и сладко… пьяняще… И я сколько-то была послушной тихо всхлипывающей куклой, которой он приказывал… А потом срывалась, и набрасывалась на него с поцелуями, кричала под ним, садилась сверху… И он не всегда уходил сразу… Иногда я засыпала в его объятьях, прижавшись к его груди, чувствуя его руки на моих плечах. А иногда он засыпал в моих. И я укутывала его одеялом, и тихо гладила его волосы. И никогда, никогда я и не помыслила бы решиться зажечь лампу… Это было бы вроде греха. Это нарушало бы правила… Может быть, как в той сказке, знаешь…
