— Ну тогда не маленький, сам удалённо зайди на мой компьютер, должны уже скинуть оцифрованное, Д’Рукчан работала, увы, аналогово…
Т’Карол взгромоздился на скамейку перед своим рабочим столом (одним из своих рабочих столов, точнее, их было два, но на компьютере, занимающем второй, сейчас обрабатывался какой-то солидный массив данных) и бодро защёлкал клешнями по клавишам.
— Ага, вижу… Оно? Ну посмотрим, посмотрим… Гм, кто по образованию эта Д’Рукчан? Умная женщина, она сделала всё, что могла…
— В смысле?
Т’Карол защёлкал по клавишам, на экране выделился один фрагмент с абзацем оригинала и столбцом тракалланских значков.
— Когда у вас будет отпуск, юноша, я обязательно прочту вам курс лекций по тракалланской лексике и грамматике, а сейчас за пять минут я этого, боюсь, не объясню. Но использовать здесь вот эту знаковую основу — это… Ну, это даже не просторечие, это практически обсценная лексика. Вот так примерно это должно было выглядеть на самом деле… — по следующему клику рядом со значком всплыл вариант замены, — думаю, разница очевидна, да? И это было б ещё ничего, а вот тут — просто отвратительная компоновка… пунктуационные ошибки имеются, не говорю уж — стилистические… Смекаешь? Текст оформлен так, чтоб было сразу понятно, что его писал не тракаллан. При этом автопереводчик этого не поймёт, потому что формально перевод точный. Она молодец, эта Д’Рукчан… Из этого мы какой вывод делаем? В штате этой организации тракаллан нет. Но должен вам сказать, консультант у них был, и явно не зелёный… Я не в смысле цвета… А что языка не знает — тут что поделаешь, я вообще мало встречал хорошо знающих тракалланский язык, а умеющих писать на нём — из гуманоидов единицы. На нём и наши, прости Т’Читва, не все писать умеют… Ух ты, тут и про меня есть! Оказывается, я продал родину и пошёл работать с палачами родного мира…
Это было форменное издевательство, на взгляд Алвареса — заставлять что-то разглядывать сквозь жёлтый туман на неярком мониторе.
— Где это? Я, видимо, пропустил…
— Вечно вы, юноша, самое интересное пропускаете. В общем, исходя из этого — распространять это планировалось не в столице, это точно, там это не проглотят… И не в Теннотлаире, там я жил и там у меня много друзей. Скорее всего — Налитоксалмуун, там, кстати, проживает много вышедших по амнистии бывших пиратов, мошенников… А которое не криминальное население — те торговцы, сильно недовольные, что потеснили их монополию… Думаю, не ошибусь, если предположу, что ближе всего в эти дни Диллатлиин дислоцируется именно к Налитоксалмууну.
— Вот спасибо, Т’Карол! Знал, что не зря к тебе зайду!
— Обращайтесь, юноша. Прихлопните этих писак. Это ж надо… ладно, говорить, что я содействую тому, чтоб по ложным доносам сажали невинных граждан, это они все себя невинными считают… Но заявлять, что я женат на шлассенке! Что мне с нею делать, с шлассенкой, я вас умоляю? Стоило провести один романтический вечер с мисс Нанкто на Марсе в дни кинофестиваля — и они уже чёрт знает что навоображали… И ведь найдутся те, кто поверит…
Корианка раздражённо повторила «открыть» на земном — автоматика бывшей станции реагировала, кроме земного, только на бракирийский язык (видимо, подсуетился Альтака, до комфорта гораздо более требовательный, чем Гархилл, это заметили уже многие). Дайенн переступила порог, отмечая, что практически пустая нежилая каюта, хоть и не является камерой в строгом смысле, производит схожее впечатление. Несколько разбавляет его только простенький голографический проектор — заменитель окна — на стене, сейчас демонстрирующий какой-то земной тропический вид. Сенле Дерткин лежала на кровати, но при появлении полицейской соизволила принять полусидящее положение.
— Почему пришли вы, а не ваш напарник? — её речь была с сильным акцентом, — у него всё же нет языковых проблем.
— Ну тем не менее, ваш разговор сложился как-то не слишком хорошо, — заметила Дайенн, опускаясь на единственный стул.
— Он не мог хорошо сложиться, — скривилась женщина, сплетая руки на груди — жест, удивительным образом роднящий множество рас, — сразу, как я услышала, что он, надо же, корианец.
Дайенн в это время размышляла, как же всё-таки различают корианцев между собой. Ну, кроме роста и комплекции. Она видела вживую не слишком много корианцев, преимущественно — на фото и видео, и они казались ужасающе одинаковыми, как ни старалась она искать и подмечать какие-то нюансы. Кожа, конечно, бывает разных оттенков, но всё это разновидности зелёного, эти длинные кожистые отростки на голове — кажется, это органы слуха и ориентации в пространстве — бледно-розовые тоже с зеленоватым отливом. Кажется, разным бывает цвет глаз с такими же вертикально сужающимися зрачками, как у дилгар, вот у этой женщины они светло-карие, почти золотые. Да, некоторые сказали бы так же о минбарцах — что непонятно, как их различать… Но минбарцы все разные, нужно быть слепым, чтоб этого не видеть!
— Почему? Разве вам не отрадно после пережитого заточения встретить соотечественника? Или вам неприятно, что он называет себя корианцем, будучи биологически…
— Он мне не соотечественник! — взвилась та, — моё отечество было то, которое уничтожено его отечеством!
Что ж, при всей наивности, ход оказался верный. Как она и предполагала, это не то же, что чувствуют многие минбарцы по отношению к ней и её братьям и сёстрам. Похоже, она верно угадала, что речь о тех самых «изгнанниках», о которых говорил Алварес. И этой женщине сейчас просто необходимо излить кому-то своё возмущение от неприятной встречи…
— Не могли бы вы объяснить? То есть, я слышала о том, что около тридцати лет назад на Корианне произошли значительные перемены. Просто мне, как минбарке, сложно…
— Минбарке? — прищурилась корианка, — я не видела минбарцев вживую, но насколько знаю…
— О, это примерно та же ситуация, что с офицером Алваресом, — напряжённо улыбнулась Дайенн, — я выросла на Минбаре, в минбарской семье, хотя сама я…
— Кто? Никогда таких не видела.
— Дилгарка, — было, конечно, как-то не по себе от некой бесцеремонности, но в то же время — в кои веки на неё смотрят без предустановленной неприязни. Да, корианцы не знали о дилгарах до того, как вступили в контакт с землянами…
— Занятно. Кажется, я даже не слышала о таких. Ну, я б запомнила, если б услышала про такие же глаза, как у нас.
Или всё-таки, страх в ней есть? И именно поэтому она держится сейчас так дерзко и вызывающе? Конечно, не то чтоб в этом есть что-то необычное, говорить с другими спасёнными первый день было тоже крайне сложно, взвинченные, медленно отходящие от пережитого женщины, многие практически раздетые и босые — не самые настроенные на обстоятельный диалог собеседники. Но госпоже Дерткин-то полегче хотя бы в том, что она умудрилась собрать немало вещей и сейчас не куталась в какой-нибудь пеньюарчик или одежду откровенно с чужого плеча.
— Так в чём суть вашей розни с офицером Алваресом? Я понимаю, что рознь эта идейная, что причина в том, что он приверженец нового режима. Но на чём базируется этот режим, на какой идее, чем… конфликтует с тем, что было раньше? Я хотела бы понять.
— А почему вам не спросить об этом вашего коллегу?
— Ну, хотя бы потому, что для получения объективной картины хорошо бы выслушать обе стороны, не правда ли? Правда, вы ведь на момент… тех событий были ребёнком, и вряд ли много помните?
Корианка шумно дышала, тонкие ноздри её возмущённо трепетали, складки кожи вокруг рта казались обиженными, язвительными — хотя таковы они у всех представителей вида.
— Да, я была маленькой, когда мы покинули Корианну, я мало из этих ужасов пережила сама, но это семейная история, если вы понимаете. Это боль моей семьи. Вы не знаете, что такое, когда землю вынимают из-под ног, когда перечёркивают всё, на чём ты держался. Твою почву, твой воздух, твой привычный круг… Твоё имя, репутацию, всё, чего ты достигал годами. Мы всё потеряли. Мы бежали оттуда, как бегут из пожара, взяв лишь то, что успели, что смогли. Я была мала, я не многое помню оттуда, из прежней жизни. Зато я хорошо помню, что росла на чужбине. Не знаю, тяжелее ли было тем, кому было, что вспомнить, или тем, кто уже родился в мире, давшем нам пристанище, и не знал другой жизни.
