— А чего они у Центавра-то помощи не попросили?

— Ты что, серьёзно? Гордый свободный Маригол ни у кого не просит помощи! Маригол выдвигает претензии. Именно потому, что знает, Альянс не останется в стороне, не попытавшись хотя бы разобраться. В настоящий момент туда выслан гарнизон анлашок…

— Ну и отлично, а мы тут при чём?

— А при том, что вот тут самое интересное… По свидетельству экипажа вырвавшегося корабля, корабли с орбиты, которым они послали запрос о поддержке, ответили им, что у них тут происходит какая-то чертовщина. Часть их «Сентри» словно сошли с ума, вышли из-под управления, протаранили корабль-носитель и самоликвидировались. Ещё у некоторых просто заглохли двигатели. Абсолютно исправные. При полных баках. Какие соображения, орлы?

— Наш телекинетик?

— Да вот мне тоже так подумалось. Конечно, звучит это всё шатко как-то — те сказали тем, кто-то что-то слышал… Но если хоть какая-то зацепка есть, надо идти. Тем более что по вашим данным у него следующая цель — Маригол. Может, в кои-то веки не к шапочному разбору придём. Да и к тому же, им там сейчас не до того, чтоб с нами препираться, какого чёрта мы явились незваными. В общем, по машинам, орлы.

— Любопытная штука — цифры… Тут и там в этом деле мелькает одна и та же цифра — три года.

— Что ты имеешь в виду, Г’Тор?

— Ну смотри, — нарн отправил в рот очередную мясную чипсину, — три года назад горел Тенотк. Три года назад начались эти странности на Мариголе… Да и один из кораблей в угоне 3 года числится. Да и ещё что-то было…

Три года назад Хистордхан получил свою машину, подумала Дайенн. И неотвязно кажется, что Г’Тор прав, это всё действительно как-то связано. Одно из предприятий Хистордхана как раз на Мариголе… Не за молчание ли и лояльность к происходящему он получил её?

— Дай немного, а, — протянул руку подошедший Эйлер, — тоже пожрать не успел.

— Тебе не понравится, они с тхол’ва, для землян это невкусно.

— Недооцениваешь ты мой желудок… Алварес, ты чего такой мрачный? Если там действительно твой брат… Хотя не знаю, как бы я чувствовал себя на твоём месте.

Об этом только ленивый не сказал ещё, Эйлер, конечно, не ленивый, просто пересекается с Алваресом редко. Дайенн знала — мрачный Алварес не поэтому, точнее, не только поэтому. Надо было заговорить об этом раньше, надо… Так себе самоуспокоение, что с ним был Илмо, он не был один. Да, ей сначала нужно было справиться с собственной проблемой, из имеющего на душе такое посредственный получился бы утешитель… Было всё равно паршиво. Альтака верил в неё точно больше, чем она заслуживала.

Эйлер, набрав чипсов, отошёл, а вскоре и Г’Тора кто-то окликнул от пульта. Дайенн наконец решилась прикоснуться к руке напарника.

— Алварес, я… я затрудняюсь представить, какие чувства владеют тобой сейчас. Я никогда никого не теряла так.

— Если о цифрах говорить… любой год богат на события, в чьей-то жизни да богат. У меня вот — 4 года назад… Тот проклятый год отнял у меня не только Элайю.

— Да, я знаю. Даркани, он же… был очень близким для тебя человеком?

Алварес отвернулся.

— Не знаю, могу ли сказать, что он был мне как отец… Сложно проводить такие параллели. У меня не было недостатка в тех, о ком можно так говорить — Крисанто, Маркус, Колменаресы… Но Даркани — это совершенно особое. Это может показаться странным, мы не так часто виделись, как Элайя с Дэвидом, в частности… Но в общем-то, это вполне укладывается в картину жизни корианского ребёнка. Зато эти встречи, эти разговоры никогда не были чем-то проходным, чем-то пустым. Начиная с самого первого, когда мы только прилетели, и нас сразу повезли туда… Я думал о том, что дядям и тётям когда-то должно было быть страшнее, для них это был полностью новый, неизведанный мир, а я всё же слышал о Корианне от них во время сеансов связи, и Ганя читал краткие справки, рассказы побывавших там, пересказывал мне… Там было и о наиболее значимых персонах — Рееарно, Херда, Ауэвейма и Даркани, конечно, тоже.

— Это естественно, — улыбнулась Дайенн, вспомнив собственное знакомство с материалами о Корианне, — он символ вашего мира.

— Символ… На этом моменте обычно кто-то да должен спросить, не больно ли это — быть символом, видели ли обожатели за символом человека с его чувствами и слабостями… Но ты так не скажешь. Потому что тебя не устроило б подобное к Шеридану, Дукхату, Валену, и вовсе не как отрицание существования у них слабостей. Вас так учат: прежде чем рассуждать о слабостях великих, дорасти до основания их постаментов. Нас так не учат, у нас нет непререкаемых авторитетов. У нас есть те, кто своей жизнью и всем тем, что они оставили после себя, породили любовь, которая не иссякнет. Нам нет нужды кого-то обожествлять, мы знаем, что величие — человеческое свойство. Я знаю, что ты скажешь сейчас — что и у вас так, но ты ведь не будешь отрицать, что у вас считается необходимым внушать девчонкам и мальчишкам священный трепет перед общественно значимыми персонами.

Дайенн не отрицала, она думала о том, что алит Соук, конечно, и близко не претендовал на уровень Валена и Дукхата, но подобные светила и посещают мир редко, в момент величайшей нужды, на рубеже эпох. И после этого миру нужны те, кто будет поддерживать принесённый величайшими светоч. Такие в том числе, как алит Соук — земляне не назвали б их скромными, но это была именно скромность, минбарская скромность клановой гордости, верности традициям, следования долгу. Трепет перед Валеном и Дукхатом — это трепет перед именем, образом, они давно не с нами — там, где не падает тень. А современник — это тот, кто личным примером, существующим непосредственно перед твоими глазами, напоминает тебе, что ты не спрячешься за осознание своего несовершенства от необходимости следовать трудной дорогой и каждодневно спрашивать себя, достаточно ли ты сделал, чтоб преумножить или во всяком случае — не уменьшить величие народа.

— И он… на первый взгляд он, конечно, показался мрачным, даже пугающим. Но это впечатление развеялось, когда он заговорил, и потом я понял, что это не мрачность, это чудовищная усталость, которой он не позволяет взять над собой верх. Тебе не надо объяснять, что значит жить на работе, на Минбаре это норма. Но на Минбаре можно спросить тех, кто жил и работал на Нарне или Мораде, каково это в условиях, где эхо войны будет звучать ещё долго… Можно достаточно быстро отстроить дома, дороги и вышки связи — лишь бы материалы были, но не получится быстро восполнить человеческие потери, кадровые потери. И это было самым удивительным — как он находил время на меня… Он ввёл меня в этот мир, который я действительно горячо люблю, он давал ответы на вопросы, на которые никто другой не мог. И путь, который он прошёл, стал для меня самым верным ориентиром, образцом из возможных…

Дайенн подумала, что это должно быть несправедливо по отношению к другим людям, окружавшим его — хотя бы к тем, кого он сам упомянул, но говорить этого не стала. Если так посмотреть, из множества достойных мы выбираем одного учителя, и это нормально… И выбор Алвареса можно понять, если вспомнить её разговор с Альтакой. Именно Даркани сделал Корианну тем, что она есть сейчас. Не допуская мысли умалять заслуги прочих — действительно, Даркани был той искрой, от которой вспыхнуло пламя, захлестнувшее мир.

— Одни истории о его жизни я слышал от него, другие — от Лиссы Схевени и других его товарищей… Невероятно, что столько вместила одна короткая жизнь. Он был на волосок от смерти тысячу раз. Он шёл туда, куда ни одного нормального человека не пустил бы инстинкт самосохранения, он продолжал бороться, когда снова и снова у него из рук вырывали всё достигнутое, отбрасывая его в начало пути. Его любовь к правде навсегда перечеркнула для него обычную человеческую жизнь, но он не жалел, никогда не жалел. И когда он обнаружил, что то, что он искал — не более чем искусная мистификация, и тогда он не сдался, он нашёл новый смысл… Его собственная боль никогда не утихла, но он нашёл утешение ей в борьбе за счастье всех людей. Он в детстве потерял сестру, те силы, которые тогда создавали из инопланетян образ внешнего врага, похитили её… просто для того, чтобы поддержать свою легенду… Он много лет искал её, пытался узнать правду о её судьбе. Я часто думал о том, смогу ли представить когда-нибудь, понять, что он чувствовал тогда… Я не думал, что однажды смогу.