«Тот, кто золотой середине верен,

Мудро избежит и убогой кровли,

И того, что питает в других зависть,-

Дивных чертогов».

Гораций

Психологи называют шопоголизм болезнью. Возможно, но причины, по которым человек становится шопоголиком, так разнообразны, и так много людей, любящих шмотки, что позвольте не согласиться с таким диагнозом. Конечно, держаться «золотой середины», как советовал древнеримский поэт Гораций, может далеко не каждый, на то она и золотая. Но!

Моя мама очень любила шмотки. Когда я вглядываюсь в старые, пожелтевшие фотографии, которые запечатлели мою маму двенадцати – тринадцатилетней девочкой, я поражаюсь разнообразию фасонов платьев, кофточек и жилеток, их отворотов, платочков с брошью, видов пуговичек, обтянутых тканью, вышивок на груди, рукавах или юбке, а галстук в виде колокольчика меня приводит в неописуемое восхищение. Она так красива, эта юная девочка, похожая на мадонну кисти Рафаэля, что у меня возникает иллюзия ее присутствия здесь и сейчас, а не в том, застывшем на фото, мгновении жизни, давно растаявшем во времени.

Конечно, эта девочка была бы столь же хороша, будучи запечатлена и в рубище, но ведь одежда так много говорит о времени, будит в нас воспоминания, порождает фантазию, создает настроение, формирует поведение.

В воспоминаниях детства если и всплывают какие-то незначительные конфликты между родителями – то это из-за шмоток. Военнослужащих полностью обеспечивают обмундированием, а гражданскую одежду они носят редко, разве что в отпуске. Но у отца гражданская одежда была: специфика его работы (военная разведка) обязывала, я помню его серую шляпу с полями и светлые костюмы.

У мамы было два шифоньера с одеждой, где нашли место среди прочих, более легких нарядов, штук шесть разного фасона и цвета мутоновых шуб: коричневая – свободного покроя, с манжетами; тигровой расцветки – расклешенная, с очень большим круглым воротником; белая, с желтоватым отливом – прямого покроя; цвета асфальта – расклешенная к низу. К шубам были подобраны оригинальные, в тон им, мутоновые шапочки. Мутон был особой выделки: блестящий, как бархат, и почти такой-же легкий.

Шубки, платья и обувь покупались в лучших бутиках Будапешта. Платья были сшиты из бархата, пан бархата, шелка, тафты, парчи, крепдешина, креп-жоржета и других материалов, название которых мне неведомо.

Чаще всего платья состояли из нескольких материалов и более, чем двух, юбок. По прошествии многих лет мама их использовала для костюмированных школьных представлений. Все мамины платья, кофточки и юбки, я перемерила и часть из них, в зависимости от повторяющейся моды, носила в разном возрасте. Сшиты они были изумительно: пуговки, складочки, бантики, фасоны их не повторялись.

Моя мама очень любила шмотки. Когда я вглядываюсь в старые, пожелтевшие фотографии, которые запечатлели мою маму двенадцати – тринадцатилетней девочкой, я поражаюсь разнообразию фасонов платьев, кофточек и жилеток, их отворотов, платочков с брошью, видов пуговичек, обтянутых тканью, вышивок на груди, рукавах или юбке, а галстук в виде колокольчика меня приводит в неописуемое восхищение. Она так красива, эта юная девочка, похожая на мадонну кисти Рафаэля, что у меня возникает иллюзия ее присутствия здесь и сейчас, а не в том, давнем, застывшем на фото, мгновении жизни, давно растаявшем во времени.

Конечно, эта девочка была бы столь же хороша, будучи запечатлена и в рубище, но ведь одежда так много говорит о времени, будит в нас воспоминания, порождает фантазию, создает настроение, формирует поведение.

В воспоминаниях детства если и всплывают какие-то незначительные конфликты между родителями – то это из-за шмоток. Ведь военнослужащих полностью обеспечивают обмундированием, а гражданскую одежду они носят редко, разве что в отпуске. Но у отца гражданская одежда была: специфика его работы (военная разведка) обязывала, я помню его серую шляпу с полями и светлые костюмы.

У мамы было два шифоньера с одеждой, где нашли место среди прочих, более легких нарядов, штук шесть разного фасона и цвета мутоновых шуб: коричневая – свободного покроя, с манжетами; тигровой расцветки – расклешенная, с очень большим круглым воротником; белая, с желтоватым отливом – прямого покроя; цвета асфальта – расклешенная к низу. К шубам были подобраны оригинальные, в тон им, мутоновые шапочки. Мутон был особой выделки: блестящий, как бархат, и почти такой-же легкий.

Шубки, платья и обувь покупались в лучших бутиках Будапешта. Платья были сшиты из бархата, пан бархата, шелка, тафты, парчи, крепдешина, креп-жоржэта и других материалов, название которых мне неведомо.

Чаще всего платья состояли из нескольких материалов и более, чем двух, юбок. По прошествии многих лет мама их использовала для костюмированных школьных представлений. Все мамины платья, кофточки и юбки, я перемерила и часть из них, в зависимости от повторяющейся моды, носила в разном возрасте. Сшиты они были изумительно: пуговки, складочки, бантики, фасон их не повторялся.

Некоторые кофточки, сшитые из материала под бархат с начесом, немыслимых цветов и фасонов, сохранились до сих пор, причем находятся в отличном состоянии.

С обувью мне не повезло! У мамы был тридцать четвертый с половиной размер обуви. Конечно, с того возраста, что я себя помню, я уже примеряла мамины туфли и дефилировала в них по квартире. Все туфли были на высоченных каблуках: от двенадцати до пятнадцати сантиметров, разнообразных фасонов и цветовых решений, сшиты из разных материалов: кожи, шелка, парчи.

Но дефилировать в них по улице я начала с тринадцатилетнего возраста, когда у мамы во время наших продолжительных воскресных прогулок уставали ноги, и мы уже затемно возвращались домой. Поджав пальцы, я втискивала свои ноги в туфли, испытывая вместо боли эйфорию. И вот идем мы вместе с мамой, такие две фигурные девочки, а сзади нас раздаются мужские голоса:

– Какие красавицы, может познакомимся?

Мама обычно помалкивала, проверяя мою реакцию. Ну, а за мной никогда не заржавеет. Я – защитница!

У моей мамы были разные жизненные ситуации, но вопрос денег никогда не доминировал над ее пристрастиями. Были деньги – были шмотки, не было денег – тоже были шмотки, просто другого качества или из других магазинов.

Когда, по прошествии многих лет, я забирала свою больную мать и перевозила в другой город, то в центре опустевшей комнаты возвышалась, перекрывая почти все воздушное пространство, бесформенная куча новой маминой одежды. А ее подруги, которым ничего из маминых нарядов не подходило по размеру, выуживая из кучи очередную шмотку, уговаривали меня обязательно ее взять, ведь они помнили на ней эту кофточку, это платьице или эту юбочку, и все эти вещи, по их мнению, ей были к лицу и оставлять их бесчеловечно!

И когда, приговоренная страшным диагнозом к быстрой смерти, моя мама все-таки прожила два с половиной года, правда, не вставая с постели, а я приносила ей новые сережки, кофточки и цветы, то она, так радуясь этому, пусть на мгновенье, но забывала о боли и смерти, повторяя: «Жизнь так прекрасна!».

Так любовь к шмоткам – болезнь, или лекарство, продлевающее жизнь?

Мой брат обвиняет меня в любви к шмоткам и, спонсируя, тут же ввернет: «Только не трать на шмотки». Сейчас я принимаю помощь старшего брата: об этом перед смертью меня просила мама: «Прошу тебя, не отвергай помощь брата, просто меньше истратит на других баб», – и я ей обещала.