Последние стали основой для формирования трех бригад для действий в «горной и труднопроходимой местности», и как нельзя лучше подходили именно для Карелии. Поступили по образцу комплектуемой в Ленинграде 1‐й горнострелковой бригады, которая до войны предназначалась для обороны Мурманска, но туда, по понятным соображениям, не попала. По два полка свели в бригады, спешно сформировали штабы, легкий артиллерийский полк и гужевой транспорт, и при минимальной численности столь необходимых грузовиков и вообще без всякой бронетехники. Бригады потому, что в горнострелковой дивизии РККА по штатному составу пехоты вдвое больше, есть и гаубичный полк. Да, спешно сформированные бригады не моторизованы, так в Карелии очень мало дорог и от лошади гораздо больше пользы, чем от командирской «эмки» или взятой с колхозной МТС «полуторки».

И вот теперь, по мере убытия ополченческих формирований на фронт, стали развертывать вторую очередь. От создания крупных соединений было решено отказаться – слишком долго, много времени нужно для сколачивания и оснащения дивизий, хотя первоначально их было запланировано целых 5 – четыре гвардейских и 5‐я ДНО. Формировать «рабочую гвардию», по опыту Гражданской войны, предложил Жданов. Тем самым как бы показывая всем, что наступил решающий момент и ленинградский пролетариат должен дать из своих рядов лучших из лучших. После трудностей с первыми 4‐мя ДНО, но в большей мере на основе опыта успешных для РККА боев под Псковом от столь амбициозных планов решили отказаться. Началось формирование лишь одной «гвардейской» ДНО, вместо трехнедельного срока отвели вдвое больше времени, направляя в ряды действительно отборных представителей ленинградского пролетариата. А взамен четырех дивизий решили развернуть 12 стрелковых бригад, представлявших собою чуть усиленные полки. Кроме того, 2 бригады «облегченного типа», аналогичные горным, формировались в Олонце и Петрозаводске. В них решили направлять исключительно местных жителей, набирая в первую очередь тех, кто имел опыт «зимней войны» с финнами в лесах и болотах Карелии.

На этом не остановились – маховик добровольной мобилизации только набирал свои обороты. В дополнение к формируемым маршевым батальонам и ротам, отправляемых сразу на фронт для пополнения поредевших кадровых дивизий, в Тихвине, Пскове, Новгороде, Кингисеппе, Нарве, Старой Руссе и Луге сколачивались семь полков в три тысячи бойцов и командиров каждый. Они требовали гораздо меньше времени на подготовку, чем почти вчетверо большие по штату стрелковые дивизии – то есть руководство СЗН исходило из чисто утилитарных соображений.

Командование фронта и Ленинградского округа в дополнение спешно развертывало две стрелковые и кавалерийскую дивизии «второй очереди» из резервистов и новобранцев, фактически заново формировало 67‐ю дивизию, погибшую в Лиепае – от нее осталась только горстка людей и номер. То же происходило с некоторыми танковыми и моторизованными частями, там из остатков дивизий за счет «донорства» создавали бригады. Но главным, на взгляд руководства, стало непрерывное пополнение воевавших на Псковщине с немцами частей СЗФ людьми из запасных, истребительных, маршевых и учебных батальонов, включая целиком новообразованные ополченческие, а также бесперебойный поток боеприпасов, пушек, минометов, броневиков и танков, прочего военного снаряжения, который шел из Ленинграда.

И не зря, как оказалось – дивизии командарма Гловацкого дрались уже две недели под Псковом, несмотря на большие потери, держались. Эшелоны с ранеными бойцами и подлежащей заводскому ремонту техникой шли в город на Неве один за другим, а им навстречу, гораздо более многочисленным и мощным потоком, отправлялись многие тысячи питерских пролетариев, уже надевших серые шинели. А с ними перебрасывались дивизии и бригады, батареи и роты, тяжелые танки КВ – Ставка разрешила для боев на дальних подступах к Ленинграду использовать сразу две трети произведенных на Кировском заводе танков.

К тому же направленные к Пскову из Карелии и Перешейка дивизии уже выделили бригадные группы, получив ленинградских ополченцев в свои части. Причем в большем числе, и, как это ни горько прозвучит, именно с расчетом на их значительные потери в будущих боях. Им необходимо теперь лишь время, чтобы оплатить кровью полученный на войне опыт.

– Времени может и не быть, товарищ Попов! Ополченцы прибывают к вам, постарайтесь как можно быстрее влить в полки! Настрой ленинградцев поможет нашим бойцам устоять на позициях, если белофинны начнут через неделю-другую наступление на Карельском перешейке. К тому же Климент Ефремович тебе правильно сказал – финны не немцы, мы их уже били! Так что не теряй напрасно время, генерал, сейчас для нас не то что всякий день – каждый час невероятно дорог!

В тишине кабинета глуховато прозвучали слова Жданова, и Кузнецов не удивился созвучию общих мыслей. Он машинально посмотрел на большие настенные часы – там малая стрелка уже подобралась к полуночи и застыла на 12. Прошли еще одни сутки несчастливо начавшейся войны, всем собравшимся на Военный Совет предстояло продолжить обсуждение целого перечня проблем, что требуют немедленного разрешения. А потом доложить о предлагаемых ими мерах в Москву. Председатель ГКО товарищ Сталин и Генштаб работали до утра, лишь перед рассветом отрывая несколько часов для короткого тревожного сна…

Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн

близ Новгорода

– Майн готт!

Манштейн отпихнул навалившееся на него тело конвоира – тяжелое, липкое и неожиданно мягкое. В задымленном помещении было ничего не видно, немецкий генерал судорожно заметался, и неожиданно натолкнулся на стенку. Едва удержавшись на ногах, он машинально провел ладонями по гладкой поверхности – вне всякого сомнения, перед ним была та же полка, на которой он сидел еще несколько минут тому назад.

– Грюншвайнехунд!

И только тут генерал понял, что не оглох от контузии – слишком все неожиданно произошло. Вначале чудовищный взрыв, его вверх подбросило на полке, свет сразу погас. Потом тяжеленный вагон, как легкую пушинку, перевернуло. И все – на какое-то время, очень короткое, он потерял сознание – такое состояние ему не раз приходилось испытывать за долгие годы, что провел он на войне. Все моментально понял старый служака – поезд попал под бомбежку, ведь в этих краях сейчас стоят «белые ночи» и люфтваффе фактически беспрерывно бомбят любую достойную цель как на фронте, так и в большевицком тылу. Эшелоны всегда являются лакомой целью и легкой добычей – слишком длинные вереницы вагонов, и не могут маневрировать, прикованные к рельсам.

– О боже…

В уши ворвался оглушительный рев пикирующего с неба самолета – очень узнаваемый и характерный, – двухмоторного бомбардировщика «Ю‐88». И это самое неприятное – так нелепо погибнуть от бомбы, изготовленной в рейхе, генералу совсем не улыбалось. Манштейн в ярости ударил по дощатой стенке, потом навалился всем телом. И та неожиданно поддалась отчаянному напору – в щель он увидел сероватую дымку здешней ночи. Надежда придала силы – несколько сильных ударов – и крыша вагона, лежащего на боку, очень медленно стала поддаваться. И вскоре образовался пролом, достаточный для того, чтобы вылезти в спасительный сумрак, на волю. Однако генерал, хотя чуть не упал от близкого разрыва авиабомбы, покидать свою тюремную камеру не торопился. Теперь он знал, что ему делать, соответствующий опыт в молодости получил. Торопясь, он принялся раздевать погибшего конвоира, благо тот походил на него по комплекции. Труднее всего было стянуть с мертвеца сапоги, но страх и отчаяние придали генералу усилий. Более того, Манштейн дотянулся до решетки, что стала сейчас потолком в его купе. Второй надзиратель, судя по протяжному стону, вроде был жив, но потерял сознание. Пальцы живо расстегнули пряжку ремня, и он потащил его к себе, вниз, прихватив ладонью вожделенную кобуру с тяжелым пистолетом.