Кроме того, прошлым вечером я с трудом пытался уложить в голове тот факт, что наша Верховная главнокомандующая приняла на грудь полпинты отменного виски, оставшегося от Андерсона, когда ко мне подошла Назира. Из темноты. Сразу после ужина – черт, ведь ее не было на ужине – и вот она возникла точно привидение, загнала меня в угол, едва я вышел из столовой. Буквально вжала меня в угол и спросила: правда ли, что я умею становиться невидимым.

Выглядела она как сумасшедшая. Я растерялся. Не понимал, откуда она узнала и почему ее это волнует, а она стояла прямо передо мной, требовала ответа, и я решил, что от моего признания хуже не будет.

Поэтому я сказал ей, что это правда. Она вдруг рассердилась.

– Почему? – спросил я.

– Что почему? – сверкнула она глазищами.

Кожаный капюшон на голове затенял ее лицо, под нижней губой поблескивал пирсинг-алмазик, отражая свет ближайшей люстры. Я смотрел не отрываясь на ее рот. У нее слегка раскрылись губы. Пухлые. Мягкие.

Я с трудом отвел от них взгляд.

– Что?

Назира прищурилась.

– О чем ты говоришь?

– Я подумал… Извини, о чем мы?

Она отвернулась, однако я успел заметить на ее лице выражение недоверия. Или возмущения. А потом, быстрее молнии, она повернулась ко мне.

– Ты что, все время прикидываешься немым? Или ты всегда разговариваешь как пьяный?

Я застыл. Боль и смущение вихрем закружились у меня в голове. Боль – от оскорбления, смущение от…

Вот дела, что происходит-то?

– Что? – возмутился я. – Я не разговариваю как пьяный.

– Ты пялишься на меня как пьяный.

Черт, она такая хорошенькая.

– Я не пьяный, – уточнил я. Глупо. Я тряхнул головой и напомнил себе, что следует рассердиться – в конце концов, она ведь меня оскорбила, – и сказал: – П-любому, ты сама подошла ко мне, ясно? Этот разговор затеяла ты. Я не знаю, что тебя взбесило… Черт, я совсем не понимаю, почему ты так переживаешь. Не моя вина, что я могу быть невидимым. Так получилось.

А потом Назира скинула капюшон, и ее темные волосы, тяжелые и шелковистые, рассыпались по плечам. Она что-то произнесла, что я совершенно не услышал, мой мозг вскипел от непосильной задачи: должен ли я сказать ей, что вижу ее волосы? Понимает ли она, что я могу их видеть? Разрешает ли она мне на них смотреть? Рассердится она или нет, если скажу, что я их вижу? Притом на всякий случай я и не собирался смотреть на ее волосы, однако не хотел ей говорить, что их вижу, потому что боялся – она опять их спрячет, а я, если честно, от всей души любовался ими.

Назира щелкнула пальцами перед моим лицом.

– Что? – моргнул я, а потом, понимая, что сегодня перестарался с этим словом, добавил: – М-м?

– Ты меня не слушаешь.

– Я вижу твои волосы, – решил я сказать.

Назира возмущенно вздохнула. Она определенно раздражена.

– Я не всегда закрываю волосы.

Я потряс головой.

– Я не знал.

– Я не могу, даже если бы хотела. Это незаконно, понимаешь?

Я хмурюсь.

– Тогда почему ты покрываешь голову? Что за ерунда?

Она скрестила руки на груди. Волосы у нее – длинные. Темные. Глаза – глубокие, цвета майского меда. Они ярко блестели на смуглом лице. Назира была пугающе красива.

– Я знаю многих женщин, которых лишили права так одеваться, когда к власти пришло Оздоровление. В Азии раньше жило много мусульман, ты знал? – Ответа она не ждала. – Я была вынуждена молча смотреть, как мой отец отдает приказы раздевать женщин. Солдаты гонялись за ними по улицам и срывали с них одежду. Рвали платки с их голов, позорили. Это было жестоко и бесчеловечно, и всему этому я свидетель. Мне исполнилось только одиннадцать лет, – прошептала Назира. – Я возненавидела отца за то, что он сделал. Я ненавидела его за то, что заставлял меня смотреть. Поэтому я, как могу, стараюсь отдать дань уважения этим женщинам. Для меня это символ протеста.

– А-а.

Назира вздохнула. Она выглядела расстроенной, а потом вдруг усмехнулась. Невесело как-то, скорее горестно, но я подумал, что это уже прогресс.

– Я только что рассказала тебе кое-что очень важное для меня, и все, что ты можешь сказать, – «а-а»?

Я подумал. Потом, с осторожностью:

– Нет.

Она внезапно улыбнулась, почему – непонятно. Закатила глаза, но лицо ее просветлело, и она как-то сразу стала выглядеть моложе и симпатичнее, и я не мог отвести от нее взгляд. Я не понял, что сделал такого, чтобы заслужить ее улыбку. Возможно, и не заслужил. Просто она смеялась надо мной.

Все равно.

– Я, м-м, думаю, это реально круто, – проговорил я, – надо же было что-нибудь выдать по поводу важности того, что она мне рассказала.

– Ты думаешь, это круто? – удивилась Назира.

– Ты знаешь. – Я кивнул, указывая на ее волосы. – То, что делаешь. Твоя история. Ты знаешь.

Вот теперь она расхохоталась по-настоящему. Громко. Прерывая смех, закусила губу и покачала головой. Мягко сказала:

– Ты расстроился, да? Тебе совсем плохо от этого.

Я моргнул. Не понял ее вопроса.

– Тебе ужасно не нравится со мной разговаривать, – пояснила она. – Я заставляю тебя нервничать.

Я побледнел.

– Да. Нет. Я не то хотел сказать…

– Наверное, я была немного жестока с тобой, – вздохнула Назира. Отвела взгляд. Опять закусила губу. – Мне показалось – в первую нашу встречу, – показалось, что ты будешь вести себя как засранец. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Ну, думала, ты со мной заигрываешь. Чтобы подцепить меня. Поиграть и бросить.

– Что? – Моему удивлению не было предела. – Я? Никогда!

– Да, теперь, кажется, я понимаю, – ответила она мягко. – Большинство знакомых мне парней, в том числе мой брат, самые настоящие придурки, без стыда и совести, и я не ожидала, что ты такой… порядочный.

Я только охнул. Не знал, считать ли это комплиментом.

– Э-э, спасибо?

Она снова рассмеялась.

– Предлагаю начать все сначала, – протянула она руку. – Я – Назира. Приятно познакомиться.

Я осторожно взял ее руку. Задержал дыхание. Мягкая, нежная – по сравнению с моей мозолистой ладонью.

– Привет. Я – Кенджи.

Она улыбнулась. Счастливой, искренней улыбкой. Я почувствовал, что эта улыбка меня доконает. Вообще я был абсолютно уверен, что вся ситуация меня точно доконает.

– Замечательное имя, – сказала она, пожав мне руку. – Ты японец, да?

Я кивнул.

– По-японски говоришь?

Я качнул головой.

– А-а. Сложный язык. Красивый, но сложный. Я учила японский несколько лет, – объяснила она, – но очень трудно выучить в совершенстве. Овладела только на элементарном уровне. Я на самом деле месяц жила в Японии – ну, что раньше было Японией. Вообще-то у меня был длительный тур по перекроенному азиатскому континенту.

Назира еще что-то спрашивала, однако я внезапно оглох. И потерял голову. Она рассказывала мне о родине моих родителей – о стране, которая по идее должна что-то для меня значить, – а я совершенно не мог сосредоточиться. Она касалась своего рта. Обводила пальцем нижнюю губу. Постукивала по алмазу под нижней губой; уверен, что машинально. Смотреть на ее рот, в то время как она разговаривала со мной, обращалась ко мне – одно удовольствие. Я не мог оторваться. Мне хотелось ее поцеловать. Мне много чего хотелось. Прижать к стене. Медленно раздеть. Погладить ее обнаженное тело.

И внезапно…

Ледяной душ.

Неожиданно ее улыбка гаснет. Нежным, встревоженным голосом она спрашивает:

– Эй, ты в порядке?

Не в порядке.

Назира была очень близко. Слишком близко, мое тело недвусмысленно отреагировало, и я не знаю, как остыть. Отключиться.

– Кенджи?

А потом она коснулась моей руки. Она коснулась моей руки; кажется, ее это удивило, она уставилась на свою руку на моем бицепсе, а я замер, стараясь не дрогнуть ни единым мускулом, в то время как ее пальцы касались моей кожи, и от наслаждения, волной прокатившегося по телу, я моментально опьянел.

Она отдернула руку и отвела взгляд. Снова посмотрела на меня.