– Ну, наливай! – плотоядно оглядев заставленный покупными салатами стол, распорядился Сенька. – Давненько мы с тобой в разлуке!

Первая рюмка – как первый шаг навстречу.

– Ну, рассказывай, чего у тебя там хорошего, – предоставил я Сеньке слово, потому как чтобы от него чего-то добиться ему сначала надо дать высказаться.

– Не у меня, Серега, у нас, – важно начал Сенька. – И не хорошего, а плохого. Безнадежно плохого. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что впереди человечество ждет полная таких же идиотов как мы задница. Что-то не так в устройстве разума, что-то где-то недоглядели, и мы постоянно дублируем ошибку создателей. На дворе две тыщи восемнадцатый, а мозги у нас так и остались в каменном веке!

– С размахом мыслишь, – улыбнулся я. – Ты бы записывал свои изречения. Глядишь, пригодится.

– У меня все это тут уже давно записано, – постучал себя Сенька по лбу.

– Ну, хорошо, задница у нас, надеюсь, не завтра. А хорошие новости есть? Что там у тебя на работе?

– Все одно и то же: мне несут, я хвалю, они мне деньги – я им надежду. Слушай, это уже не ярмарка, это какой-то девятый вал тщеславия! Это не художественная литература, это художественная макулатура! И ладно бы у меня, но ведь макулатура и там, выше! А почему? Да потому что у людей ни идей, ни идеалов, а без них высокой литературы не сварганишь!

– Это точно! – подхватил я графин с водкой и, налив по второй, потянулся к нему рюмкой: – Ну, будем!

– Обязательно будем, – опрокинул в себя Сенька содержимое рюмки.

Описывать Сеньку – только время терять. Все равно читатель вылепит его по образу и подобию своему. Помню, шел я как-то по Малой Калужской в сторону моего дома и увидел впереди двух стоявших у перехода девиц, по всем кондициям старшеклассниц, одна из которых как только я с ними поравнялся, возмущенно довела до сведения другой: «Представляешь, у меня выходила твердая четверка! Твердая четверка, б…дь!» Я замер на месте, потом повернулся и, глядя в возбужденно блестящие глаза на смазливом личике, спросил: «Девушка, а вы что-нибудь про Наташу Ростову слышали?» «Слышали! Была такая дура! И че?» – тут же ответила девица. «Нет, ничего, просто мимо проходил…» – смотрел я на нее с жалостью. «Ну, вот и ходи дальше!» Так что главное в персонаже – особые приметы. У Сеньки особых примет не было. Если только густая черная шевелюра, ну так это первое, что вы представили, услышав его фамилию.

– Как твоя книга поживает? – подтолкнул я Сеньку к самому для него заветному.

– Да поживает потихоньку, – задумчиво откликнулся Сенька, пережевывая казенный салат. – Знаешь, хорошая книга как яйцо Фаберже – ненастоящая, разукрашенная и несущая на себе отсвет жизни. Такую книгу написать очень трудно, очень. Писать – значит, чему-то удивляться. Нет удивления – нет текста. Вот почему люди с возрастом перестают писать. Нас же учили не как писать, а как писали и пишут другие. А для того чтобы писать, нужно иметь внутреннее чутье. Что-то вроде личной палаты мер и весов… Тут важно глядя на землю, видеть небеса, а нынешняя литература – это пределы скотного двора. Надо смотреть за горизонт, а они дальше околицы не видят, подножным кормом пробавляются. В настоящей книги важен не сюжет, а его отсутствие. И знаешь, что тут главное? Отречься от мысли, что ты несешь человечеству небывалое откровение! Все, нет больше откровений, кончились, дай бог с языком управиться! А они мне – он у тебя заковыристый! А я им: в литературе не бывает заковыристого языка, бывают незаковыристые читатели! В общем, слабоумие возраста не имеет, и если все время доказывать что ты не рыжий, можно однажды им и проснуться…

– Ну, тебе это не грозит… – улыбнулся я.

– Знаешь, что я тут для себя недавно открыл?

– Что? – отложил я вилку. – Да ты закусывай, закусывай! Ты же, наверное, прямо с работы? Раису-то предупредил?

– Естественно! Когда я у тебя, она спокойна. Они ведь с твоей Анькой так и перезваниваются!

– Анька про меня спрашивает?

– А чего про тебя спрашивать? Про тебя и так все известно: это же надо быть круглым дураком, чтобы потерять такую женщину!

– А про Варвару знает?

– Ну, ты же не запрещал про нее говорить! Не Райка, так кто-то другой шепнул бы!

– Да, верно. А что про ее мужика известно?

– Райке она ничего не говорит, а вот Вовка Кудряшев видел ее с одним типом в Останкино на каком-то сборище. Не знаю, тот или другой. Сказал, крупный такой, вальяжный, на спонсора тянет…

– Понятно.

Я встал, достал из буфета отцовский граненый стакан, наполнил наполовину, плеснул в рюмку удивленному Сеньке, чокнулся, выпил, вытер тылом ладони губы и спросил:

– Так что ты там для себя открыл?

Человеческую алгебру он открыл. Оказывается, являясь высшей формой всеобщности, алгебра вообще и теория чисел в частности применима к человеческому обществу. Достаточно представить отдельного человека в виде целого числа. Люди как и числа бывают натуральные, целые, рациональные, вещественные, комплексные. Их можно поделить и иметь дело с остатком. Человек рождается нулем и стремится к единице. Люди, как и числа, бывают положительные и отрицательные. Число, которое делит все другие числа называется общим делителем. У людей это человек, который со всеми находит общий язык. Людские скопища – это числовые множества различной мощности, а люди, их отношения и свойства описываются уравнениями. Например, сочетательный закон (а + в) + с = а + (в + с) – это результативный любовный треугольник. Любое число может угодить в уравнение, то бишь, в переплет. Вопрос в том, как это повлияет на результат. Так вот для числа самое милое дело, когда результат равен нулю. Другой пример: муж и жена – это взаимно простые числа, пока их общий делитель равен единице. Если один из них позволил кому-то себя поделить, а другой делится только на самое себя, он вынужден меняться, чтобы получить способность делиться на кого-то еще. Числа, составляющие пару, перестают быть взаимно простыми и чтобы остаться таковыми вынуждены искать себе новую пару. Так что все закономерно, все предопределено и всему есть математическое обоснование.

– Сеня, я что-то не понял – это ты мне сейчас отходную пропел? – спросил я, отказываясь пьянеть.

– Просто ты должен понять, что мир на любом уровне стремится к равновесию, а человек стремится это равновесие нарушить, потому что он сам неуравновешенная личность. Только личность личности рознь. Например, я – неуравновешенная личность в хорошем смысле: мои творческие возможности не совпадают с моими творческими желаниями, и это заставляет меня двигаться в сторону их равновесия. Но ты – другое дело: ты нарушил гармонию вашего с Анькой мира и теперь пытаешься ее восстановить. Весь вопрос в том подлежит ли она восстановлению.

– Подлежит, и я над этим работаю.

– Это хорошо, только знай, что раньше в твоем уравнении были ты, Анька и Вадик, а теперь там другие неизвестные. Ты нарушил баланс и ты уже не число, а функция от десятка переменных. Вокруг тебя устанавливается новый баланс и прежнего уже не будет. Только новый, Серега, только новый! Образно говоря, ты сейчас позитрон, потерявший свой электрон и пытающийся его вернуть. Только учти: в наше время молодой и красивый электрон долго свободным не бывает. Такова человеческая физика. Кстати, давно не слышал, как ты поешь…

– Только этого мне сейчас и не хватало… – А зря! Помнишь нашу сакральную: «От Москвы до Бреста нет такого места…»? А ведь им в то время было в тысячу раз тяжелее! Серега, друг, мы же с тобой как-никак журналюги! В нас то же горючее!

– Водка, что ли?

– И водка тоже! Ладно. Ты-то сам все там же?

Вместо ответа я встал и подал на стол приготовленную неизвестно где и кем курицу.

– Ну что, под дичь?

– Давай!

Выпили. Я с трудом одолел свой кусок, и то лишь затем, чтобы отделить первый акт от второго. Сенька с аппетитом проглотил свою порцию и, откинувшись, уставился на меня слегка осоловелым взглядом.