Поезд набрал скорость, и мои холмгородцы остались в дыму на перроне.

На следующей остановке я достал фотографии и решил прочитать рассказы Писателя. Но с обратной стороны снимков было пусто. Когда поезд преодолел половину пути, я снова достал фотографии, но теперь они были пусты с обеих сторон. Девственной чистоты фотобумага. Никаких доказательств. И дым рассеялся, и поезд летит по стране, и никак я не докажу, что Холмгород есть.

Поезд подползал к Ярославскому вокзалу в Москве. Я достал фотобумагу, что раньше была фотографиями, попросил у попутчика ручку. Я руками чувствовал, кто именно был запечатлен здесь фотографом. Выбрал ту, от которой веяло могильным холодом, и написал: «Лучший друг мертвецов». Так я решил назвать Володю. И свой рассказ про Холмгород я решил начать с него, потому что в его «ыыыыуууу» я слышал больше смысла, чем в любых словах, когда-либо сказанных человеком.

Выбесила сука. И красивая ведь. Почему красивые бабы в хорошей должности злые, словно им за это доплачивают? Началось все неплохо.

– Кто на собеседование?

Шпильки, брючки, сиськи, волосы в хвост – HR-менеджер, одним словом. Такую кадровичкой назвать сложно.

– Я, – отвечаю.

Сам думаю: какого с утра загнал в телефон лучшие песни Цоя и поехал на собеседование? Каким должно быть настроение, если сорок минут в электричке до Курского вокзала слушаешь о том, что надо идти под дождь и нечего думать про уют, про тепло и мечтать о такой бабе, на которую смотришь и автоматически хочется борща. Есть пачка сигарет и все тут. И место вон же для шага вперед: на работу он пошел устраиваться! На обратную дорогу у меня в телефоне Дельфин, и не факт, что я доеду, а не брошусь под электричку (для чего, в принципе, и существуют песни Дельфина), вопя на всю платформу – «мы обязательно встретимся».

– Расскажите немного о себе, – эйчарша уставилась мне в переносицу по всем правилам деловых переговоров, и у меня от тоски зачесался копчик.

– Мне сорок лет, живу в Московской области, в поселке Заря.

Я не верю в инструкцию, где говорится, куда смотреть на переговорах, поэтому таращился ей прямо в глаза. Красивые карие глаза, в которых четко мелькнула мысль: «Его я на работу не возьму. Хочу чай и безе».

Выслушав мою биографию, больше похожую на исповедь, эйчарша пригладила вырвавшийся на свободу локон и сказала: «Давайте я немного расскажу о нашей компании».

Я не слушал. Запоминал запах ее духов, похожий на аромат шампанского и еще что-то кислое и что-то сладкое. Мысленно фотографировал ее глазами и откладывал ментальные снимки на ту полку памяти, где хранятся барышни для утреннего и вечернего онанизма.

– Вы меня слышите?

– А? Да.

– Я говорю, что обычно мы не даем кандидатам ответ сразу, но в вашем случае, я думаю, можно сделать исключение. Вы нам не подходите.

«Не забывайте о нас. Мы покидаем вас навсегда. Мы улетаем на Марс. В ракетах из яркого, детского сна», – пропел Дельфин у меня в наушниках, когда я спускался в метро.

Ненавижу квартиру, где живу. Точнее, комнату, которую снимаю в этой квартире. Вроде благодарить нужно Провидение, что нашлись добрые люди, сдавшие угол за квартплату, когда жить вообще негде. Но эта семейка в соседней комнате! Один папаша в обрыганной футболке Adidas и камуфлированных штанах чего стоит.

Жизнь на обочину выбрасывает резко и без видимых причин. Сидишь себе в офисе, админишь сайты, но тут подрастает поколение, родившееся после Nokia 3310. Ты до сих пор на Windows смотришь как на откровение, а они уже программят с закрытыми глазами. А то, за что еще десять лет назад платили неплохие деньги, сейчас вообще автоматизированные системы делают за небольшую абонентскую плату. И зачем тебя держать? Потому что ты выразительно лысеешь, а в твоих мешках под глазами можно хранить использованные картриджи от офисного принтера?

Потом кончаются сбережения. Рвется в клочья первая пара кед, затем вторая, и ты едешь с Мосфильмовской, где снимал квартиру, в поселок Заря, чтобы в полной мере ощутить жестокую буддийскую мудрость – ничто не длится вечно, практикуй непостоянство. Конечно, едешь один, а та замечательная жопа, что была с тобой все эти годы, куда-то исчезает. А ты не против. Потому что давно уже вышел из того возраста, когда считаешь, что женщина должна с тобой быть, даже если у тебя на лбу морщины, в которые можно картошку сажать, а денег хватает только на пельмени, бульмени, чебупели и какие-нибудь опупели еще. На завтрак.

На Курском вокзале я купил билет до Зари, в тамбуре электрички оторвал язычок с номером телефона от объявления, манящего своей простотой – на Курский вокзал требуется разнорабочий. Соцпакет. Пятидневка. Достойная оплата труда. Возможность проживания.

В кабинете холодно. Осенний сквозняк всеми силами пытается выветрить табачный духан. Кадровичка, сидя за столом, смотрит на меня снизу вверх, словно из окопа. Она лет на пятнадцать моложе меня, но все равно хочется назвать ее тетей Мариной.

Тетя Марина – женщина из моего детства. Она торговала квасом из желтой бочки. У нее была огромная рыхлая, как ромовая баба, задница; пышная, словно домашний хлеб, грудь; золотой зуб и мягкие ладошки. Когда дед отправлял меня с алюминиевым бидончиком за квасом, она наливала мне бесплатный стаканчик и гладила по макушке. От нее вкусно пахло папиросами вперемешку с крепкими советскими духами.

Как вот это создание передо мной, младше и меня нынешнего, и тети Марины в прошлом, умудрилось в две тысячи семнадцатом сохранить такую аутентичность, я не понимаю.

Мне кажется, их такими делают вокзалы и трамваи. Как-то в трамвае я вдруг понял, что девушка – водитель трамвая – это же молодая, современная барышня. Не та могучая женщина из детства, где бочка кваса, а молодая баба. Но почему она выглядит именно так, как тетя Марина и те мощные женщины-водители советских трамваев? Почему она ведет себя так же? Почему молодые девки, которые вообще никак не застали совок, работающие на почте, в кассах метро и в кассах вокзалов, точно такие же тети Марины? Их там травят чем-то? В них вселяются души умерших теть Марин?

– Сколько лет? – спросила кадровичка.

– Сорок, – ответил я.

– Когда можете выйти на работу?

– Завтра.

– Хорошо. Завтра в девять без опозданий.

– А куда конкретно подходить?

– Платформу, с которой экспресс «Спутник» отправляется, знаете?

– Знаю.

– Там в самом конце скамейка, на ней ждите. Это было самое быстрое успешное собеседование в моей жизни.

На скамейке сидел совсем уж какой-то архетипичный дед. Длинная, спутанная, совершенно седая борода, пожелтевшая на подбородке от никотина. Черный вязаный свитер с горлом, поверх – серый жилет с многочисленными карманами, армейские штаны галифе образца середины прошлого века, старательно начищенные хромовые сапоги. Меня поразили его ручищи. Я сам человек не маленький, и ладонь у меня крепкая, но когда я пожал ему руку, моя ладонь просто исчезла в его рукопожатии. Если он сожмет кулак, получится натуральная боевая палица с заскорузлыми мозолями и бугристыми шрамами вместо шипов.

– Аркадий Вениаминович, – представился дед.

– Виктор.

– Что делать, объяснили?

– Нет еще, – ответил я.

– Будешь убивать птиц.

– Кого?

– Птиц, – сказал Аркадий, ловко притоптал корявыми пальцами гильзу беломора и закурил. – Точнее, ты будешь теперь убивать птиц вместо меня. Мое дело объяснить тебе, что к чему, ну и понять, годишься ли ты для этой войны.

– Войны? – я с трудом сдержал смешок, но Аркадий так посмотрел на меня, что я понял: он не шутит.

– Ну ты же не собираешься убивать их просто так. Так ты долго не протянешь, если ты нормальный, конечно. Должен же быть какой-то мотив. Без мотива убивают только совсем ненормальные и дети. Гасил в детстве муравьев, кузнечиков, жуков?

– Гасил.