Приготовления в Хейхолте были спланированы не так тщательно. Четыре кухни замка работали в огне и дыму, точно литейный цех, орда истекавших потом поваров готовила погребальную трапезу, мясо, хлеб и фестивальные вафли. Сенешаль Питер Золотая Чаша, маленький свирепый мужчина с желтыми волосами, словно ангел мщения, находился во всех местах сразу. Он с равной легкостью пробовал бульон, готовившийся в гигантских котлах, проверял пыль в трещинах Большого стола – однако на территории Рейчел у него не было ни одного шанса обнаружить непорядок – и посылал проклятия вслед носившимся по замку слугам. Все сходились в одном: это был его звездный час.

На погребальную церемонию в Хейхолте собрались представители всех народов Светлого Арда. Скали Острый Нос из Кальдскрика, нелюбимый кузен герцога Изгримнура из Риммерсгарда, с десятком подозрительных родичей с длинными бородами. От трех кланов, вместе управлявших дикими Луговыми тритингами, приехали марк-таны правящих домов. Как ни странно, но кланы отбросили вражду и в виде исключения прибыли вместе – символ уважения к королю Джону. Более того, по слухам, как только новость о смерти Джона дошла до тритингов, вожди трех кланов встретились на границах, которые они так ревностно охраняли друг от друга, и с рыданиями всю ночь пили за душу Джона.

От Санцеллан Маистревиса, герцогского дворца в Наббане, герцог Леобардис прислал своего сына Бенигариса с колонной легионеров и почти сотней закованных в доспехи рыцарей. Когда они сошли на берег с трех военных кораблей, на каждом из которых были паруса с золотым символом Короля-рыбака, толпа на причале одобрительно заохала. Даже в адрес Бенигариса, появившегося верхом на высоком сером жеребце, раздались приветственные крики, но многие в толпе принялись перешептываться, что если это племянник Камариса, величайшего рыцаря эпохи короля Джона, тогда он больше отпрыск отцовского дерева, а не дядиного. Камарис был могучим высоким мужчиной – во всяком случае, так говорили те, кому довелось его видеть, – а Бенигарис, если уж быть честным до конца, выглядел слишком толстым. Но прошло уже больше сорока лет с тех пор, как Камарис-са-Винитта пропал в море: многие более молодые люди подозревали, что старики и истории сильно преувеличили его рост.

Еще одна большая делегация прибыла из Наббана, лишь немногим менее военизированная, чем отряд Бенигариса: Ликтор Ранессин собственной персоной приплыл в Кинслаг на красивом белом корабле, на лазурном парусе которого сияло белое Дерево и золотая Колонна Матери Церкви. Толпа на причале, без особого энтузиазма приветствовавшая Бенигариса и его солдат, как будто люди смутно помнили времена, когда Наббан соперничал с Эркинландом за власть, встретила Ликтора громкими радостными криками. Собравшиеся на набережной зеваки устремились вперед, и только совместные усилия стражи короля и солдат Ликтора позволили их остановить; тем не менее два или три человека не удержались и свалились в холодное озеро, и их с трудом удалось спасти из ледяной воды.

– Все совсем не так, как я хотел, – прошептал Ликтор своему молодому помощнику отцу Динивану. – Ты только посмотри, какую безвкусную штуку они мне прислали. – Он указал на носилки, великолепное произведение искусства из резного вишневого дерева, украшенные бело-голубым шелком.

Отец Диниван, одетый в скромную черную сутану, только улыбнулся.

Ранессин, худощавый, красивый мужчина почти семидесяти лет, недовольно нахмурился, глядя на ожидавшие их носилки, потом мягко поманил к себе нервничавшего эркинландского офицера.

– Пожалуйста, уберите это, – попросил Ликтор. – Мы ценим заботу канцлера Хелфсина, но предпочитаем ходить рядом с обычными людьми.

Оскорбительно роскошные носилки поспешно унесли, и Ликтор направился к заполненной народом лестнице Кинслаг. Когда он сотворил знак Дерева – сложив большой палец и мизинец, как переплетенные ветви, и погладил их средними пальцами – кипевшая толпа раздалась в стороны, и образовался проход по огромным ступеням.

– Пожалуйста, не идите так быстро, господин, – сказал Диниван, проходя мимо многочисленных тянувшихся к ним рук. – Вы опережаете своих стражей.

– А почему ты думаешь… – На лице Ранессина промелькнула озорная улыбка, но ее успел заметить только Диниван, – что я к этому не стремлюсь?

Диниван тихонько выругался, но тут же пожалел о своей слабости. Ликтор опередил его на шаг, а толпа продолжала напирать. К счастью, подул ветер со стороны доков, и Ранессину пришлось сбавить шаг, придерживая свободной рукой шляпу, почти такую же высокую, тонкую и бледную, как Его Святейшество. Отец Диниван, увидев, что Ликтор начал слегка пошатываться на ветру, поспешил вперед. Догнав Ранессина, он сжал его локоть.

– Простите меня, господин, но эскритор Веллигис не простит мне, если я позволю вам упасть в озеро.

– Конечно, сын мой, – кивнул Ранессин, который направо и налево осенял всех знаком Дерева, продолжая подниматься по ступеням широкой длинной лестницы. – Я был неосторожен. Но ты же знаешь, как я не люблю ненужную роскошь.

– Но, Ликтор, – мягко возразил Диниван, в шутливом удивлении поднимая густые брови, – вы являетесь мирским голосом Усириса Эйдона. И вам не подобает взбегать по лестнице, как мальчику-семинаристу.

Диниван был разочарован, когда его слова вызвали лишь слабую улыбку Ликтора. Некоторое время они поднимались вместе, и молодой человек продолжал придерживать Ранессина под локоть.

«Бедный Диниван, – подумал Ранессин. – Он так старается соблюдать максимальную осторожность. Не могу сказать, что он обращается со мной – в конце концов, я являюсь Ликтором Матери Церкви – без достаточного уважения. Впрочем, так и есть, но только из-за того, что я ему позволяю – для моей же пользы. Но сегодня я пребываю в мрачном настроении, и ему это хорошо известно».

Конечно, причина заключалась в смерти Джона, но дело было не только в утрате доброго друга и прекрасного короля: его кончина влекла за собой изменения, а Церковь в лице Ликтора Ранессина не доверяла переменам. Конечно, еще и расставание – только в этом мире, жестко напомнил себе Ликтор – с человеком с добрым сердцем и намерениями, хотя Джон временами бывал слишком прямолинейным, претворяя в жизнь свои идеи.

Ранессин был многим обязан Джону, без влияния короля не обошлось, когда Освин из Стэншира начал свое восхождение к высшим должностям Церкви, а со временем стал Ликтором, чего не удавалось ни одному жителю Эркинланда за последние пять столетий. Да, короля Джона будет многим недоставать.

Однако Ранессин надеялся на Элиаса. Не вызывало сомнений, что принц был отважным, решительным и дерзким – подобные качества редко встречаются у сыновей великих людей. Впрочем, будущий король отличался несдержанностью и некоторым легкомыслием, но – Дуосвалстей – такие недостатки легко исправить, и они отступают перед ответственностью и хорошими советами.

Когда Ранессин добрался до верхней части лестницы и вышел вместе со своей уставшей свитой на Королевский променад, огибавший стены Эрчестера, Ликтор обещал себе, что отправит надежного советника в помощь новому королю – а также поручит ему приглядывать за благополучием Церкви – кого-то вроде Веллигиса или даже молодого Динивана… Впрочем, нет, он не расстанется с Диниваном. Так или иначе, он найдет того, кто сможет противостоять молодым, жаждущим крови дворянам Элиаса, а также жуткому идиоту епископу Домитису.

Первое фейервера, день, предшествовавший Празднику Элизии – День Леди, – выдался ярким, холодным и прозрачным. Солнце едва успело подняться над пиками далеких гор, когда собравшиеся на прощание люди начали неспешно и торжественно входить в часовню Хейхолта. Тело короля уже лежало перед алтарем на похоронных носилках, обернутых тканью с золотыми и черными шелковыми ленточками.

Саймон смотрел на дворян, облаченных в богатые темные одеяния, со смесью восторга и раздражения. Он забрался на пустые церковные хоры, расположенные прямо над кухней, не успев снять испачканную жиром рубашку, и даже сейчас, прячась в тени, стыдился своей бедной одежды.