Останавливаемся перед домом. Я сжимаю веки – пытаюсь стереть из памяти старую газетную фотографию. Красную надпись давно закрасили, выбитое окно застеклили. Ворота распахнуты, и перед крыльцом, в подвесном кашпо, качаются зимние анютины глазки.

– В доме еще кто-нибудь жил?

– Когда?

– После того, как здесь убили ту семью.

– Нет, – качает головой Патрик, – его продают впервые. Подожди тут. Возьму ключи.

Выбираюсь из машины, перехожу дорогу, облокачиваюсь о парапет. Когда Патрик знакомил меня с родителями, то сразу после визита к ним привез меня сюда. Очевидный контраст огорчал Патрика: матери и отцу на старости лет пришлось ютиться в арендованной двухкомнатной халупе. Они поселились в пяти милях от побережья, и в новом жилье не было ни садика, ни красивого вида из окон. В тесных, захламленных помещениях, забитых громоздкой мебелью темного дерева, было душно. К тому же отец плохо слышал, поэтому в доме на полную громкость орал телевизор.

Незадолго до нашего знакомства, едва Патрику исполнилось двадцать, его родители из-за долгов лишились дома. И в первые месяцы нашего романа, и когда подрастали дети, мы каждые выходные отправлялись на Юрское побережье[2], останавливались в приморских городках, сгибаясь от ветра и стряхивая песок с бутербродов, завтракали на берегу. Засматривались на дома первой линии, на которые мы не накопили бы денег и за тысячу лет. Патрик злился, и сразу пропадало все удовольствие от пикников. Муж умолкал, стискивал зубы, весь сжимался. Я чувствовала: он расстроен, как огорчаются наши дети, если не получают желаемое «прямо сейчас».

Когда мы пришли в банк за первой ссудой, выяснилось, что ничего кроме таунхауса-новостройки нам не потянуть. Известие об этом страшно расстроило Патрика, он выглядел подавленным.

– Он должен быть моим! – воскликнул муж, впервые показав мне дом своего детства.

В те дни дом еще не превратился в дом-убийцу. В сторону моря смотрели большие фонарные окна, а за домом, как рассказывал Патрик, росла старая яблоня, на которую он любил забираться. Кто жил тогда в доме? Та семья? Их всех убили – и детей, едва вышедших из младенческого возраста, и родителей – молодую пару вроде нас. Могли ли они представить, как быстро оборвется их жизнь?

Прошлой ночью в постели я спросила Патрика, почему он так жаждет посмотреть этот дом, зачем он ему нужен.

– Хочу вернуть его. И не только дом, но и город, и всю прежнюю жизнь.

В тот момент лицо мужа исказила неуверенность и одновременно жестокость. Таким я его раньше не видела.

Разглядываю его мечту – невзрачный городок на побережье Уэльса. Заброшенные кафе, прибрежные магазинчики, торгующие детскими ведерками с лопатками, захудалый паб; немного в отдалении – ярмарочная площадь. Уже тогда, двадцать лет назад, она выглядела старой, обветшалой. Бог знает во что она превратилась теперь. Оборачиваюсь на дом и никак не могу понять, почему он так нравится Патрику.

Увидев меня на берегу, он бежит, сжимая в руке связку ключей.

– У нас есть час.

Над головами кружат чайки, их редкие крики сливаются с шумом бьющихся о берег волн.

– Я здесь родился, – говорит Патрик, пытаясь открыть входную дверь. – Мать не успела добраться до больницы.

Он родился зимой, и я представляю мать Патрика – она кричит, а за окном непроглядная ночная тьма, зимний штормовой ветер.

– Дом должен был всегда принадлежать нам, – продолжает муж, поворачивая ключ в замке, и распахивает дверь.

В длинном коридоре холодно и мрачно, все выходящие туда двери закрыты. Тусклый свет из окна над лестницей освещает ступеньки, но в доме слишком много темных закоулков – как раз для призраков. Нахожу выключатель, электричества нет. Патрик захлопывает входную дверь, мы вдвоем оказываемся внутри дома-убийцы. Мне становится жутко.

Пытаюсь войти в первую дверь справа, Патрик не дает ее открыть и кладет свою руку поверх моей.

– Это подвал, я не хочу, чтоб ты, не осмотрев дом, сразу оказалась в подземелье, – говорит муж и толкает дверь в кухню.

Иду следом. Разрозненные предметы мебели из сосны, пыльные ниши для бытовой техники, выходящее в заросший сорняками сад маленькое окно с облупленной рамой. Для освещения большой и темной кухни его явно недостаточно. Грязный покоробленный линолеум отстает по углам. Нет даже плиты. Все пропахло старым жиром и заплесневелыми пищевыми отходами.

– Раньше все было по-другому. – Патрик пожимает плечами. – Тепло, светло, уютно… Видела бы ты!

– Столько лет прошло. – Подхожу к мужу, обнимаю его. – В телешоу про недвижимость всегда советуют все устроить по своему вкусу, не обращая внимания на отделку.

Патрик целует меня в макушку и улыбается.

– Ты права, могу представить, как будет выглядеть новая кухня: большая плита на несколько конфорок, большой деревянный стол. Пол выложим плиткой, заменим окно. Сад огромный, я помню. Мы можем сделать пристройку, купить складную дверь, которая открывается, поднимаясь вверх.

Изучаю детали проспекта. Если верить Патрику, дом страшно недооценен – самое дешевое предложение за всю его историю. Но даже сейчас, по такой бросовой цене и в этом состоянии – со всеми огрехами, прикрытыми панелями из ДСП и МДФ, он нам не по карману. Мы не сможем выплачивать ссуду, а Патрик рассуждает о новой кухне, о пристройке, словно выиграл в лотерею.

Муж ходит по дому и строит планы: настелим паркет, для эркера в гостиной, откуда открывается вид на море, закажем скамью с ящичками под сиденьем. Восстановим заколоченные досками камины, оборудуем новые ванные комнаты, на втором этаже положим красивое ковровое покрытие. Патрик не замечает ни гнилых рам, ни ледяного ветра, проникающего сквозь щели, не обращает внимания на черные пятна плесени по углам, на кривые полы и потрескавшиеся стены.

– Это моя комната.

Мы в самой маленькой из трех спален. Она холоднее и темнее других помещений, так как проем выходящего в сад окна полностью перекрывается высоким деревом. Здесь очень пыльно, стоит тяжелый затхлый запах. Стараюсь не дышать.

– Надеюсь, раньше тут было теплее, – говорю, покрываясь гусиной кожей.

Растираю руки, чтобы согреться.

Внезапно резкий порыв ветра прижимает дерево к дому, ветки тревожно барабанят по стеклу. Неужели Патрик, когда был ребенком, слышал подобные звуки? Ночь, шторы задернуты, а там что-то стучит…

– Нет, отопление, кажется, никогда не работало. – Муж выглядывает в сад. – Зато отсюда я мог улизнуть через окно и по дереву спуститься вниз.

– Убегал на свидание?

– Ревнуешь? – усмехается Патрик.

Стою рядом с ним у окна и представляю, как он подростком выбирался отсюда, чтобы лунной ночью гулять с девушкой вдоль моря.

– Давай продолжим осмотр, есть еще спальни, – торопит муж.

Мы выходим, и Патрик плотно закрывает дверь своей бывшей комнаты. Странно: другие помещения он оставил открытыми. Все, кроме этого.

Окно следующей спальни выходит на фасад. Выглянуло солнце, голубое небо отражается в море, и вода – обычно неспокойная, серо-зеленая – кажется синей. Похоже, Патрик специально заказал такую погоду.

Он опять берет меня за руку.

– Сара, ты можешь представить? Если мы сюда переедем, все, что тебе пришлось пережить за последние годы, забудется как сон. Никаких воспоминаний. Начнем жизнь с чистого листа. Здесь я бы устроил нашу спальню. Тогда каждое утро нам будет открываться такой вид.

На секунду прикрываю глаза. Да, я могу представить: поднимаюсь по лестнице в комнату, ее заливает солнце, устраиваюсь на диванчике, который Патрик планирует встроить в эркер, и, свернувшись калачиком, смотрю на море. Сменяются времена года. Зима – топится камин, на нем горят свечки. Лето – в распахнутое окно врываются крики чаек и свежий морской воздух. Патрику – он здесь родился – дом очень дорог.

– Как мне этого не хватает!

– Чего?

– Тебя. Такого, как сейчас, – страстного, окрыленного. Каким ты был, когда мы встретились.