– А я думаю, что они на своих границах ставят щит.

– Щит?!

– Называй, как угодно: щит, заслон, преграда… Таких именно мест наши предки боялись, старались стороной обходить, потому что в заговорённом месте человеку всякая чертовщина мерещится: видения, страхи-ужасы… Оттого эти сектанты и живут, никем не найденные, никакому закону неподвластные: людей воруют, беглецов смертью карают. Таких никакой строй не потерпит! Где это видано, чтобы месторождение алмазов государство кому попало разрабатывать позволило!.. Много, говоришь, у них богатств?

– Немерено!

– И что же ты, Чёрному Паше всё это так и выложил?

– Всё, да не всё! – хитро сощурился Ян.

– Ох уж эти мне крестьяне!.. Кто их обманет, три дня не проживёт! Давай, выкладывай, какие знания зажилил?

– У них кроме этого, как ты говоришь, щита, всё хозяйство от постороннего взгляда упрятано. Снаружи посмотришь – убогая хатёнка к скале прилепилась, а внутрь войдёшь, крышку с подвала снимешь – мать моя! Во все стороны под землей ходы разветвляются! Только два из них – выходы наружу, остальные – ещё глубже в землю. Я сразу даже не понял, отчего у этих людей, у пленников, такие бледные лица. Думал, из-за освещения. А потом понял: они же круглый год солнца не видят!

– Почему же один раз тебе удалось за этот щит прорваться? – задумчиво проговорил Фёдор. -Ты не мог бы вспомнить, когда, в какое время суток это было?

– Конечно, помню: среди ночи. Днем я попробовал себе их представить ничего не вышло, а ночью будто колокольчик в голове звякнул: иди, теперь свободно!

– И все-то чудеса у тебя ночью случаются: то Светлана позовёт, то колокольчик зазвенит…

Ян понурился.

– Ты посмеиваешься, а меня это нисколько не радует! Я бы хотел жить, как все нормальные люди, безо всяких там чудес!.. Давай-ка сейчас лучше к Крутько пойдём – у меня весь вечер Светлана из головы не выходит. Зови полового, как ты ему пальцами щёлкаешь?

– Гарсон! – опять позвал Головин, но на его зов поспешно подошёл совсем другой человек.

– Извиняйте, господа, небольшая неприятность: у официанта что-то с сердцем случилось… Я в момент посчитаю, не задержу вас! – его карандаш проворно забегал по бумаге.

Фёдор посмотрел на товарища.

– Ладно! – сдался тот и предложил: – Я могу посмотреть вашего больного, как, можно сказать, практикующий студент…

– Сделайте милость! – расплылся тот в улыбке. – Я – позвольте представиться – администратор этой ресторации. Мне всякие болезни на работе вовсе ни к чему! И чтобы наши посетители не думали, что их больные люди обслуживают… Но раз господа сами врачи, они понимают… – он торопливо семенил рядом. – А за лечение нашего человека я с вас за ужин денег не возьму! На здоровье, как говорится, за счет нашего заведения…

Обслуживавший их официант-агент лежал на полу и громко стонал:

– Сердце! Сердце!

Кто-то подложил ему под голову пальто и расстегнул рубаху, из-под которой виднелось мокрое полотенце.

– Экий ты, братец, нервный! – склонился над больным Ян и удивился про себя: он невольно копировал сейчас своего учителя Подорожанского. – Внушил себе Бог знает, что, вот и мерещатся всякие ужасы… Это пройдёт! Успокойся! Видишь, сердце уже не болит.

Он сунул в рот больному таблетку глюкозы – надо же было изобразить хоть какое-то лечение, и приказал окружавшим его работникам: – Положите его куда-нибудь, пусть полчасика полежит. А потом работать! Нечего даром хлеб есть! Правда, хозяин?

Администратор угодливо захихикал.

– Приятно чувствовать себя чародеем? – поинтересовался Головин, когда они наконец вышли из ресторана.

– Я привык, – беззаботно ответил Ян, – потому что лечить людей – моя работа… Независимо от того, хорошие они или плохие.

Когда они постучали в дверь квартиры Крутько, глухой и оттого неузнаваемый голос хозяина спросил:

– Кто там?

– Да ты что, Николай, от друзей закрываться стал? Это же Ян!

На двери лязгнули запоры.

– Ты чего вдруг надумал запираться? Всегда со Светкой двери распахнутыми держали! Сам же говорил: "А кого нам бояться в собственной стране?!"

– Я и сам так думал, да передумал, обстоятельства заставили… А кто это с тобой?

Он вгляделся в гостя.

– Подожди, не говори, я, кажется, и сам узнаю… Головин Фёдор…

– Просто Фёдор!

– Это мой старый знакомый, ещё с прикарпатских мест! Я ему так обрадовался, что решил и с вами его познакомить, а тут такая крепость!

– Заходите, товарищи! – Крутько посторонился, пропустил их и опять закрыл дверь на задвижку. – У нас тут, Янек, такое… Чего мне бояться, а вот Светаша… Боится, даже спать не может: вздрагивает, прислушивается и спрашивает: "Это они?" Кто – они? Я говорю: "Нет там никого", а она: "Закрой двери на засов!" Пришлось засов на базаре купить и поставить. Он так громко лязгает! Хотел было его маслом смазать, так, оказывается, её этот лязг успокаивает…

– Где она? – спросил Ян.

– Лежит в постели. Как только её отпустили, пришла – и сразу в ванную. Долго мылась: я даже забеспокоился, не случилось ли беды с нею? Чего греха таить, чёрная мысль в голову закралась, верите ли, двери стал ломать. А она вышла, с виду такая спокойная, в постель забралась и больше не встаёт. Я уж и бром ей давал, – Николай понизил голос, – и даже морфий – ничего не помогает! Как закаменела…

Он всхлипнул.

– Да что ты, Коля! – обнял его Ян; этот большой мужественный человек, который всегда восхищал его своей силой и выдержкой, вдруг в один момент сдал, видя изломанной и опустошённой свою юную жену…

– Извините меня! – он взял себя в руки и теперь говорил подчеркнуто спокойным тоном. – Верите ли, я – горячо преданный революции человек, все сделавший ради её победы – вдруг засомневался в правильности своего выбора: стоит ли моей жизни, сил и преданности государство, которое так безжалостно обращается со своими гражданами?

Они прошли за ширму, где на кровати лежала Светлана. В ногах у неё сидел печальный Ванька.

– Коля, – он поднял на Крутько грустные глаза, – вона ничого нэ каже, мовчыть и всэ…

Крутько долгим взглядом посмотрел на жену.

– Светлана, к тебе пришли.

Молодая женщина пошевелилась.

– А-а, братик, – медленно произнесла она, взмахнув ресницами. – Я тебя вспоминала…

– Чего это ты разлеглась? – Ян грубовато-нежно похлопал её по руке. – А кто меня учил не сдаваться? Идти до конца? "Рука бойца колоть устала"?

По её лицу пробежала тень улыбки.

– Молодец, помнишь ещё… Захворала твоя учителка, Янек!

– И что у тебя болит?

– Душа, братику, душа… Или что там есть у людей возле сердца?.. Ты не один?

– Это мой товарищ. И хороший врач. Правда, не знаю, может ли он лечить душу… Но диагноз-то ты, Фёдор, наверняка поставил?

– Тяжелое нервное потрясение, – четко ответил Головин, не принимая насмешливого тона юноши. – Может перейти в горячку.

– Понял. Хочешь сказать, мои шутки не к месту? Ты прав, воспитания мне не хватает… Светка, помнишь, как я тебя от ангины лечил? Ты уже и говорить не могла, только хрипела…

– Помню, – с трудом улыбнулась Светлана. – Руку на лоб положил, что-то пошептал, у горла пальцами пошевелил – а из горла что-то как хлынуло! Какая-то гадость! Я чуть не задохнулась… Нет уж, Янек, дай мне умереть спокойно, без твоих страшных опытов!

– Но ты же после этого выздоровела!

– А теперь я думаю, что лучше было это сделать ещё тогда…

– Светаша, а как же я? – не выдержал невмешательства Николай. – А Ванька? Ты подумала, что будет с нами?

Она с любовью посмотрела на своих мужчин, но вдруг её взгляд потерял теплоту и мягкость, заметался вокруг, будто задуваемое ветром пламя свечи.

– Светка! – кинулся к ней Ян, отстраняя всех. – Скажи мне, что ты хочешь?

– Заснуть… И видеть сны, быть может… Вот в чём вопрос, какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум…

– О чем она? – оглянулся на товарищей Ян.