Тир смотрел в окно и ожидал, пока Катрин, перепробовав в доме все замки и запоры, вернётся в гостиную.

– Выпусти меня, – потребовала она, появляясь на пороге.

– Я тебя не держу, – сказал Тир. – Просто собираюсь кое-что уточнить. Присядь. – Он показал на кресло.

Катрин взглянула на него с непонятным недоверием. Сейчас в её эмоциональном фоне преобладала не радость, а тревога. Однако в кресло она села и позволила Тиру подойти к себе. Положив пальцы ей на виски, он сосредоточился на Катрин и на жизни, которую сейчас отчётливо чувствовал у неё внутри.

Сколько дней зародышу? Уже шестнадцать. А ты тормоз, Тир фон Рауб, это ж надо было две недели не замечать, что твоя женщина беременна!

Пока это был просто комочек живой плоти, неопределённое нечто, связанное с телом Катрин и лишь отчасти – с её духом. На этом этапе Тир ничего не мог сказать о том, его ли это ребёнок. Зато мог тщательно проанализировать ощущения Катрин. Да, у неё не было других мужчин. А значит, если отмести тезис о непорочном зачатии, остаётся признать, что ведьма её не обманула.

Лонгвиец, выходит, так же когда-то влип? Если только это не байки… В любом случае Тир не собирался повторять ошибку Лонгвийца, бездарно утратившего собственного сына.

– Всё, – сказал он, опустив руки. – Теперь, если хочешь, можешь идти. Можешь остаться. Обстоятельства изменились, так что выгонять тебя я не собираюсь.

Он почувствовал, что её тревога готова смениться паникой. Отступил на шаг, оставляя Катрин пространство для манёвра.

– Объясни мне, ради всех богов, чего ты боишься?

– Тебя, – ответила она твёрдо. – Ты не хотел ребёнка, если ты хочешь, чтобы я избавилась от него…

Тир тихо выругался.

– С ума сошла? Я, по-твоему, совсем нелюдь?

Вопрос был донельзя дурацкий, но он оказался очень к месту. Катрин усмехнулась со знакомой язвительностью:

– А по-твоему, не совсем?

– Туше, – признал он. – Я хочу, чтобы ты благополучно выносила его и благополучно родила.

– Зачем?

– Ну, знаешь… – Тир растерялся. – Инстинкт, наверное. Это ведь и мой ребёнок тоже, не только твой. Что-то человеческое и мне не чуждо.

– И ты разрешаешь мне остаться, потому что здесь нам с ним будет лучше, чем у родителей?

– Потому что ты не вернёшься к родителям, – Тир устало вздохнул, – Катрин, сколько тебе говорить, не пытайся меня обманывать. Родители отправили бы тебя в какую-нибудь глухую деревню к диким родственникам и, если бы тебе в тех условиях удалось благополучно родить, сплавили бы ребёнка в приют. Ты прекрасно это знаешь. Куда ты собиралась податься?

– В Лонгви, – ответила она. – Или в Авондер. Или в Радзиму. Куда угодно, где живут язычники. Ты давал мне столько денег, что хватило и на ведьму, и на то, чтоб отправиться хоть за океан, в конунгаты.

– Разумно. – Тир мысленно поаплодировал собственному идиотизму: выходит, он сам же ещё и оплатил этот фокус с ребёнком. – Но ещё разумнее остаться у меня. Согласна?

– Согласна, – Катрин кивнула и слабо улыбнулась. – Ведьма говорила, что мы непременно расстанемся.

Тир в ответ лишь пожал плечами. С его точки зрения, ведьме следовало оставаться в рамках своей специализации, и, если основной деятельностью этой ведьмы было обеспечение противоестественного зачатия, ей не стоило заниматься пророчествами. Впрочем, истолковать это «расстанемся» можно было как угодно. Тир точно знал, что как только Катрин закончит кормить ребёнка, ноги её не будет в этом доме. А если всё сложится удачно, то девочка просто умрёт, и никто не заподозрит в её смерти Тира фон Рауба.

Осенью, по настоянию Тира и при поддержке Эрика и Лонгвийца, скоростные болиды оборудовали системами наведения. Самыми простыми – такие использовались на Земле перед началом Второй Мировой войны. Чуть позже в повсеместное использование вошли пневматические противовоздушные баллисты, сродни тем, которые использовали лонгвийцы на своих боевых шлиссдарках. Чудовищные сооружения, стреляющие с высокой скоростью и оснащённые лонгвийскими системами наведения.

Снаряды, разумеется, были заговорёнными.

Тир однажды наблюдал изготовление таких снарядов и поразился простоте и вульгарности процесса. Свинцовые и каменные болванки заговаривались конвейерным методом. Болванок было много – на транспортёре помещалось не меньше сотни, а снарядный мастер произносил заговор всего один раз.

Пять минут невнятного бормотания, и готово – вся сотня переливается перламутровым сиянием.

Аж жуть брала. Тир наблюдал в действии мастерскую в пригороде Рогера, но ведь и у кертов были подобные. И вообще у всех. Из-за этих ПВО скоро летать будет невозможно.

Запас посмертных даров пора было пополнить. Он не знал точно, сколько у него осталось, но подозревал, что меньше, чем нужно, чтобы чувствовать себя комфортно. То есть определённо больше двух, но те времена, когда два посмертных дара в запасе он считал достаточным количеством, остались далеко в прошлом.

Сейчас посмертные дары нужны были не только ему.

Однако Старая гвардия оставалась в столице, несмотря на то что керты на новых болидах основательно потеснили вальденцев и вот-вот могли вернуть себе свою столицу. Эрик считал вмешательство старогвардейцев неоправданным, а старогвардейцы знали, что в таких вопросах Эрик не ошибается. Если он считает, что на фронте без них обойдутся, значит, так оно и есть.

Тиру от этого, правда, было не легче.

Им всем хотелось воевать. Не убивать – без убийств изнывал только легат, – просто делать что-нибудь более значимое, чем регулярное патрулирование неба над Рогером. Жить так, чтобы чувствовать каждый день. Слишком резким оказался контраст между напряжённостью фронтовых будней, когда они почти не спускались с неба на землю, и затянувшимся, определённо слишком затянувшимся отпуском.

Отпуск-то закончился, работа началась, но разве можно сравнивать?

С некоторых пор щитовой домик с изрисованными порнографией стенами казался старогвардейцам милее родных особняков на обновлённой Гвардейской улице.

Тир понимал их. Он сам рад был бы возвращению в тот дом. Несмотря на то, что им впятером приходилось жить в одной тесной комнате. Несмотря на то, что каждый день и каждую ночь их могли убить. Несмотря даже на то, что в холодные дни им слишком часто приходилось открывать печную дверцу, чтобы подбросить дров, и языки пламени плясали, угрожая вырваться и поймать его.

Вообще-то так было нельзя. Люди должны ценить мирную жизнь, а не рваться на войну. Даже с учётом того, что люди постоянно затевают всё новые и новые войны.

– А мы всё ещё люди? – поинтересовался Падре, когда в один из вечеров они остались вдвоём за столиком в «Антиграве». – Знаешь, Суслик, мне кажется, затяжной сезон охоты не добавил нам человечности.

– Мы делали то, что было необходимо.

– И это – чистая правда. Давно хотел спросить: ты печёшься о нашем душевном состоянии для себя или для Эрика?

– А как ты думаешь?

– Думаю, что для нас самих. – Падре усмехнулся и отсалютовал бокалом. – Ты нас любишь, парень. Но что ты будешь делать, когда всех нас убьют?

– Заберу себе ваши жизни.

– Тоже неплохо.

Зато, оставаясь в Рогере, он мог бывать дома каждый день. И с каждым днём эта возможность становилась всё более ценной. Тир наблюдал, как развивается плод в чреве Катрин, как он меняется, превращаясь из ничего в нечто. Его ребёнок. Сын… Связь этого крохотного существа с отцом была прочнее, чем связь с матерью, но Катрин не стоило знать об этом.