Склонил голову в низком поклоне.

— Простите… Прошу, простите меня, пожалуйста…

****************

— На вот, возьми ещё одну плюшку! Две умял, не успел и глазом моргнуть! Глупый мальчишка! Наверное, за день и не съел ничего! — Тамила Сергеевна снесла на журнальный столик заварник с чаем, и остывшую с обеда выпечку. С аппетитом уплетал лакомство, вкуснее которого давно ничего не ел. Я и забыл…. Какой вкус еды после голода. Мы остались вчетвером. Я, добродушная кухарка, то и дело поправляющая тарелки на столешнице и подливающая в чашки горячий чай, Злата и ее отец. Лебедка сидела напротив, смущённо перебирая между пальцами складки платья. А Андрей Николаевич сосредоточено на меня смотрел. Спустя тарелку уплетенной сдобы, я наконец сосредоточил внимание на нем. Речь не заводил, молча ждал, когда господин что-то скажет… Что он собирался со мной говорить — сомнений не оставалось.

— Тебя исключили из школы. — Наконец собрав волю, отрезал мужчина, опустив жалостливый взгляд. — Мне жаль.

Горечь прорисовывалась на лице златовласки, у поварихи в руках дрогнула чашка, и она отвела глаза, чтобы я не высмотрел в её глазах влагу.

— Жаль?! Жаль — не то слово! — Не выдержав, выпалила лебедка, сжимая в руках до скрипа горячий фарфор. — Всего-ничего оставалось учиться! А из-за этого… Этого!!!

На веках выступили искрящиеся слёзы, и через мгновение она уже не могла сдержаться. Накрыла ладонями лицо, и горько заплакала.

— Не стоит… — Тут же пришел в себя от недоумения за их боль обо мнение, когда почувствовал, насколько она велика. Ведь… Это напрасно. — Я хотел с вами поговорить. Мне удалось обратить на себя внимание, но… С чего начать? Видимо, стоит говорить прямо… — Андрей Николаевич, я принял решение идти воевать.

Сказал, и время словно остановилось. Тамила Сергеевна широко разинула рот, так и не донеся до губ надломленную плюшку. Глаза Златы округлились, и длинные ресницы некоторое время не шевелились, смотрела на меня, не моргая. Господин несколько минут тоже сидел неподвижно, а после размеренно, словно отвлекаясь на житейское, почесал затылок.

— Парень, ты с чего такое удумал? — Непривычно серьезно спросил, всей тональностью демонстрируя отношение, достойное взрослого, достойного человека.

— Это моё решение. Оно не обсуждается. Выезжаю в канун рождества. На границы Кавказа дорога дальняя. Тогда успею в срок. — Напротив послышался отчаянный всхлип. Переметнул взгляд на девушку, утиравшую стекающие ручьями слёзы.

— Злата… — Сказал в пол голоса, и потянулся ладонью к подрагивающему плечу. Чуть коснулся кончиком пальцев к ажуру, разделившему ткань платья и теплую кожу. Она поморщилась, и накрыла лицо руками. Казалось, сейчас любое неправильное движение или слово может заставить ее сердце рассыпаться в щепки. Хочу унять ее боль… Только этого и хочу. Вспомнил о припрятанном подарке. Потянулся к внутреннему карману зимнего одеяния, и выудил твердый переплет… — Смотри! Смотри, Злата! Помнишь, ты его присмотрела? Я купил. Это тебе! — Протягиваю ей книгу, но дрожь ладошек не проходит. — Ты поедешь учиться! Понимаешь? Я знаю это! Точно знаю! Туда, куда хотела! Можешь не спрашивать, откуда. Просто поверь мне!

С надеждой глядя на нее, жду, когда на её лице мелькнёт тень улыбки, радости… Хоть чего-то, кроме проклятой, заразной боли! Но этого не происходит… Златовласка ещё несколько минут заливалась слезами, скрываясь за руками. Потом оттолкнула мою ладонь… Резко подскочила. Вырвала книгу с рук и со всех сил забросила ее в дальний угол гостиной. Гулкое приземление и шелест страниц рассек образовавшуюся тишину.

— К чёрту! — Вскрикнула истерично, стиснув тонкие пальчики в кулачки. — Не нужно мне книги! И учиться не хочу! Я хочу, чтобы ты жил! — Давясь струящейся влагой, выскочила из-за стола, и убежала прочь… Я подскочил, желая догнать ее, но меня перехватил за запястье Андрей Николаевич.

— Оставь… Ей надо побыть одной… А вот нам с тобой нужно поговорить…

— И что? — С пугающе серьезным видом спросил Андрей Николаевич, как только закрыл за нами дверь в свой кабинет. — Только, говори правду. Не делай с меня дурака, парень. Я не первый день живу, понимаю, что это твоё решение вызвано не голым патриотизмом.

Потрепал волосы на затылке, и ответил на взгляд взглядом. Видимо, придется говорить, как есть. В конце концов, причина ничего не меняет.

— Я был у Александра Йосиповича. Мы поговорили. И пришли к согласию. — Господин округлил глаза, и сжал столешницу до скрипа. — Как?! Ты с ним встречался? — Выпалил в недоумении, и даже с места привстал; видимо, к этой шишке не так легко прорваться, как я думал.

— Ага… Встречался. С ним договориться оказалось проще, чем с его вздорным сынишкой. — Мужчина обошел стол и стал напротив. Покачал головой…

— И о чем же вы договорились? Воевать пойдешь, и он окажет милость снять ограничения с торговли и вернуть прежние налоги? — Я и не думал, что действия были таких масштабов. Оказывается, этот человек имеет больше влияния, чем я предполагал.

— О подробностях я не расспрашивал. Если я уйду… Вернее, когда я уйду, ваша жизнь вернётся в былое русло. Как это будет происходить… — Не это важно… — Перебил Андрей Николаевич, в глаза вглядываясь, как в душу. Ты говоришь, все решил… А спросил то нас, надо ли это? Спросил, согласны ли мы? Да ты же, парень, представления не имеешь, на что подписался! Самый разгар! Самая гуща! На Кавказе знают, что нет у них больше и шанса… И считают, терять больше нечего! На последнем дыхание люди способны на такое… А ты на передовую! Без навыков! Без умений! Что будет той подготовки?! Месяц пройдет, или два, за этот период с тебя могут сделать только пушечное мясо, а не достойного армии бойца! Год 1859… Тебе семнадцать! И я не хочу, чёрт побери, чтобы он в твоей жизни был последним!

Резко встал, и сровнял между нами расстояние.

— Не важно. Я не так прост, как кажется. Можете не беспокоиться. Не для того я умудрился дожить до этих пор подвальной крысой, чтобы подохнуть от руки врага прежде, чем отстою вашу честь и честь своей страны. — Он замолчал. Видимо, понял, что не имеет смысла возражать. — Я верю, что поступаю правильно. Стоит расти мужчиной, а не тепличным овощем под покровительством добрых людей, которым ещё и досталось по моей милости! Да и… Не это основное условие вашего противника…

Хозяин дополнил грусть заинтересованностью.

— И что же это за условие?

— Вы будете очень удивлены…

******************

Прошло две недели. Я готовился к скорому отъезду, и пытался всячески успокоить обеспокоенных домочадцев. Причитания кухарки после бурных истерик не казались таким уж большим наказанием. Надежда Павловна достала из подсобки и вшила несколько теплых свитеров в дорогу, а наставник, кажется, даже стал по другому на меня смотреть. Даже работой не нагружал. Чаще байки свои рассказывал, будто на многие годы вперед. Не могу сказать, что это вовсе не имело места. Никто не знает, сколько война продлится, и, самое главное… Никто не знает, сколько мне предстоит воевать на ней, оставаясь целым и невредимым. Это все понятно… Оттого хотелось не тратить времени зря. Срок до Рождества. В канун праздника я покину этот дом, и, вполне может случиться, что не вернусь больше.

Это время может быть единственной возможностью побыть с ней… Запомнить её. Отпечатать в памяти черты лица, запах волос, жесты и мимику. Слушать звонкий голосок и вторить радушной улыбке. Но она не говорит со мной… Не попадается на глаза. Избегает. С дня знакомства мы впервые не пересекаемся так долго. Тем хуже осознавать, что так мы можем расстаться навсегда.

Я подобрал выброшенную ею книгу, и читал по вечерам. Представлял, что это она произносит вслух талантливые строки, и мне становилось немного легче… Пока не вспоминал выражение, с которым она сбегала. Ее отец убеждал, что ей нужно время. Осознать, принять действительность, которую она не выбирала. Но часы проходили. Их становилось меньше… И, за два дня до отъезда я пришел к дверям ее спальни, сжимая в руках переплет.