– Это бесчувственным наблюдателям, экспериментаторам так легко разбрасываться философскими мышлениями. Сказать, откуда они в твоем дурном котелке? – Пылила та.

Охранник уловил повышение голоса и сверкающие слепым гневом глаза женщины, направленные на Дягелева, и немедленно двумя огромными шагами приблизился к столику.

– Извините, но вам уже пора, – вмешался официант, принося сдачу.

– Ухожу, не переживайте понапрасну.

Тот лишь недовольно фыркнул, а она, забрав деньги, подняла деньги со стола, метая по всем направлениям неодобрительные взгляды. Охранник, как молчаливый страж, плелся следом за ней до самого выхода и уже там, выпустив ее, как вольную птицу из клетки, шумно захлопнул дверь.

Все в округе ходило ходуном, и каждый мельчайший звук громыхал, как сталкивающиеся разогнавшиеся до предельной скорости машины в глухую ночь. Дягелев, пошатываясь от боли, убрался в туалет, захватив с собой бинт и хлоргексидин. Он не засек время, но, когда вернулся, чтобы забрать поношенное пальто со спинки стула, за спиной возник голос Бориса, видно, только что сорвавшегося с какого-то из соседних столиков:

– Заносит же порой не пойми куда. Оставляешь кровавые следы и салфетки и даже ни о чем не сообщил.

– До тошноты противно, – Маркус накинул пальто, обернулся, затуманенным взором за долю мгновения разглядел то самое темно-синее пальто, покрывающее спину, и удивительно знакомые волосы. Увязалась за этим, с завистью подумал очарованный Дягелев. Вскочить, побежать, окликнуть, развернуть – не хватает сил, да и все же пора прекратить детские игры.

– Свободных мест нет. Не будем же мы торчать с рюмками стоя из-за нескольких пятнышек крови? Тем более, официанты мигом уберут, стоит только позвать.

Он покрутился на месте в поиске одного из и наткнулся на взгляд Маркуса. Мужчина перед ним держал комок бинта у лба, из-под которого тонкой струйкой лениво скатывалась, словно через брешь, кровь. До Дягелева донеслась фраза, наполненная голосом из кристально чистотой женской печали и безразличия:

– Либо стоя, либо уйду.

Но незнакомке не ответили. Борис шагнул вперед к товарищу, женщина, показывая спину, не оборачивалась, намереваясь специально избегать лишних взглядов, и готовясь вот-вот уйти, однако что-то ее удерживало, как там, во сне, подумалось Маркусу.

– Маркус, бог мой, ни на секунду одного оставить нельзя.

– И лучше б ты так не поступал сегодня.

– Кто же это тебя так?

– Та сумасшедшая.

– Дарья, что ли?

– Логика пока что на месте, – он продвинулся к стулу, поставил флакон антисептика на стол, накинул пальто и приложил ко лбу последний кусок чистого бинта. Нерусская уборщица крутилась юлой под ногами, подметая пол, изрыгая гневное бурчание на посетителей.

Женщина повернулась направо, направила голову вниз, чтобы избежать пугающего. Дягелева в очередной раз обратил внимание на знакомые волосы, рассыпавшиеся по плечам: они манили, как манят огни потерявшихся в ночи мотыльков. И он потерялся не только в ночи. Заплутал в собственных бесконечных соображениях, не видя выхода. А эти темно-каштановые волосы, впитывающие разноцветные свечения бара, оказались тем самым маяком, к которому стремится человеческая душа. Он не видел женских черт лица, однако ниточек, тянущихся вниз от головы, хватило, чтобы воссоздать перед глазами сбивающий дыхание сон. И он почувствовал ком в горле. Секунды, спутавшись, тянулись часами, Дягелев вцепился в плечи и волосы, которые предстали пред ним провидением, божественным даром. Слишком много не предсказанных в один вечер случайностей. Впрочем, из них и складывается разнообразие жизни. Соль в пресной воде. Уверенное и неправильное перебирание струн гитары в компании лучших друзей. Игра ночного костра за городом, запах жарящегося мяса… А тем временем в сознании Маркуса разрывалась земля от пуль и снарядов мысленных войн. Оставить бредни в покое и убраться домой залечивать лоб, – думал тот, – волосы каждый день по множеству раз встречаются на улице, лицо-то еще можно признать, но волосы…

– Я вот, – Борис кивнул на женщину, – думал разбавить нашу компанию…

– Ухожу, – прервал тот, бросая последний мучительный взгляд на незнакомку, при расставании с которой необратимо отрывался самый мягкий, значимый кусочек из груди.

– С такой-то головой… – Он протянул руку и почувствовал легкое рукопожатие, словно ладони коснулся опавший лист, уносимый холодным осенним ветром под крохотные удары мороси.

Дягелев, рассчитав силы на дорогу обратно домой, решительно, но неуклюже ступая, двинулся к выходу.

Когда тот продвинулся через несколько столиков вперед, женщина резко обернулась в поисках уходящего и, спустя несколько казавшихся для нее вечных секунд, сосредоточенных на темных кучерявых волосах и потрепанном воротнике черного пальто, ринулась к Борису. Их лица сошлись вплотную.

– Это с того капало? – Она кивнула в сторону Маркуса.

– Что капало?

– Ну… – Молчала. Термин никак не слетал с языка, но выход нашелся: боязливо, не смотря в ту сторону, она ткнула пальцем на пятнышки крови на столе. – Это.

– Да, – задумчиво протянул тот, – хорошенько же по лбу треснули.

– Ничего хорошего, – она вырвала полную рюмку водки из рук Бориса и залпом, словно подготавливаясь к худшему, опрокинула ее, а затем, сунув пустую обратно в руки мужчине и поправляя на ходу замявшееся пальто выбежала на улицу, спотыкаясь об длинные ноги мужчин и хлопая дверью на прощание каждому, кто остается пьянствовать.

Он вышел на улицу. Поначалу встретила безобидная морось, которая несколько потерянных минут спустя, будто назло, сменилась проливным дождем, и Дягелев, в надежде сохранить частички тепла на ладонях, спрятал их в широкие карманы пальто.

Вечером сухость, ночь дождь, а ведь погода, глупо рассуждал Дягелев, пытаясь утешиться, прихотливо меняет наряды по щелчку пальца. Если бы человеческие чувства перебирались бы так же быстро, как струны под ловкими пальца умелого гитариста, то люди бы не придавали бы им значения, ведь каждый новый звук мгновенно бы перекрывался последующим, и так по бесконечному кругу. Вместо философии чувств возникла бы философия механики: кто ловчее. Не души, а двигатели, карбюраторы, насосы. Пустынные полости без топлива. Головы все равно пустуют из-за отсутствия высшего искусства, которое, как паразит, пробирается сквозь черепную коробку через невидимые щели, нагоняя мечтательность, отвлекая от обязанностей реальности, и подкидывает сознанию идеи, учащающие сердцебиение, которое и так шалит у больных людей. Счастлив тот, кто за искусство считает работу.

Он вздохнул. Тяжелые от воды волосы тянулись своими кончиками к земле, порой сбрасывая холодные капли. Волосы, как театральный занавес, полностью закрыли лоб, и их приходилось, неприязненно остужая ладони дождевой водой, убирать их от глаз. Рана продолжала кровоточить. Чуть-чуть. Незаметно, он и не придавал ей значения, словно та затянулась несколько лет назад, оставив грубый шрам. Дягелев перебирал ногами и потерял время, как теряют крошечную безделушку в дырявом кармане. Вместе со временем, как дополняющая странность, улица обратилась в не поддающуюся осознанию длиннющую беговую дорожку.

За спиной раздавались шлепки ботильонов по мокрому асфальту – брызги, распластавшиеся на земле, разлетались в разные стороны. Дягелев не оборачивался – звуки потеряли всякую ценность. Разум переместился в обитель раздумий, которая обхватила удушающими объятиями, пережала горло, не разрешая кислороду пробираться к клеточкам тела и не позволяя сознанию о том догадаться.

– На улице дождь.

– И что? – Нехотя пробормотал Дягелев, понурив голову.

– Станьте ко мне под зонт! – Настойчиво потребовал женский голос.

– Иначе что?

– Заболеете. В такую октябрьскую ночь проще всего заболеть особенно от этого проклятого дождя, который и так нагнал простуду на наши души, а, если еще и тело сломит болезнью…