Ой.

Это было больно.

— Мне так жаль! — кричу я, неловко пытаясь вернуть контроль над чемоданом.

Парень держится за голову в том месте, где его ударило колесо, морщится от боли, пытаясь улыбнуться. Я быстро запихиваю чемодан на полку и снова извиняюсь, как раз в тот момент, когда его подружка говорит самодовольным голосом:

— Так тебе и надо, — говорит она, повышая голос, как будто попытка помочь задела ее сильнее, чем мой падающий чемодан.

О боже.

Я быстро сажусь на свое место у окна, пихаю сумочку рядом с собой и достаю наушники с шумоподавлением. Я вижу, что это парочка сейчас поссориться, и я не хочу в это вмешиваться. Мои собственные раны слишком свежи.

Тринадцатичасовой перелет через тихий океан — самый долгий полет из всех, что я помню. После того, как подали ужин, и я выпила немного бесплатного красного вина.

Я снимаю наушники, свет уже приглушен, и достаю информационную бумажку, где написано, как разложить кровать. Я читаю только первое предложение, когда замечаю, что ряд передо мной начинает трястись.

Остатки вина на дне моего бокала начинают плескаться туда-сюда на подносе.

Может-быть турбулентность, но сиденья не двигаются вместе с турбулентностью.

Подождите…

Неужели они…?

А потом я слышу это.

Низкий стон.

О боже мой.

Этого не может быть…

— О боже, да, — задыхающийся голос девушки доносится с сиденья, и через крошечную щель между сиденьями я вижу движущиеся тела.

О боже мой. Они занимаются сексом прямо у меня на глазах!

Хотя я знаю, что они меня не видят, я чувствую, как мои щеки сразу же краснеют, и сливаются с рыжими светлым волосам, скрывая веснушки.

Что же мне делать?

Я оглядываюсь, пытаясь понять, видит ли это (или слышит) кто-нибудь еще, но все лежат и крепко спят. Я поворачиваю голову, надеясь увидеть стюардессу, но никого не вижу. И что я сделаю? Пожалуюсь на них?

— Еще, еще, — говорит девочка. — Да!

О, черт возьми, нет.

Я снова надеваю наушники и откидываюсь на спинку сиденья, пытаясь посмотреть еще один фильм. Но, конечно, всё продолжает трястись. Турбулентность тут не причем.

Как долго это будет продолжаться?

Я переживаю расставание, направляюсь через океан на свадьбу в полном одиночестве, неужели я не могу отдохнуть? Но нет, сиденья продолжают трястись, и я клянусь, что слышу стоны через наушники.

Это ад.

Мне остается только одно.

Я расстегиваю ремень и поднимаю подлокотники, медленно выбираясь из своего ряда. Я знаю, что не должна смотреть на них, я знаю, что должна просто игнорировать это.

Я подхожу к их местам ближе, ничего не вижу, одеяла укрывают их. Я уже разворачиваюсь, как вдруг самолет попадает в воздушную яму, и я теряю равновесие, меня бросает вперед.

Я падаю прямо на эту парочку, лицом вниз.

О, Боже Мой.

— Эй! — вскрикивает девушка.

— Простите! — говорю я, кладя руки на их бедра и другие части тела, пытаясь подняться. — Извините!

Я даже смотреть на них не могу, кое-как выпрямляюсь, а затем, чувствуя панику, направляюсь прямо на камбуз в задней части самолета.

Там сидят и болтают две стюардессы. Они обе смотрят на меня с усталыми улыбками, которые говорят, что они не хотели бы разговаривать с пассажирами, особенно с кем-то вроде меня, которая выглядит раскрасневшейся и с дикими глазами.

Я испытываю искушение рассказать им о сексе в 50-м ряду, но решаю, что они, вероятно, не нуждаются в дополнительном стрессе. Поэтому я прошу бокал вина и спрашиваю, можно ли тут посидеть, потому что я не собираюсь возвращаться на свое место.

Я думаю, они видят, что я отчаянно нуждаюсь в компании или что-то в этом роде, потому что они говорят «да».

Я выпиваю еще один бокал вина.

А потом я начинаю говорить о своей старой работе, а потом о Крисе. И они начинают меня жалеть. Вино все льется и льется в мой бокал.

========== 2. Дейзи ==========

Когда я была маленькой девочкой, одним из моих любимых занятий были семейные поездки в Портленд, что мы делали всего несколько раз в год. Мы уезжали в сумерках, когда городские огни мерцали позади нас, а затем мы часами ехали по шоссе I-5 на юг. Мы с сестрой какое-то время препирались на заднем сиденье, но вскоре я засыпала. В те дни я так крепко спала, что не просыпалась всю дорогу. Мои родители не будили меня, а отец либо относил меня в кровать, либо, когда я стала старше, тихонько будил.

Я просыпалась с чувством удивления, как возможно заснуть в одном месте, а проснуться в другом, как будто я путешествовала во времени.

Сейчас у меня опять такое же чувство.

Но вместо того, чтобы проснуться в полном блаженстве, у меня бешеная головная боль, и вместо отца меня трясет стюардесса.

— Мисс? — мягко произносит она, положив руку мне на плечо. — Мы скоро приземлимся.

Я открываю рот, чтобы сказать «спасибо», но внутри так пересохло, что слова вырываются из меня скрипучим стоном. Я открываю глаза, сильно моргая от яркого света, проникающего через окна.

Боже милостивый, я чувствую себя ужасно.

Медленно, и довольно неуклюже, я сажусь, флисовое одеяло прилипает ко мне. Мир кружится, желудок переворачивается. Не помню, когда в последний раз у меня было такое похмелье.

Хотя это заслуженно.

Я помню, как одна из стюардесс дала мне две маленькие бутылочки вина и проводила обратно на место, но только после того, как я два часа разговаривала с ними и выпила большую часть их запасов. К счастью, к этому времени парочка уже спала, хотя мне было уже все равно, я была пьяна в стельку.

Кстати говоря, сейчас парочка сидит на своих местах, потягивает кофе и интимно хихикает.

Может быть, мы бы могли попробовать также с Крисом.

Эта мысль проносится у меня в голове, как уже миллион раз за последнюю неделю.

Может быть, я слишком поспешила расстаться с ним? Большинство людей на моем месте вышвырнул бы его на обочину и никогда не оглядывались назад. Но было ли между нами что-то такое, что стоило бы спасти?

По правде говоря, нет. Я знаю, что поступила правильно. Но это все равно давило на меня, как будто жизнь разделилась на две части в тот день, и у меня был выбор: либо продолжать жить с Крисом, либо послать его и уйти.

И вот я здесь, совсем одна.

Я медленно складываю кровать и иду в туалет, чтобы умыться, почистить зубы, затем возвращаюсь на свое место и провожу добрых двадцать минут, делая макияж, надеясь скрыть все следы похмелья. Последнее, чего я хочу, — показаться семье в таком виде.

Вскоре колеса самолета начинают подпрыгивать на асфальте, и мой желудок делает то же самое.

О… нет.

Пожалуйста, нет, нет, нет, нет.

Ненавижу, когда меня тошнит. Если я когда-то болела или страдала от похмелья в прошлом, я делала все возможное, чтобы содержимое моего желудка прочно оставалось внутри меня, где ему и место.

Я отчаянно пытаюсь сделать это сейчас, но когда самолет снова подпрыгивает, готовясь к худшей посадке, я знаю, что остановиться невозможно. Я тянусь к бумажному пакету в кармане сиденья, делая очень тщетную попытку опустошить желудок как можно тише.

Но не тут-то было.

Когда шум от тормозов самолета затихает, я начинаю блевать так громко, что напоминаю медведя.

— О боже, мерзость, — говорит девушка передо мной, в то время как несколько других людей в самолете издают звуки отвращения.

Меня это даже не волнует. Я бы посмеялась над тем, как нелепо это звучит, если бы только все не было так ужасно.

Наконец, самолет почти останавливается, мешок с блевотиной полон, и я никогда в жизни не чувствовала себя такой смущенной. Одно дело — блевать в самолете, и совсем другое — издавать звуки, похожие на блеяние козла.

Я просто сижу, осторожно держась за край сумки, отчаянно желая пойти в туалет и выбросить его, но в ту минуту, когда появляется знак расстегнуться, все встают, преграждая мне путь. У меня нет другого выбора, кроме как сидеть на своем месте и ждать, пока все пройдут мимо меня.