Моим девчонкам посвящается

Ничего никогда не изменится. И всё вскоре станет совсем другим. Там, где раньше росла лишь сорная трава, теперь выросли многоэтажки.

Сразу за домом начиналось дикое пространство. Так, по крайней мере, казалось Тане – просто по факту рыжего солнечного ока на горизонте. Она смотрелась в него ежевечерне, как на молитве.

На самом деле из окон детской открывался также вид на стройку. Уже минимум десять лет она зависла на стадии заброшенного кирпичного остова, по задумке – гастронома в новеньком районе для молодых семей. Строительство его началось в Перестройку, но служил он в итоге гигантской площадкой для опасных детских игр, впрочем с попустительства родителей – стройку хорошо было видно из окна. С верхнего, наполовину оконченного этажа было классно (модное среди дворовой детворы, на грани дерзости, словечко тех лет) наблюдать закат. Особенно – если забраться в узкий лаз с наружней стороны стены, спугнув гнездящихся там голубей. Примерно раз в полгода на районе зарождались, мутировали и сами собой уходили в небытие легенды об очередном маньяке, орудующем в подвале стройки. Их пересказывали друг другу, драматично округляя глаза. А потом кто-то самый смелый обязательно демонстративно покорял темный минус первый этаж и, немного бледный, но гордый собой, выходил оттуда не изнасилованный и не задушенный.

За неудавшимся гастрономом формально начиналась дорога к соседней панельке (Таня всегда немножко завидовала подруге, которая жила там на десятом этаже – в Танином доме было всего-навсего девять). Фактически же это была не дорога, а непроходимая лужа. Для бравых моряков, обутых мамами в яркие резиновые сапоги, это море было по колено – пусть иногда и переливалось через голенища, так что приходилось, печально хлюпая, брести домой и покаянно ждать легкой трепки, потока причитаний «ты же простудишься» и ведра со жгучим горчичным раствором в довершение наказания. Одной весной разлив луж был настолько грандиозен, что Таня сочинила и схематично изобразила на клочке бумаги «карту болот «. Там были пунктиром отмечены потайные тропы, брод и безопасные кочки, которые помогали преодолеть непреодолимое поле из хлюпающей грязи и обманчиво безмятежных луж. «Болота» предательски высохли к лету, а вот карту Таня сохранила на память.

За неполными тремя этажами недостроя ширился пустырь. Его предназначение – также по задумке проектировщиков района – было более благородным: о том, что на месте ковыля, метровых одуванов и двухметровой полыни должен бы быть парк, напоминала только жестяная ракушка со сценой внутри. Иногда, в жаркие летние вечера, этот гигантский моллюск приоткрывал створки и изрыгал самые пошлые хиты ранних девяностых. Молодежь и детвора бегом бежали на дискотеку, манимые чарующими звуками из гигантских колонок. Двигая несформировавшимися бедрами в такт макарене, Таня и ее подружки мечтали о скорейшем медляке. Диджей обычно не торопился баловать малолетних тусовщиц – максимум два томных трека за дискотеку и финальный белый танец. На последнюю песню десятилетние кокетки возлагали особые надежды, впрочем всегда по итогам вечера тщетные.

Следом за пустырем начинались гаражи, куда детям было строго-настрого запрещено ходить. По логике взрослых, гаражный кооператив был местом куда более подозрительным и опасным, чем тот кирпичный недострой под окнами. Так что в гаражи ходили тайком. А как было не уступить соблазну, если именно там росло дерево со стыдным названием «лох» и отдаленно приятными на вкус плодами! Более вязкими, нежели сладкими, и все же съедобными. Большего от жизни дети городских окраин и не просили.

Соперничая с самим солнцем, еще дальше от дома и ближе к горизонту дымила кастрюлями труб ТЭЦ. Пугающий гигант, мифический монстр. Таня любила мечтать: «Вот чуть подрасту и предприму отважный поход прямо к подножию этих загадочных вулканов, рождающих белесый пар в промышленных масштабах. Нужно только достать с антресолей тот потертый папин рюкзак, что он носил до моего рождения, в экспедиции на Эльбрус, затариться пакетом молочного печенья и термосом с чаем – и вперед…» На счастье родителей, прогулки Тани и друзей ограничивались несправедливо впавшими в немилость гаражами и безобидной добычей ягод с дерева лох.

Игры у детворы были столь же незатейливые, сколь и полные адреналиновых приходов. Зимой в программу покорения недостроенного универмага дополнительно входили прыжки с него в пуховые сугробы. Таня рискнула только разок и втайне завидовала друзьям и подругам, что демонстрировали чудеса сигания с трехметровой высоты.

От советского поколения «молодежи» достались в наследство всяческие казаки-разбойники, классики и войнушки. Лихие девяностые внесли свою лепту: в виде швыряния вырвиглазного цвета лизунов, поливания асфальта водой из пластиковых бутылок с проколотыми папиным шилом крышками и коллекционирования похабных вкладышей от жвачек.

Популярной игрой какое-то время была «Цепи-цепи кованы». Детвора делилась на две группы. Нужно было встать шеренгой напротив команды противника и взять за руки сотоварищей. Одна команда выкрикивала провокационный вопрос: «Цепи-цепи кованы, кем вы не раскованы?» Другая должна была решить, кем. Из противоположной шеренги общим голосованием выбирали кого-нибудь похилее и объявляли: «Та-а-аней». Таня должна была выйти из строя, разбежаться и со всей дури впечататься во вражескую «цепь». Если ей удавалось разбить сцепление рук, то она уводила одного противника в свою команду – если она беспомощно висла на крепкой хватке Толика и Мишки, то ее забирали во вражеский стан. Игра длилась, пока одна из команд не исчерпает запас своих игроков… Или пока Таня не расшибет себе колено.

Именно так и случилось в один прекрасный летний день. Надо ли упоминать, что игра проходила ровнехонько на бетонных плитах возле стройки? Стоит ли заострять внимание на том, что девочке даже удалось повалить соперников? Наверное, стоит отметить, что все благополучно приземлились на мягкое, наетое на бабушкиных пирожках (у всех в те годы непременно имелись бабушки, и пирожки, как следствие), но не расцепили рук, а Таня разодрала себе коленки до кости? Вы спросите: громко ли плакала незадачливая девчушка? Восстанавливая репутацию всех Тань: не плакала вовсе. А удивленно села на корточки и пристально изучила ссадины. Прикинула в уме, что продолжать разбивать цепи кованы сегодня уже не имеет смысла, и, дружественно попрощавшись с дворовой кодлой, направилась домой.

Дома была мама. Таня уверенно продемонстрировала, еще с порога, боевые раны. Мама всплеснула руками и метнулась за раствором марганцовки. И только тогда девочку накрыло осознание: сейчас будет айайай. И она издала вопль раненого оленя, который слышал весь микрорайон. Извиваясь всем тельцем и жалостливо причитая, она глядела, как мама прикладывает смоченную в розоватой водице ватку к разодранной коленке, и слезы лились по ее конопатым щекам.

На память о той эпичной игре у Тани навсегда остался маленький шрам. И нелюбовь к марганцовке.

Запрета на посещение стройки при этом не последовало. Болячка на коленке подсохла, зажила и отвалилась. А вот душевная рана не затягивается так легко и просто. Было бо-бо даже вспоминать.

Пару месяцев спустя Таня сидела на ковре и разбирала барахло из ящиков своего рабочего стола. Делала она это скорее по настоянию, требованиям, шантажу, подкупу, и затем уже угрозам родителей, нежели от собственной сознательности, пристойной для «хорошей девочки». И Таня понимала, насколько она несовершенна, раз в ней не умеет самозарождаться желание провести генуборку.

Из хаоса старых полудневниковых тетрадок с рисунками, выдохшихся фломастеров, камешков, которые она собирала еще совсем малышкой на постройку собственного замка (чтобы быть там принцессой, и всеми повелевать, естественно) она извлекла все еще хранящую схематическую четкость карту болот. Что-то все эти годы не давало ей избавиться от этого пожелтевшего и покрывшегося морщинками складок листка бумаги, вопреки всем генуборкам, не раз случившимся при ее участии, но помимо ее воли. Таня отвлеклась на минуту от наведения порядка и рассмотрела карту как следует.