Когда в очередной раз властям вздумалось заново окрестить ветерана, главный вождь вспомнил о давнем своём приятеле по фамилии Грычко, который действительно был адмиралом по идеологической части. Верховный вождь достал бумажку и стал зачитывать своё предложение остальным вождям, но после слов “…переименовать в «Адмирала Грыч…»” выронил вставную челюсть и пока водружал её на штатное место, собравшиеся разразились аплодисментами и криками одобрения. Вождь решил, что соратники поняли его правильно, и не счёл нужным продолжать чтение. Секретарь записал в протоколе – «Адмирал Хрыч», каковое имя и попало в указ, а затем и в приказ по флоту. Сомневаться или перечить никто, разумеется, не посмел. На борту засияло золотом новое имя, а политработники устроили на крейсере музей. Экспозиция была обширна, однако не имела ни одной фотографии славного адмирала, да и вообще обходила молчанием его боевой путь. Всякому было ясно, что Хрыч имел множество заслуг, но вот каких именно – было окутано непроницаемой военной тайной. Если поручик Киже начинал с малого, знал опалу и взлёт, продвигался по службе и помер в чине высоком, то Хрыч явился миру сразу в адмиральском блеске, что делало всякие сомнения в его подлинности невозможными.

Крейсер не обременяли боевой службой, лишь иногда выволакивали в ближайший полигон при помощи тяжело сопящих буксиров. Перед тем, как скомандовать главному калибру – “Пли!”, командир незаметно крестился, ибо понимал, что ветхое сооружение способно в любой момент утонуть даже без лишних батальных упражнений. По обыкновению, производился лишь один залп, после чего те же буксиры тащили крейсер прямиком в док, для устранения повреждений, нанесённых старому организму учебной пальбой. Зато «Адмирал Хрыч» слыл кузницей дисциплины и порядка, взращивая в своих отсеках свирепых старпомов, безжалостных мичмано́в и непреклонных политработников, слава о которых гремела по всем флотам. Репутацию эту следовало поддерживать, а потому личный состав отпускали на берег редко, дабы не расслабился и не набрался вредного гражданского духа. Офицеры маялись тоской среди серого боевого железа и срывали раздражение на мичмана́х, те – на старшинах, а последним, и более всех, доставалось матросам. А чтобы для ропота у них не оставалось времени, их заставляли постоянно красить корабль. Крейсер был велик, и к тому времени, когда одни матросы добирались с кистями до бака, другие уже начинали сдирать краску на юте. И снова красили. Такой порядок был введён после того, как один корабль перевернулся и затонул накануне адмиральского смотра, не выдержав трёхтысячной покраски.

Сипунов, поёживаясь, стоял на корме разъездного катера и без особого волнения наблюдал, как в мокром тумане проступал силуэт огромного корпуса. Поднявшись по шаткому трапу, он с едва заметной, корректной небрежностью представился вахтенному офицеру. Несмотря на показную уверенность, Сипунов испытывал некоторую робость, и она помешала ему заметить выражение жестокой весёлости, мелькнувшее на лице вахтенного при появлении курсанта-стажёра. Вскоре прибывший был принят командиром крейсера – пожилым капитаном первого ранга, дожидавшимся выхода в запас.

– Прибыли, значит, – ответил командир на рапорт Сипунова. – Ну, служите, курсант. Надеюсь, у вас не будет никаких этих самых… – он покрутил в воздухе поднятой ладонью, – и тому подобных, – и он покрутил ладонью опущенной. – Можете быть свободны. Размещайтесь.

Размещаясь, Сипунов некоторое время размышлял над загадочным смыслом командирского напутствия, но потом, вспомнив, что в родном училище офицеры-воспитатели выдавали перлы и почище, успокоился.

За ужином он был представлен кают-компании и встречен радушно. Офицеры улыбались, наперебой желали ему успехов, но при этом перемигивались, что Сипунову не слишком понравилось, и он решил держать ухо востро, зная, что новичков всегда разыгрывают и вообще стараются поставить в самое, что ни на есть дурацкое положение. Он и сам частенько принимал участие в подобных забавах и надеялся на свою опытность.

Сипунов не учёл, что розыгрыш невозможно распознать, если в нём принимает участие большое количество людей, спаянных горячим желанием устроить ближнему конфуз. Офицеры крейсера, одуревшие от корабельного сидения, приняли явление курсанта как дар божий, и доктор – штатный объект шуток, вздохнул с облегчением.

Сипунова разыгрывали ежедневно и по нескольку раз. Иногда один розыгрыш плавно перетекал в следующий. Причём это не были древние, избитые приколы, а вновь придуманные, свежие, блестящие, достойные занять место в анналах морского фольклора.

Стажёр самонадеянно полагал, что годы, проведённые в училище, воспитали в нём непреодолимую, уверенную готовность ко всякого рода пакостям, но понял, что переоценил себя, и захандрил. Приятно одурачить коллегу, не страшно порою и самому оказаться в дураках, но постоянно жить в ожидании подвоха – тягостно и унизительно.

Сипунов хотел, было, попроситься на другой корабль, но вовремя сообразил, что и там будет встречен как желанный гость, тем более что молва уже сделала его имя пренеприятно известным.

Положение складывалось ужасное и безвыходное. До окончания срока стажировки оставалось ещё две недели, и Сипунов знал, что выдержит, но репутация его будет безнадёжно опоганена, и шлейф анекдотов будет следовать за ним по всем флотам и флотилиям, покуда не упакуют его в гроб, покрытый военно-морским флагом, а сверху положат фуражку и кортик. Да и в этот печальный момент кто-нибудь наверняка хихикнет.

Оставалось учинить некую сверхъестественно хамскую выходку, которая покрыла бы вечным позором коварных “хрычёвцев” и превратила бы Сипунова из жертвы в героя и победителя.

Курсант впал в мрачную задумчивость, стал рассеян и даже перестал огрызаться на шутки, что весьма обеспокоило корабельный народ. Всякий знает, что объект розыгрышей должен быть свеж, зол, бодр и обидчив. Офицеры даже решили оставить на время стажёра в покое, ещё не зная, что Сипунов уже измыслил дерзкое коварство, и час отмщения близок. Однажды вечером, явившись в кают-компанию к чаю, Сипунов поразил всех добродушным выражением лица, приветливостью и дружелюбием. Он заверил офицеров, что не держит на них зла, понимает значение юмора в нелёгкой морской жизни, и даже готов по мере сил скрасить досуг “хрычёвцев”, тем более что владеет искусством гипноза и может прямо сейчас провести показательный сеанс. Предложение было принято с восторгом.

– Только вы должны выполнять все мои указания, – потребовал Сипунов, – иначе ничего не выйдет.

Офицеры обещали.

– Это будет сеанс коллективного гипноза, – объяснил стажёр. – Ну, например… – он задумался. – Вот, скажем, после того, как я приведу вас в гипнотическое состояние, вам всем одновременно покажется, что в кают-компанию вошёл лев. Ну, как?

– Лучше бы пришли девицы, – заметил кто-то. – Ладно, пусть для начала будет лев.

Сипунов начал подготовку к сеансу: он построил офицеров, строго оглядел, некоторых поменял местами, а потом принялся ходить вдоль строя, размахивая руками и бормоча невнятные заклинания, среди которых иногда чудились неприличные выражения. Эти манипуляции и бормотание продолжались минут десять, после чего Сипунов принялся располагать офицерский состав в соответствии с известным ему одному планом. Он выбрал двух лейтенантов и приказал им забраться на спинку большого дивана, что стоял в углу.

– Это ещё зачем? – возмутились “хрычёвцы”.

– А затем, – строго объяснил Сипунов, – что, когда войдёт лев, вы, как и все нормальные люди, испытаете страх и с испугу можете наделать глупостей. А на спинке дивана вы будете чувствовать себя безопаснее. И вообще, товарищи офицеры, либо вы исполняете мои указания, либо сеанс не состоится.

Старпом – человек чрезвычайно строгий, но, вместе с тем, любознательный – рявкнул: «Исполнять!», после чего приготовления значительно ускорились.

Следующих трёх офицеров Сипунов посадил на старинный буфет, нескольких заставил встать на столы, а четверых загнал на пианино.