– Панас Романович, – вмешался шепотом рядом стоявший Прохор, – это вас какая-то барышня за дверью кличет.

«Что за чушь, какая барышня? Неужели снова даёт знать контузия», – подумал Панас и, успокоившись, перевёл дыхание. Не хватало только галлюцинаций.

Ключ плавно повернулся, и дверь без скрипа приоткрылась. Бандура запахом пустил команду на вход.

Проникшая в предбанник группа «Фомка» рассредоточилась кто куда. Панас, открыв дверь в комнату, мелкими, неуверенными шажками стал подкрадываться к игравшему приёмнику, по-прежнему просившему не зажигать огня. Как только Панас нагнулся над приемником, чтобы отыскать кнопку выключения, рядом на кровати что-то зашевелилось.

– Лёша, – послышался протяжный сонный голос, – опять ты в ресторане чеснока наелся! Ты же знаешь, я его переносить не могу! Не дыши на меня! И вообще я хочу спать. Давай ложись рядом. Мне завтра утром рано вставать.

Панас обомлел и принял позу «ступора».

Вспомнились детские годы, родное село на берегу Днепра и тот памятный день, когда его в голову лягнул колхозный жеребец. Ему очень хотелось верить, что это очередной куплет песни. Он даже попытался тихонько напеть припев…

Испуг догнал Бандуру в чужой кровати, куда он улегся, предварительно раздевшись. Неизвестная, прижавшись своей грудью к его спине, приятно дышала в затылок своим пятым «Шанелем». Ни живой ни мёртвый Панас с открытыми беспомощными глазами всматривался в темноту, в сторону группы «Фомка», и пытался запахом передать команду «Полундра!».

Однако, в этом не было необходимости. Когда «Фомки» поняли, что это не приёмник, всех слизало, как сбербанковские вклады в девяносто втором году.

Прошло минут десять. Панаса постоянно сверлил возникающий в таких ситуациях извечный вопрос шо делать?. Двигающаяся от дыхания грудь незнакомки явно не кстати массажировала спину. Бороться с преступным мужским желанием становилось невмоготу. Но сорвать операцию и подставить товарищей он не имел права. Для укрепления нравственности и супружеской верности Панас мысленно вызвал образ «Железного Феликса», того самого, который очень любил детей, но ненавидел их родителей. Вызов был осуществлён при помощи вопроса: «А как бы он поступил на моём месте?» В тот же миг Панасу послышался какой-то шум на улице, невнятные, пьяные крики людей за окном, одиночные ружейные выстрелы, отдаленные слова песни «Смело товарищи в …». Медленно, со скрипом отворилась дверь. В комнату вошёл Феликс и еще двое в кожаных куртках. Своими горящими, безумными глазами Феликс сверлил Панаса, как последнюю, недобитую гидру революции, при этом в грязных трясущихся руках сжимал какую-то бумагу.

– Решением Московского ГУБЧК,33 – загробным голосом вещал дух «железного», – за моральное разложение, срыв ответственного революционного мероприятия и предательство делу мировой революцией сотрудника ЧК Бандуру приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение при обнаружении последнего. Двое стоявших тут же выхватили пистолеты. Вспыхнули огни, раздался грохот.

От спины что-то отлегло.

Панас конспиративно открыл глаза.

Его слегка знобило. Все терзания по поводу мужского желания куда-то мгновенно улетучились. Было отчетливо ясно и понятно, «шо» надо делать. Из-за принятой неудобной позы тело начало затекать, а от нервного стресса Панас стал погружаться в сон. Однако успел про себя отметить, что бюст незнакомки на размер больше, чем у Зинки, и что, к сожалению, Феликс этого не почувствовал, а он ему не успел объяснить.

Ему приснился сюжет из «Тараса Бульбы» Николая Васильевича Гоголя.

Старый Тарас, с огромной связкой амбарных ключей, вёл под уздцы коня, на котором сидел его сын Ваня.

– Батьку, за шо-о? Батьку? – плаксиво вопрошал сынок.

– Что же ты, курчый сын, наделал? Ты мне какие ключи подсунул? А ну, слезай с коня и на колени.

– Я тебя открыл, я тебя и закрою! – с этими словами Панас замахнулся связкой ключей над головой Ивана. Тот бросился в рёв, похожий на храп.

Незнакомка сняла свою руку с его плеча и перевернулась на другую сторону. Панас умудрился одеться и, пятясь задом, оказался в предбаннике. Не успев развернуться, он споткнулся о какой-то чемодан (его забыли в спешке «фомичи»). Раздавшийся грохот заглушил звук тупого удара его головы о косяк двери.

Панас потерял сознание.

На этот раз ему снилось, как сын Тараса Бульбы – Иван, тащит бездыханное тело своего отца. При этом приговаривает:

– Батьку, я же Вам говорил, что «Штуцер» живёт в соседнем номере, а Вы мне – мовчы, мовчы. Батьку, а зачем Вы на голову одели женский лифчик?

От этого кошмара Панас быстро пришёл в себя. Обернувшись в темноте, он увидел какие-то тени.

– Хлопци, цэ вы-ы-ы? – протяжно простонал Панас.

– Мы. Мы, Панас, – ответила темнота.

Стало тихо. Где-то на улице ковырялись электроремонтники. Возле входа скопилась целая толпа постояльцев, требовавших именем демократии открыть двери и пропустить их в номера. В окно заглянула любопытная луна, чтобы посмотреть на чудовищный панасовский синяк, напоминавший водолазную маску, и рассмешить «экскурсантов». Кто-то, хихикая, дополнительно осветил лицо Панаса «ФЭДом»34.

– За мной, хлопцы! Вперед! – простонал Панас и показал на номер «Штуцера». Рука Панаса повисла в воздухе.

Опера быстро справились с дверью. «Фомка» ушла в работу. В предбаннике остались Прохор и Иван. Сквозь наползавший сон Панас услышал сдавленный шепот.

– Ванёк, а что у него в холодильнике? Посмотри, – убедительным тоном порекомендовал Прохор.

– Прохор, да тут вискаря немерено! Давай по пятьдесят грамм! – радостным писком проверещал Иван.

– Ты еще спрашиваешь! Тем более Панас в завязке, – наливай!

От неслыханной дерзости и возмущения Панас снова потерял сознание. Придя в себя часа через два, он услышал тягучий голос Ивана.

– Ну, что, Проша, – на посошок?

– Ну, ладно, давай, – ответил изрядно захмелевший Прохор, – на посошок и тихонько споём мою любимую «По диким степям Забайкалья».

От нахлынувшей досады Панас решил отлежаться в коридоре. Для второго захода у него не осталось живого места на лице и «вискаря» в холодильнике. Рядом прошла уборщица. Панас притворился спящим.

– От свинюка, – услышал он явно недружеский голос, – нажрутся, облюются, а нам потом убирать.

Шаги остановились. «Лишь бы она не полезла в карман, где лежали: пляжный снимок «Герды», фотографии тёщи на каких-то похоронах и жены с авоськами», – проскочила мысль. Тут же он почувствовал, как женская рука заботливо приподняла его голову и сняла лифчик. Шагов больше не было. Панас, прищуриваясь, вглядывался в темноту коридора. Мимо пробежала мышка. Где-то мерно постукивали часы. Рядом с ним кто-то заботливо оставил ведро и швабру. За дверью ковырялись «экскурсанты». Было тепло и уютно.

«Чуден коридор при лунной погоде», – подумал Панас.

На проводимом совещании в Директорате Панаса пригласили в президиум. Когда он сел возле трибуны, в зале стало ещё светлее. Сначала он подумал, что хотят отметить его заслуги как отличившегося «экскурсовода», – синяк в пол-лица так и не сошёл. Но потом понял, что он приглашен как образец и напоминание всему «сектору», к чему приводит самодеятельность в работе, отсутствие должной «отцовской заботы» и кураторства со стороны руководства. А также дерзкая оперативная независимость, пренебрежение к организующей роли вышестоящего «сектора», несогласованность и уход от выполнения четко выверенных и откорректированных пунктов плана.

Несмотря на успешное проведение вчерашней «экскурсии», руководство было недовольно (Вообще-то оно всегда всем недовольно – автор). Каждый выступающий со словами: «Я не участвовал, но я скажу», считал своим долгом дать рекомендации Панасу, как надо работать, при этом «лягнуть» посильнее.