Оказав по мере сил помощь жителям деревни, гуманитарный конвой выдвинулся обратно, по направлению в российской военной базе. Необходимо было пополнить запасы медикаментов, воды и пищи и дать передохнуть людям. Затем, уже максимум через сутки колонна отправилась бы в другую деревню, где измученные войной наваджастанцы также ждали еды и медпомощи.

По дороге Иван размышлял о своём обещании помочь Асале Хани. Действительно, через несколько дней самолёт с группой больных детей должен был вылететь в Санкт-Петербург, и Ларионов очень рассчитывал благодаря своим знакомствам обеспечить место на нём бедной женщине. Хотя сказать было легче, чем сделать. Такие рейсы рассчитаны, прежде всего, на детей, а взрослые могут лишь сопровождать их. Правило это старались строго соблюдать, и Иван не видел другого выхода, кроме как купить место для Асалы за свой счёт. Придётся потратиться, раз уж решил помочь.

Ещё молодому человеку вспомнился рассказ Хафизы Гафар. Ивана он заинтересовал. Хотя, надо сказать откровенно, он так до конца и не поверил словам молодой женщины. Действительно, человеку, далёкому от традиционных арабских верований, сложно было не приписать услышанное излишне богатому воображению рассказчицы. А поведала Хафиза Ивану вот что:

«Это произошло давно, лет семнадцать назад. Отец недавно умер, и мать поехала в один из дней в соседнюю деревню, чтобы отвезти его родным какие-то вещи. По дороге домой – а возвращалась она довольно поздно – недалеко от взъезда в нашу деревню на перекрёстке дорог мать встретила ребёнка – девочку лет восьми-девяти, которая просто стояла и смотрела на неё.

Девочка была совсем одна, и при ней не было никаких вещей. Она выглядела усталой, словно много дней провела в пути. Её платьице, кстати, очень хорошего покроя и из дорогого материала, успело запачкаться и кое-где даже порваться, а на шее висел медальон с какими-то вырезанными символами.

Странная ситуация, даже пугающая. Знаете, арабы верят в злых духов. Они порой предстают в человеческом обличье, заманивают людей в глухие места и там жестоко убивают. Но мама всегда была доброй душой. Она не испугалась, остановилась, что расспросить ребёнка, как-то помочь ей.

Однако в ответ на все вопросы девочка продолжала молчать, одновременно пристально наблюдая за моей матерью. Мама потом однажды рассказала мне, что взгляд этот словно прощупывал её насквозь. Лишь на вопрос об имени девочка сказала, что её зовут Салема.

Так больше ничего и не добившись, мама решила взять Салему с собой к нам, подумав, что ещё раз расспросит её обо всём позже, когда накормит, вымоет, когда девочка отдохнёт и выспится. До сих пор я не уверена, было ли это правильным решением, хотя мать никогда не говорила о Салеме в негативном свете.

Мой дядя, который часто бывал у нас в гостях, а после смерти отца стал бывать ещё чаще, так как, по его словам, матери нужно мужское плечо, сразу же невзлюбил Салему, мне показалось, даже испугался. Частица его страха передалась и мне, но я не смела тогда перечить матери и поэтому приняла как вынужденное то, что эта странная девочка поживёт у нас, пока не отыщутся её родственники.

Так Салема вошла в наш дом. Поскольку её родители или другие родственники не отыскались ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц, она осталась жить с нами. Мама так и не смогла добиться от неё ответов на свои вопросы. Решив, что девочка, очевидно, пережила какое-то несчастье и поэтому так замкнута, мать решила не беспокоить её лишний раз расспросами, надеясь, что со временем всё разъяснится.

Она хотела выкупать Салему до того, как мы сядем ужинать, но та не позволила себя раздеть и вообще явно не любила, когда другие люди дотрагиваются до неё. Кроме этого, в первый вечер она даже не стала есть с нами и просидела всё это время в соседней комнате. Наверно, старалась заставить себя привыкнуть к нам.

Мать с дядей долго спорили по поводу того, что Салема должна остаться, и в этом вопросе она, обычно такая мягкая и неконфликтная, настояла на своём. Вопрос о Салеме вообще был для мамы принципиальным на протяжении последующих нескольких лет. А дядя, поняв, что вряд ли сможет переубедить сестру напрямую, переключился через какое-то время на меня, пытаясь настроить против сестры и, в конечном счёте, всё-таки выжить её из нашей деревни. Других жителей деревни он тоже периодически подначивал жаловаться на девочку моей матери.

А в тот первый вечер, помню, как я тряслась от страха, находясь в одной комнате с Салемой. Если бы ни присутствие матери – мы тогда жили очень бедно и спали в одной комнате – я бы, наверно, сбежала к соседям или что-нибудь в этом духе. Уснуть не получалось – мне всё время казалось, что Салема смотрит на меня, и я как будто даже слышала её тихий смех. В какой-то момент, не выдержав, я открыла глаза и увидела, что она действительно, не моргая, смотрит в мою сторону. Салема лежала напротив на полу – тогда мы спали прямо так на тюфяках, используемых вместо матрасов. Луна светила на неё через окно без занавесок, и я хорошо могла рассмотреть её лицо – весьма симпатичное, но абсолютно без эмоций, и глаза необычного красноватого оттенка.

Я стала читать про себя молитвы, призывая Всевышнего защитить меня от Салемы. Не знаю, какое чувство она испытывала в тот момент, но уверена, что мои мысли в тот момент она читала так же легко, как если бы я говорила вслух.

Не знаю, услышал ли Аллах мои молитвы, но ничего страшного в ту ночь ни со мной, ни с матерью не произошло. Это приободрило меня, хотя я продолжала быть настороже по отношению к своей сестре – может быть, она что-то задумала, и всё ещё впереди. Мама же, казалось, ни о чём не беспокоилась.

Она расспросила всех, кого могла, про девочку, но никто из местных жителей не знал, откуда же этот ребёнок взялся посреди дороги. Однако все успели приметить странности Салемы, особенно её глаза и цвет красноватый оттенок кожи.

Маме удалось уговорить Салему принять ванну, но та сделала это сама. Ей выделили часть моей одежды, в которой Салема приобрела более «человеческий» вид. У Салемы были роскошные длинные чёрные волосы, и мать хотела заплести ей косу, но снова не имела успеха. Зато уже на второй день она начала есть вместе с нами.

Так без особого прогресса прошло несколько дней. Салема почти не разговаривала с нами, произнося за весь день не более десятка слов. Мать как могла старалась её разговорить и меня заставляла больше общаться с сестрой. Я даже попыталась пару раз пригласить её поиграть с другими детьми, но слышала в ответ лишь бесстрастное: «Нет». Впрочем, так было даже лучше, ведь родители других детей вряд ли бы позволили им играть с Салемой. Если бы мы были с ней вместе, со мной бы тоже никто не стал дружить.

Между тем, в деревне стали относиться к нашей семье менее дружелюбно, и только былое уважение к моей матери, благочестивой женщине, а теперь и вдове, ещё как-то спасало дело. С нами не разорвали отношений окончательно, но перестали приходить в гости, да и к себе стали звать реже, и уж, конечно, без Салемы.

Я никогда всерьёз не задумывалась над существованием джиннов, воспринимая их как страшилки, которыми родители пугают детей, чтобы те не гуляли в разных безлюдных местах и не уходили по вечерам из дому. Но в случае с Салемой я как-то инстинктивно почти сразу догадалась, кто передо мной. Уверена, и мама с самого начала понимала это. Мы никогда за всё время, что Салема жила у нас, ни после её ухода не решались явно произносить слова «джинн» даже между собой, хотя про себя я именно так её и называла.

Помню, однажды она произнесла любопытную фразу. Мама как раз закончила готовить обед. Она взяла стоящее рядом небольшое ведёрко с водой и, прежде чем вылить его в костёр, негромко произнесла:

– Прошу вас уйти, жители пламени.

Обычно так арабы стараются не потревожить духов, по преданию живущих в огне, – тех самых джиннов.

Стоящая рядом Салема при этом заметила: