В глазах, очень кстати, совсем просветлело, но взбираюсь на телегу молча. Язык ещё ватный, боюсь, что за пьяного примут.

   - Чего тебя переклинило так? - подозрительно щурится второй мужик: помоложе возницы, моих, наверно, лет, и такой же, вероятно, пассажир. - Болеешь?

   У пассажира взгляд сметливый, как у большинства деревенских. Одет почти как я: джинсы, кроссовки, куртка. Только последняя поновее и почище моей, потерянной, будет.

   - Заплутал я, - слова вырвались четкие, и от души отлегло. Неужели от чар ведьминых избавляюсь?

   - Так, давай, рассказывай - кто ты, откуда и что с тобой приключилось. До Реженки нам полчаса на нашем резвом старичке пилить, верно, Михалыч?

   - Какой он тебе старик, крепкий ещё Гунька, но гнать не стану, это верно, - незлобливо огрызнулся возница: мрачноватый, коренастый и осанистый, сразу видно, - мужик солидный и уважаемый.

   - Константин меня зовут, - представился коротко. И тут меня понесло. Видно так обрадовался, что снова могу нормально говорить, что ковылять не надо - подо мной трескучая пахнущая сырым сеном телега, что дорога с нормальным лесом вокруг, что вместо ведьмы с её глазастой дочкой настоящие мужики рядом. Даже Гуньку, коняку чернявого, расцеловать готов. Ну, и вывалил я на мужиков всю историю, что со мной приключилась, как есть.

   - Ого, - радостно засиял, как только я закончил рассказ, агроном Кириллов из Реженки, так он представился. - Так говоришь, что ты только три дня, как Ольховский? Домик в деревне купил? Ну да, бывает, что и горожан к нам заносит - места-то знатные, можно сказать, заповедные. И хорошо, что купил, и семью привози. И понятно теперь, почему расколбасило тебя нешуточно с тёткиного кваска - слабые вы от городской жизни против нас, деревенских. А захаживал ты, судя по всему, к Ореховой Татьяне Ивановне, к пасечнице. Отшельницей живёт, но никакая она не ведьма. И мёд у неё знатный, и квасок, и ещё кое-что, - агроном доверительно мне подмигнул. - Точно один квасок пил? Но с дочкой ты перегнул. Нет, брат, у Ивановны никакой дочки. Одна она живёт, все знают, что одна.

   - Да как же? Если я... я же сам видел?! - мне теперь умилительно-простодушная рожа Реженского агронома очень даже подозрительной кажется. Нету дочки. Ага, нету. Издевается надо мной? По-нахальному, по-деревенски насмехается?

   - Тпру-у, - остановил Гуньку бородач и обернулся к нам насупленный. Из-под густых бровей зыркнул недобро на агронома. - Дуй, Кириллов, в свою Реженку, бабы твои, небось, уже заждались. Болтун. Кхэ-кхэ-хэ, - скорее не засмеялся, а зловеще заскрипел возница, что прозвучало инородно и не к месту в тихом утреннем лесу.

   Агроном Кириллов не удивился и спорить не стал, легко спрыгнул с телеги, махнул рукой.

   - Ладно, спасибо, Михалыч. А ты, Константин, будешь в Реженке, заходи, не стесняйся. А дочки у Ивановны нету, точно говорю, нету.

   Отворачивается агроном и размашисто шагает прочь, обогнув указатель на Реженку. По всему видно - парню хорошо и весело. Птички поют, погода с утра прекрасная, и в деревне, наверно, Кириллова кто-то по-доброму ждёт. А у меня от его самодовольного "нету дочки" ещё сильнее стучит болью в голове.

   - До Ольховки далеко? - спрашиваю, как только тронулись.

   - Не боись, рядом твоя Ольховка, - Михалыч цокает на Гуньку, чтобы тот порезвее шёл. - Я тебя, парень, до самой деревни довезу, мне как раз в крайний дом к Степановым кое-что завезти надо.

   - Хорошо, - радуюсь я, поскольку до сих пор плохо представляю, где моя Ольховка находится.

   - А Кириллов брехун и не знает толком ничего, - неожиданно продолжает возница. - Татьяна-то Орехова, конечно, не ведьма, а вот дочка ейная...

   Михалыч начал было оборачиваться ко мне, но передумал, чёрной бородой тряхнул и снова отвернулся. Заговорил тихо, но так доверительно, что я весь обратился в слух.

   - Татьяна совсем молодкой была, когда в беду попала. Тоже в лесу заблудилась. Кириллов, может, эту историю и не слыхал, а я помню. Три дня девки дома не было. Искать не сразу кинулись, она при тётке сиротой росла, на другой день только спохватились. Полиции у нас своей нет, и тогда не было. Пошарили деревенской толпой по ближнему лесу, но девку не нашли. А к вечеру третьего дня Татьяна сама вышла. Глазами шальная, исцарапанная, в одежде рваной. Мычит непонятное и ревёт. Да только тётка на неё пялиться долго не позволила. Увела, в баньке отмыла и в доме спрятала.

   Михалыч умолк. Спина в поношенной телогрейке сгорбилась. Телега поскрипывает, конь копытами мерно и глухо по лесной дороге бьёт. Берёзы да ели по обочинам тихие, и я нарушить молчание боюсь, жду, когда Михалыч сам продолжит. Так он и не заставляет себя уговаривать.

   - Н-но, - лениво подстёгивает Гуньку и продолжает рассказ. - А мы что, деревня посудачила бы пару дней да забыла. Но к зиме у Татьяны пузо приметно вспучилось. Тётка, знамо дело, взбесилась. Бабам Ольховским тоже неймётся знать - что да как. А у Татьяны характер - фыркнула на всех и на старую отцовскую пасеку сбежала. Ну, на ту самую, где ты побывал. Места эти и до того лихими считались, нормальные люди к заброшенному дому не шастали, там своя история. А как Татьяна поселилась, так вообще, пакостное случаться стало. То скотина забредёт и на рядошном болоте сгинет, а то и человек еле вырвется, вот, как ты сегодня. Словно Татьяну с приплодом сила нечистая охраняет. Но, мало-помалу, до людей правда дошла - родила Татьяна на пасеке дочку. Ведьму родила. И живёт до сих пор там, чтобы ведьму в руках держать, подальше от людей. Можно сказать, нас от нечисти спасает. Так что вовсе не Татьяна ведьма, а дочка ейная.

   Михалыч рассказ ведёт ровно, спокойно, а у меня на затылке волосы шевелятся.

   - А я думал, квас... - нелепо вклиниваюсь я.

   - А что квас? Квас у Татьяны добрый. Пил? И хорошо, что пил. - А что это у тебя на руке? Кровь? Тпру-у-у, - Михалыч осаживает Гуньку и разворачивается ко мне всем корпусом. - Так ведьмочка тебе и кровь пустила?!

   Смотрю, действительно из-под рукава свитера по запястью тонкая ниточка крови тянется. Задрал рукав, вижу, старая рана на предплечье кровит. Странно, думаю, не должно быть крови, поранился ещё позавчера в ближнем лесу, когда впервые оглядеться вышел. Дом-то у меня крайний на улице, почти в лесу. Пригляделся, а чуть ниже и другая, посвежее, ранка есть. Да что же это... сразу вспомнилась странная хватка Екатерины, там, на болоте. Аккурат на этом месте руку сжимала. И кровь была, только тогда второго пореза сразу не заметил.