Взбудораженный приход попытался было связаться с самим Патриархом, но в духовной курии у проворного батюшки оказались могущественные защитники, и петиция не дошла по назначению.

Смятые вихрем нежданных событий, никто не вспомнил «сосланного на Курилы» монаха-танкиста. Вспомнили о нём прихожане, только когда неожиданного пришла от него открытка с незлобливым приветом, вспомнили и сравнили… Давно канула русская школа и просветительский журнал грубоватого толстяка и закрылись на ключ двери столовой в жилой половине, где обитала теперь нерадушная матушка с малыми детьми.

Батюшка же, произведя необходимый эффект в своих владениях, развязал себе руки и стал зарабатывать на жизнь продажей недвижимости, поскольку зарплата из Патриархии приходила с многомесячными перебоями, а матушка нянчила двоих малышей. Да и содержание церковного дома требовало немалых вложений, на кои малочисленная паства не тянула. На возможные претензии батюшка предусмотрительно заявлял одно: «Службы я служу!»,– что было абсолютной и неоспоримой правдой.

Скайп – великое изобретение. Мама привыкла к моим частым звонкам и уже не понимает их отсутствия, когда я уезжаю за город или на острова.

– Алё, мама?

– Где ты была? Почему не звонила? Я так волновалась: по телевизору передавали, что у вас был ураган! И ты не звонишь! Как ваши дела?

Мама – журналист старой гвардии, того цвета нации, который растоптали нищетой и забвением новые хозяева перелопаченной державы. Но мама не доверяет мизерному государству, расположенному на другом конце земли, поэтому мне сложно убедить её, что оно богоугодно, поэтому от урагана нам достаётся только дождь, а размах телестрастей обычно преувеличен. Студенческие беспорядки, профсоюзные забастовки, демонстрации и климатические нарушения выглядят, к счастью, гораздо эффектнее на телеэкране, чем на улицах моего города – достаточно заснять на видео одну горящую шину, чтобы на экране телевизора полыхала вся столица, и достаточно сделать фото одного поваленного дерева на набережной, чтобы создалось впечатление японского цунами.

Мама отказывалась путешествовать и никогда не навестила меня в моём далеке, мне так и не посчастливилось одарить её благами нашей земли обетованной. Моё желание доставить ей удовольствие от заботы посторонних людей, сердечной атмосферы пунктов здравоохранения и бытовых услуг без усилий – почило втуне.

В советские перестроечные времена приезжали в гости к своим «декабристкам» сёстры, племянники и тёти, матери и отцы, по отдельности и даже вместе. Некоторые матери оставались на полгода, а то и на год нянчить малолетних внуков. Они навещали свою дочь на работе, оживляя рабочую обстановку иностранного предприятия экзотикой собственного существования, иногда заходили вместе с внуком, обедали на общей кухне среди сотрудников, заводили с ними знакомство, насколько позволяло незнание языка.

Начиная с девяностых, когда характер русской миграции изменился и стали приезжать и оставаться целые семьи, бизнесмены, студенты, молодые сотрудники международных компаний – многие родители переселялись насовсем, помогали воспитывать подросших внуков. Некоторые родительские пары даже жили отдельно на свою пенсию. Некоторые, в свой срок, нашли здесь свое последнее прибежище.

Для соотечественников, живущих на далекой стороне, посольство олицетворяет дом – не удивительно, что они всегда тянутся к нему и с радостью откликаются на любое приглашение. До перестройки, когда еще не было ни русского консульства, ни посольства, в стране работало агенство печати «Новости», где, кстати, служили журналисты из местных коммунистов наряду с советскими сотрудниками, которые приветливо относились к проживающим согражданам, и в офисе всегда можно было получить бесплатно советские издания, в частности, журнал «Экран».

С началом перестройки именно агенство печати «Новости» организовало первое собрание соотечественников с тем, чтобы рассказать об изменениях, происходящих на родной стороне. Первые русско-смешанные дети, еще маленькие, бегали в проходе между рядами стульев, занятые их молодыми мамами – первыми русскими женами в этой стране, пришедшие на первое собрание – первое внимание к гражданам «второго сорта», негласным «предателям родины», хотя они, конечно, совсем себя таковыми не чувствовали.

В последующие пореформенные годы и позднее внимание со стороны уже консульства, а позднее и посольства, росло, появился термин «соотечественники», между посольством и соотечественниками возникло сотрудничество, рабочие и дружеские отношения, с годами все более плотные и полноценные. По просьбе одного из наших послов, я даже подарила одну свою книгу с автографом посольской библиотеке.

Первый дипломатический сотрудник, воспользовавшийся свободой нового времени – то ли консул, то ли вице-консул – длинный, тощий, разговорчивый, сам напросился ко мне в гости, разыскал нас в жилом комплексе, выстроенном в центре города по кубинскому проекту, под названием «Либертадоры» («Отцы нации»), просидел у нас в гостях несколько часов подряд, по хорошей московской традиции, с большой любознательностью крутил головой и проявлял ко всему вокруг большой интерес. Было видно, что, оказавшись в новой для себя политической ситуации, он был счастлив.

Гораздо позднее, после открытия в стране российского посольства, другой дипломатический представитель очень охотно поддерживал со мной дружеские отношения и сотрудничал с моими творческим проектами, возил меня с моей выставкой в Коста-Рику выступать в Российском посольстве перед дипкорпусом Сан-Хосе, приглашал в Москве на торжественные мероприятия, организованные его родным институтом и Министерством Иностранных Дел. По роду службы, он много лет бессменно работал в нашем посольстве при разных послах и в итоге его торжественно проводили на пенсию,– на той многолюдной праздничной церемонии мы присутствовали всей семьей.

Еще один сотрудник дипломатической миссии одновременно был литератором и прекрасно переводил на испанский язык. На этой почве взаимного признания, когда закончилась его командировка, он оставил мне, по личной и литературной симпатии, коллекцию книг и предметов декора, которые не стал увозить в Москву.

…Через два дня, в воскресенье, выборы президента России. В конференц-зале, где посольские работники занимаются испанским языком, уже натянут от пола до потолка российский флаг, отгораживая как бы кабинку для голосования. На столе для голосующих положены четыре одинаковых плаката с информацией о баллотирующихся кандидатах.

В дверях появляется посол. Его появление всегда вызывает положительные эмоции: это живой, разговорчивый и благопристойный человек. За три года службы в его поведении ни разу не промелькнуло несоответствия между его собственной воспитанностью и идеологией государства, которое он представляет.

– Вы не приходили прошлый раз на выборы в парламент, – обращается он к преподавателю из местных соотечественников.– Вы должны были прийти. Надеюсь, вы обязательно придёте в этот раз. Это наш гражданский долг. Независимо от того, где мы живём, родина всегда одна. Кому безразлична родина, тот может поменять гражданство. И приглашайте, обязательно приглашайте всех голосовать!

Что-то поменялось в государстве, что заставляет его хамить? Значит, его поведение всё-таки на службе государству. Как я посмела усомниться в этом. Непростительная наивность.

Три года назад посол в виде гуманитарной помощи в обстановке безработицы устроил преподавателя на работу в посольство. Заслуги преподавателя в культурной жизни страны вызвали посольское внимание и поощрение. Его стали приглашать на посольские приёмы, пользоваться квалифицированными услугами перевода и однажды пригласили работать на выборах. Его даже выбрали в правление Общества дружбы двух стран. Всё это проживающие в стране сограждане расценили как вполне естественное поведение посольства в нормах общечеловеческих ценностей и в рамках государственных изменений.