Моей московской подруге понравилось, как с ней разговаривал мой старший сын:

– У него, когда он со мной говорит, интерес в глазах по отношению ко мне, с ним здорово общаться. У нашей молодёжи такого нет, они как бы внутренне изолированы от нас, старших.

Я была очень рада и горда такому замечанию:

– Это у него латиноамериканское.

Известно, что дети от смешанных браков часто получаются необычной красоты или особенностей.

У Гели, чей папа мулат, – зеленые глаза и светлые африканские волосы, уложенные в длинные дредлоки. Благодаря своей экзотической внешности, Геля в свое время была ведущей моделью страны.

Такая же светлая африканская шевелюра у сына Таси – Костика Габирия. Может показаться, что Габирия – грузинская фамилия, но в данном случае она баскская. Среди испанских конкистадоров в Латинской Америке были и баски.

– Никогда не думал, что в моём доме будет жить негритёнок,– говорил Тасин папа, играя с маленьким внуком.

У Артема, который вырос на перешейке и по-русски говорит как русский, – внешность русская, но удивительно другое. Его разговор и поведение – это разговор и поведение русского интеллигента. В здешней среде такого феномена – интеллигенции в русском понимании слова – нет. Вот так удивительно работают гены.

Инга осталась с малышкой на руках без мужа, без дома, без работы и с больной ногой, из-за которой надолго попала в больницу. В больнице над ней взяли шефство сёстры-доброволицы из Французского центра. Они позаботились о ребёнке, пока она лечилась, и когда вышла из больницы, помогли ей найти жильё, подать на развод и устроиться на работу.

По мере прибытия из России новых смешанных брачных пар, число неудавшихся союзов росло. Среди немногочисленных счастливых браков случались и горькие случаи раннего вдовства жены. Молодые русские вдовы, впрочем, как и жены, с малолетними детьми на руках, ходили по городу под палящим солнцем в поисках работы. Все они имели профессию – но большинство областей народного хозяйства, где они могли бы работать, в третьем мире отсутствовало. Безуспешно обив все возможные пороги, они устраивались продавцами недвижимости и массажистами – это были единственные зарплаты, позволяющие без помощи мужа растить детей. Редко кому удавалось работать по специальности и давалось это тяжким трудом.

Многодетной матери-одиночке Наде удалось получить от государства социальное жилье, то есть, почти бесплатное – однокомнатную квартиру в жилом комплексе в черте города. Две двухъярусные кровати занимали спальню целиком, так что дети-школьники проходили между ними бочком. На выступах кровати висела гроздьями одежда на металлических плечиках, вместо платяного шкафа. Сама Надя спала на диване в узкой гостиной напротив ванной, чья дверь, открываясь, касалась дивана, и где впритык к дивану удивительным образом помещался холодильник и плита. Над диваном во всю стену висел знакомый каждому советскому гражданину красный узорный ковер, из тех прекрасных натуральных фабричных образцов, вытканных в южных республиках СССР. Старшая девочка присматривала за младшими братьями, пока мать допоздна работала на основной работе и дополнительных заказах.

Жизнь развивалась по своим законам и судьбы выстраивались по Божьему предопределению, независимо от географии пребывания. В одинаково непростых буднях русских жен варьировалось место проживания в стране, срок совместной жизни в браке, количество малолетних детей… название диагноза.

Они лежали с раком, миомой и лейкемией, общим сепсисом и Бог знает ещё с чем – и только тропическое солнце, беспощадное ко мраку физическому и духовному, спасало их неопытный дух и превращало его в неугнетаемый.

«Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоpжетта»…

С каждым годом российское присутствие на перешейке расширялось, характер русской миграции менялся – большие изменения грянули в связи с перестройкой – и в 90-е в этой стране уже было не только русское консульство, но и посольство, и даже церковь.

Именно церковь – со своим домом на большом участке, со свободным доступом всем и каждому, в отличие от правил безопасности посольства – стала местом объединения русской диаспоры, в подавляющем большинстве своем неверующих – наследников советского воспитания.

Батюшка №1 обладал классической внешностью, возникающей в сознании советского россиянина, воспитанного на образе дореволюционного попа в рясе: плотный, пузатый, мордатый, заросший спутанными волосами, переходящими в бороду. Выяснилось, что он монах и в прошлом танкист. Обе реалии выглядели экзотично для женщин, давно не имевших дело с отечественным бытием, причём, последняя звучала диссонансом по отношению к первой. Отнесли это на счёт своей оторванности от пореформенных процессов отчизны.

Собственно верующих – тех, кто организовал церковь в зарубежной столице и выписал в неё священника – было мало, и двери держали открытыми для всех сочувствующих. Cоотечественницы, перенявшие радушиe местных жителей, принимали русский храм за место встречи земляков. При взаимодействии Российского посольства и священника организовали русскую школу для детей, для чего выделили столовую в жилой половинe. На большом стенде батюшка вывешивал собственной редакции журнал и фотографии полуцерковной-полусветской жизни общины. Cобственно верующие всё же вели некую церковную, приближённую к батюшке деятельность. От них стало известно, что тот, вопреки монашескому сану, грешит чревоугодием и злоупотребляет спиртным: по-зарубежному двойной холодильник стоял забитый до отказа едой, a кухню загромождали ящики из-под пива. От них же пошли жалобы, что батюшка резковат, a скорее грубоват, чаще груб, обычно большой грубиян. Танкист,– миролюбиво решили женщины из круга сочувствующих возврату нации на духовныя круги своя. Приближённые же сёстры во Христе неожиданно (хотя и закономерно, ибо бремя танкистской лексики ложилось исключительно на их близрасположенные плечи) восстали и написали Патриарху прошение заменить монаха на женатого священника, который бы по положению своему, надеялись женщины, лучше понимал нужды и чаяния семейных прихожан. Так деликатно выразились в своём послании немногочисленные воцерковлённые прихожанки.

Уже перед отъездом батюшка, страдающий диабетом, попал в больницу, и задержался в ней на месяц с лишним. Поговаривали, что заболевание его связано с неправильным питанием и недолжным возлиянием. Впрoчем, навещали его исправно и сочувственно.

Через некоторое время после своего отбытия и уже после того, как приехал новый женатый священник и в новых впечатлениях подзабылись грубости прежнего отца церкви, до прихожан дошёл слух о нём с российских Курил, куда Патриарх, к дружному смеху оставленного им прихода, «услал», как решили женщины, батюшку-танкиста.

Юные, молодые, зрелые и в возрасте женщины составляли этот зарубежный приход. А кто ещё мог его составлять, если его основное население, начиная с 60-х годов прошлого века, были русские жёны местных жителей, отправившихся в своё время получать высшее образование в Россию. Именно в 60-х годах перестали лишать гражданства советских подданных, заключающих браки с иностранцами.

Результатом чего сегодня в этой тропической стране жило около ста смешанных семей c матерями из разных уголков бывшего Советского Союза. Эдакие «декабристки» со своим потомством. Российских отцов насчитывалось всего трое, чему имелось другое политическое объяснение, основанное на советской демографии: мужчин в Союзе продолжало катастрофически не хватать. В этой связи и без того редким отношениям советских мужчин с иностранками власти чинили косвенные, но действенные препятствия,– вплоть до «перестройки» добивались брака единицы.