- Страшно, что и говорить... А в лесу отыскать нас не совсем просто. - Задорно прищурив глаза, Доватор продолжает: - Днем казаки кормят коней, отдыхают. Ночью, выполнив задачу, меняют место. Пусть ищет авиация! Ну, а если найдет и побомбит, - на то и война!..

- О боеприпасах, продовольствии думали? - спрашивает командарм.

- Думал. Каждый казак берет в переметные сумы пятидневный запас продовольствия и побольше патронов. Кроме того, в каждом эскадроне до двадцати запасных вьюков. А в тылу колхозники помогут.

- На это рассчитывать нельзя. Гитлеровцы всех ограбили.

- Назад отберем. Гарнизоны будем громить. Придется трудно - на шомполах конский шашлык пожарим.

- Как будете управлять дивизиями, полками, эскадронами?

- По радио и делегатами связи...

- Собираетесь управлять по радио, а на штабных занятиях полки потеряли друг друга.

- Заставим работать рации, заставим!.. Но главное - народ хочет драться. Хочет!

- Экий ты, брат, напористый! - ворчит Гордей Захарович. - И меня-то раззадорил: так и хочется сесть на коня, разобрать поводья. Ей-богу, поехал бы сам, а то вот сиди тут, маневрируй...

- Долго будем маневрировать, товарищ генерал? - спрашивает Доватор, склонив набок голову.

- Ты, полковник, как скипидар. Чихнуть хочется. А я вот прочитаю тебе один рапортец - сам расчихаешься... Там тебя, голубчика, так разделали!..

Доватор понимает, о чем речь, и настораживается.

- Прочесть, Иван Петрович? - спрашивает у командарма Гордей Захарович.

- Не стоит, - говорит командарм, улыбнувшись.

- Нет, вы покажите все-таки рапорт, - горячился Доватор. - Теперь мне понятно, почему с рейдом канитель и мне экзамен...

- Да, ты прав, экзамен был, - твердо говорит командарм, - но ты его, кажется, выдержал, а потому - получай приказ! - Командарм взял со стола приказ и подал Доватору. Прочитав его, Доватор тыльной стороной ладони потер лоб. Еще больше сдвинул на затылок папаху, тряхнул головой, оглядел всех, снова перечитал.

- Вот здесь-то и начинается самый главный и ответственный экзамен, снова заговорил командарм. - Ты поведешь кавалерийские полки в тыл врага. Научи их драться и быть стойкими перед любой опасностью. Надо разбить боязнь окружения. Нам сейчас очень трудно. Может, будет еще труднее. Город Ельню штурмуют семь немецких дивизий. Надо помешать. Они готовят прыжок на Москву. Надо нарушить механизмы тыловых коммуникаций, затормозить передвижение. Мы должны сделать перегруппировку, подтянуть резервы. У нас за спиной Москва. Ты понимаешь, что это значит?

- Я понимаю. Я выполню этот приказ.

- Желаю, как говорится, ни пуха ни пера. - Командарм крепко пожал Доватору руку.

- Мое благословение - драться по-суворовски, - говорит Гордей Захарович. - Холостяков упрекает тебя в подражании Суворову. Если в солдате есть хоть маленькое суворовское зерно - это непобедимый солдат! Гордись! Тебя направляем в тыл врага. А холостяковых будем переучивать!..

- Вызовите подполковника Холостякова, - обращаясь к наштарму, приказал командарм, - и предупредите, что за такие рапорты впредь буду отдавать под суд. Числить его пока в резерве штаба армии. Убрать из кавгруппы, чтобы он там не мешал. Подполковника Плотвина - в кавгруппу, с особой задачей, которую он получит от Доватора.

- Я готов выполнить любое задание, товарищ генерал-лейтенант! ответил Плотвин с дрожью в голосе.

Доватор, поджав губы, молчит. Горячая взволнованность овладевает им. Ему хочется сейчас обнять плотную фигуру командарма, прижать к груди, потом тряхнуть маленького усатого начальника штаба, спросить: "Ну, как, папаша, крепкие у тебя косточки? Поедем в тыл фашистов бить! Ведь с этаким папашей можно чудес натворить..."

- Чему вы улыбаетесь, полковник Доватор? - спрашивает командарм. Подполковник Плотвин направляется в ваше распоряжение - вы слышали?

Доватор одергивает гимнастерку.

- Слышал, товарищ генерал. А не боится он, что упадет с коня и ребра поломает?

- Не вспоминайте старое, товарищ полковник! - вспыхнув, говорит Плотвин. - Я в кавалерии не служил, но с конями дело имел...

Доватор попросил разрешения удалиться. Не терпелось поделиться радостью с командирами дивизий, полков, эскадронов, со всеми казаками.

Еще из штаба армии он позвонил Карпенкову и приказал вызвать командиров и комиссаров частей на совещание. Это было одно из самых коротких совещаний за все время боевых действий соединения Доватора.

Стоял ясный солнечный день. Командный состав собрался на небольшой лесной поляне под могучими шатровыми дубами. Доватор был посреди плотно обступивших его боевых командиров. Он начал говорить не сразу. Поправив под буркой полевые ремни, смотрел на командиров по-новому, особенно блестящими глазами. В голове было много горячих и волнующих мыслей и слов, но он ожидал еще других - более выразительных и сильных.

Кратко изложив сущность боевого приказа, назвав район предполагаемого прорыва фронта, Доватор перешел к самому важному:

- Не забудьте, мои боевые друзья, что мы идем выполнять задание нашей партии и Родины. За линией фронта, под коваными сапогами фашистских захватчиков, стонут наши люди. Они ждут освобождения. Мы передадим им привет от всего народа и поведем на беспощадную борьбу. Я прошу командиров и политических работников немедленно провести во всех подразделениях партийные и комсомольские собрания. Пусть коммунисты и комсомольцы разъяснят каждому бойцу - своему товарищу нашу задачу...

Командиры разъезжались быстро. Стройные, подтянутые люди в военной форме крепко сжимали поводья и ловко садились на коней. Звонко стучали копыта, горячились и всхрапывали кони. Лев Михайлович провожал своих командиров глазами. Впервые в жизни он твердой рукой и вдохновенным словом направлял людей в бой.

Над головой Доватора в синем небе ползли и качались дымчатые облака; словно встревоженные глухими артиллерийскими выстрелами, рядом шелестели могучие дубы.

ГЛАВА 13

С утра наша артиллерия беспокоила немцев. Над лесом с тревожными криками кружились стаи птиц.

Накануне полевой походный госпиталь отправил больных и раненых в тыл. Палатки свернули во вьюки. Алексей Гордиенков должен был уехать с последней машиной. Однако как его ни искали, ничего, кроме изломанных костылей, валявшихся под елкой, не нашли...

Перед этим у Алексея с Ниной произошла размолвка.

- В тыловой госпиталь не поеду, - заявил Алексей.

- Куда же ты денешься с такой ногой?

- Подумаешь, рана! Кость цела. Брошу костыли - и все. Подживет и так...

- А приказ полковника? Не имеешь права.

- Попрошу разрешения.

Выслушав просьбу Алексея, Доватор снял трубку и, потребовав к телефону Нину, спросил:

- Вылечили лейтенанта? Не закрылась? Значит, плохо лечили! - Доватор повесил трубку и пожал плечами. - Медицина протестует. Все. Придется ехать лечиться...

- Можно было сказать полковнику как-нибудь иначе, - вернувшись от Доватора, мрачно говорил Алексей Нине.

- Обманывать я не умею...

- Да я тебя и не прошу!

- И не проси! - Нина присела на пенек. - Собирай вещи.

- Не командуй! - Алексей наступил сапогом на костыль, с хрустом переломил его, потом проделал то-же самое со вторым и бросил обломки под елку.

- Что ты делаешь? - крикнула Нина.

- Спешился! - Прихрамывая, Алексей пошел по тропинке в лес и даже не оглянулся... А Нина и не окликнула. В госпиталь он больше не вернулся...

Приказ о выступлении был уже отдан. Ждали только сигнала.

На другой день, подходя к лагерю разведчиков, Нина встретила на тропинке Яшу Воробьева с котелком в руке. Заметив ее, Яша хотел было свернуть в кусты, но Нина его окликнула.

- Лейтенант здесь? - спросила Нина.

- Какой лейтенант? - Воробьев смотрел на Нину невинными, непонимающими глазами.

Еще с вечера Шаповаленко перевязал Алексею рану, наложив на нее какой-то лекарственный лист, а Салазкин и Торба завьючили его коня. Сообща решили, что из-за болячки оставаться не следует. О том, что он остался в эскадроне, Гордиенков велел пока молчать. И вот Яша нес Алексею обед. Из котелка выглядывала куриная нога, сверху, на блюдце, лежали яйца.