Не могу не заметить, как идеально падает свет на присутствующих актеров на сцене. Я подхожу ближе и беспардонно делаю снимки, ловя жесты студентов щелчками затвора. На лице появляется улыбка, когда мне удается сделать крутые кадры. В объективе камеры люди совсем не такие, как в реальной жизни, и я перестаю их ненавидеть. Даже, наоборот, влюбляюсь в них, в их мимику и движения. Мир становится терпимей, когда я беру в руки фотоаппарат. Все становится проще и понятней.

– Стоп! – кричит мистер Коллинз, показывая руками крест. Листки со сценарием разлетаются в разные стороны и плавно падают на пол. – Это совершенно не годится, вы неорганичны! Премьера через две недели, а вы деревянные!

Я опускаю камеру, вешаю ремешок на шею и скрываюсь за кулисами. Не собираюсь слушать преподавателя. Мистер Коллинз чересчур эмоционален и часто делает из мухи слона, особенно если дело касается сценариев его авторства. И пока он в очередной раз отчитывает бедных студентов актерского факультета, я сижу за кулисами и отправляю сообщение Сэму. Репетиция только началась, а я уже подумываю уйти. Зря я согласилась заснять бэкстейдж их репетиций.

Когда режиссер успокаивается, репетиция возобновляется. Актеры отчитывают свои монологи с теми же эмоциями, только на этот раз мистер Коллинз молчит. Я выглядываю из-за кулис и пытаюсь разглядеть выражение его лица, но свет прожекторов слепит меня. Все, что я вижу, – очертания мастера и темную фигуру, которая неспешно подходит к нему.

– Стоп! – Как только в помещении вновь раздается возглас преподавателя, я сразу же скрываюсь за кулисами. – Хорошие новости! Кажется, мы наконец-то обзавелись музыкальным сопровождением. Забываем о фонограмме.

Ребята на сцене оживляются. Я же скучающе просматриваю сделанные снимки.

Мистер Коллинз дает десятиминутный перерыв, после чего актеры спускаются в зал.

– Подождите, не разбегайтесь. Давайте познакомимся с нашим музыкантом.

Я выглядываю в щелочку плотных штор и наблюдаю, как силуэт загадочного музыканта взлетает на сцену. Однако стоит ему оказаться ко мне достаточно близко, стоит лучам сапфиров осветить его профиль, как мои ноги подкашиваются, а сердце взрывается на миллион частиц.

Я резко прячусь за ширмой.

– Как тебя зовут? – спрашивает преподаватель. – Расскажи о себе, ты ведь не отсюда?

– Меня зовут Ллойд Форд. – Сердце бьется все быстрее. Это же его голос. Его! – Я вроде как вернулся в Лейк-Чарльз. Последние три года я путешествовал по миру.

– Очень интересно, – искренне восхищается преподаватель. – На чем играешь?

– С семи лет играю на фортепиано. В разъездах освоил гитару. Ее гораздо удобнее таскать с собой, нежели рояль.

По залу разносится тихий смех. Я нервно оглядываюсь, пытаясь придумать, как мне смыться отсюда к чертовой матери, ведь огромный рояль стоит в метре от меня.

Только бы он не пошел играть на рояле.

Только бы он не пошел играть на рояле!

– Отлично, сыграйте нам.

– На чем?

Только не на рояле!

– На чем больше нравится.

Шаги раздаются совсем близко, и я застываю.

Ллойд садится за рояль, зал заполняется плавной, грустной музыкой. Я выглядываю из-за ширмы и вижу его прямо перед собой. Светло-русые волосы аккуратно уложены назад, точеный профиль за время нашей разлуки огрубел и вытянулся, на руках появились новые татуировки. Три года прошло, а такое чувство, будто мы виделись вчера.

От воспоминаний руки сжимаются в кулаки.

На лице Ллойда появляется улыбка.

Он поет неторопливо, наслаждаясь каждой нотой, лаская каждое слово. Чем дольше я наблюдаю за ним, тем сильнее прошлое накрывает меня бушующей волной.

На днях Сэм поставил на мой телефон особую функцию – чтобы я могла с легкостью найти телефон в сумке, он поставил на звонок вспышку. Так что теперь, каждый раз, когда мне звонят, агрегат исполняет световое шоу, и сейчас, как некстати, происходит именно это. Сенсор начинает глючить, от безвыходности я бью по экрану пальцами. Я настолько теряюсь, что не замечаю, как мелодия резко прерывается.

– Олли?

Каждый раз все заканчивалось очень плохо, когда мы встречались взглядами. Вот и сейчас мой мир разрушается от глубины его бездонных зеленых глаз. Парень удивлен, а еще раздражен и зол. Его губ касается ядовитая ухмылка, что не может не задеть меня. Я чувствую, как моя решимость рассыпается, и давно забытые чувства восстают из закромов сознания, из-за чего от боли сводит легкие.

Собрав волю в кулак, я молча ухожу из зала, чувствуя спиной его надменный взгляд. В коридоре я прибавляю шаг и чуть ли не бегу к выходу, придерживая камеру, чтобы она не разбилась, болтаясь у меня на шее.

Мне хочется унестись как можно дальше, провалиться сквозь землю или перестать дышать. Я была уверена, что он не вернется, что он останется в Греции, ведь его родители вновь сошлись, и мама переехала туда. Ллойда ничто не держит в этом городе, даже в этой стране!

Если он, конечно, не приехал, чтобы намеренно насолить мне.

Голова разрывается от мыслей, и мне с трудом удается держаться непринужденно и сухо, когда я встречаюсь со знакомыми на лестничном пролете. Никто не должен увидеть мою слабость, никто не должен узнать, насколько сильно меня ранил Ллойд Форд.

Ллойд тоже ничего не узнает, иначе он воспользуется моей слабостью.

Из года в год мы подсознательно передавали друг другу эстафету и соревновались, кто надавит сильнее. Мы никогда не дружили, мы ссорились, мирились, уничтожали друг друга и снова были вместе. Но сейчас ненависть перекрывает кислород в легких. Мне не избавиться от жгучего желания сделать ему больно. А еще я чувствую, что он хочет того же самого. Но мне нельзя поддаваться.

Не дай бог все начнется сначала.

Музыкальная аудитория выглядит впечатляюще: огромное количество инструментов от арфы до кларнета, отдельная комната со студией звукозаписи. Студенты заняты своими делами. Преподаватель еще не пришел, так что кто-то импровизирует на фортепиано, кто-то уселся на пуфики и болтает, а кто-то, как и я, сидит за стулом с пюпитром и примерно поджидает учителя.

– Эй, новенький, – шепотом зовет парень, сидящий по соседству. – Линд, да?

– Ну, почти. Ллойд Форд.

– О, прости, у меня плохо с запоминанием имен. – Он продолжает шептать, что не может не забавлять, ведь преподаватель еще не появился и все студенты нагло галдят друг с другом. – Меня зовут Кевин Боуни.

Недолго думая, парень подвигается ко мне, скрипя стулом, и протягивает руку в знак приветствия.

– Приятно познакомиться, Кевин.

Он широко улыбается и довольно часто кивает головой. В глаза сразу бросается, что у него какие-то проблемы. Кажется, у Кевина патология в развитии, но несмотря на это ведет он себя расслабленно. Он опрятно одет, держит спину прямо, то и дело заправляет длинную челку за ухо. Кевину явно нравится, что мы заговорили на равных, и, не скрывая счастливой улыбки, он заглядывает в свои конспекты, делая вид, что занят.

Краем глаза я замечаю косые взгляды. Презрительные и холодные. Я сразу понимаю, что большинству не нравится, что с ними на факультете учится «особый» студент. Но все это глупые предрассудки. Уверен, что Кевин – весьма одаренный парень. Изучив полмира и познакомившись со множеством людей различных рас, народов и религий, я понял, что каждый из нас индивидуален. Я часто встречал ребят с похожим недугом. Они могут быть гениальны в той сфере, которая им интересна.

Не сомневаюсь, что Кевин еще многих удивит.

– Всем добрый день! – резко произносит мужчина, ворвавшись в аудиторию.

На нем строгий деловой костюм. В руке он несет кожаный портфель. Судя по тому, с какой скоростью он залетает в аудиторию, он тот самый преподаватель, которого мы все ждали. В моей памятке написано, что его зовут мистер Дженкинс.