Я уснула на заправленной постели, так и не сняв с себя одежду, – побоялась. Проснулась оттого, что кто-то барабанил в мою дверь. Спросонья не сразу сообразила, что происходит.

– Серафима, открой, – услышала я заплетающийся голос отчима, – поговорить надо!

Прижала одеяло к груди. Сердце билось быстро и тяжело одновременно. Его пульсация проникала в каждую мою клетку, распространяя вязкое, тягучее и липкое чувство страха.

Мозг работал медленно. Заторможенно. Единственная мысль, которая пришла мне в голову, – я плохой помощник в чрезвычайных ситуациях. В состоянии стресса думать совсем не получалось. Зато в художественной гимнастике этот минус обращался в плюс. Нет мыслей – нет отвлекающих факторов.

Мы жили на четвёртом этаже. Через окно не сбежать. Дверь не выдержит ни отчима, ни его дружков.

Я наконец поднялась с постели и принялась искать любой предмет, который мог бы помочь обороняться. Двигалась, как лягушка в молоке, – вокруг лишь белая пустота и мои беспорядочные попытки выплыть.

Нашёлся только утюг. Я почему-то решила, что, если его нагреть, – это будет действеннее. Не лучшая идея. Импровизированное оружие могут обратить против меня. Но иного выбора в запасе не имелось.

Я видела, что щеколда дрожит в предсмертной агонии. Дверь от ударов ходила ходуном. Шурупы, которыми прибита щеколда, долго не выдержат натиска.

– Уходи! Иначе я полицию вызову! – кричу, подпирая плечом дверь и радуясь, что Ани нет дома.

От страха голос совсем осип. Сама себя едва слышу. Но отчим всё же распознал угрозу.

– И тебя заметут раньше меня, дура.

Он, как бывший мент, до сих пор имел связи. А вот его брат – действующий. Что куда хуже…

Сколько дед ни писал на отчима заявления в полицию по разным поводам, ни одному не дали ход. Ненавидела эту продажную, прогнившую изнутри систему.

От очередного удара дверь распахнулась, а меня отбросило назад. Я упала на спину, ударяясь копчиком.

Всё, что происходило далее, больше походило на запутывающийся клубок. Отчим, не дав мне подняться, навалился на меня, обдавая своим смрадным дыханием. От страха и омерзения выворачивало наизнанку.

Его товарищи замерли за его спиной. Трусливо выжидали. Может быть, когда я сдамся, но, скорее, когда он меня вырубит.

Каким бы тощим, изувеченным алкоголем он ни был, наши силы всё равно оказались неравны. Я наносила нелепые, беспорядочные удары, на которые он даже не обращал внимания, – пьяница вряд ли испытывает боль.

– Помогите! – крикнула во всё горло в надежде, что кто-то из соседей сжалится. Хотя знала, что им плевать. Бытовая ссора – ерунда же.

– Молчи, дура! – прошипел отчим, отвесив мне тяжёлую оплеуху. – Ещё раз вякнешь – хуже будет.

– Фомин, это уже слишком, отпусти девчонку, – раздался голос одного из собутыльников, выдвинувшегося из тени коридора, – я не хочу потом в тюрьме за неё сидеть.

– Да ничего нам не будет, не бзди. Кому сдалась эта шалава, – ответил отчим, стаскивая с меня джинсы.

Я поняла, что, если сейчас что-то не предприму, – это конец. Даже я от такого уже не смогу отмыться. Если позволю ему один раз себя изнасиловать, этот кошмар будет продолжаться и дальше. И бежать мне совершенно некуда. Потому что не могу я оставить дедушку и сестру.

Слёзы жалости и обиды навернулись на глаза, но тут же пропали, – времени на них не было.

Потянувшись к утюгу, я со всей силы заехала им по синей одутловатой роже отчима, придав ей новые краски. Он взвыл, даже не понимая, что произошло. В этой суматохе я, натягивая джинсы обратно, побежала вон из квартиры мимо его дружков, попутно хватая куртку.

Ноги быстро перебирали ступеньки, хотя казалось, что могу вот-вот оступиться и переломать все кости.

Я бежала так, будто за мной гнались черти. Бежала так далеко, как только могла. Подальше от этого ненавистного дома, в котором сохранилось черезучур много мерзких воспоминаний. От сестры, которую мне повесили на шею. От ответственности, которая слишком рано легла на мои хрупкие плечи.

Только вот далеко от собственного ада не убежать.

Ноги привели меня к стенам отделения полиции.

– Чего вам, барышня? – интересуется женщина корпулентного телосложения, рассматривая меня через маленькое зарешёченное оконце.

– Хочу заявление написать о попытке изнасилования.

– Ну так не было же изнасилования, о чём писать-то собралась?

Меня трясло от пережитого страха, от заходящегося в груди сердцебиения, от интонации, с которой был задан этот вопрос. Тут никто не жаждет мне помочь. Всем безразлична моя судьба.

И всё же дрожащей рукой я расписала минувшие события. Я остро жаждала возмездия. Защиты. Будто не знала, что ищу правды не в том месте.

Усталость и стресс давили на веки. Хотелось спать. Только у меня не имелось убежища, где можно переждать грозу.

Приползла обратно.

Попрошу кого-то из соседей поставить за чекушку дверь на место и буду продолжать вариться в этом котле.

– Дура ты, Серафима. Дала бы Витьке, ничего, может быть, и не было бы. Чего ты ерепенишься? Что у тебя там, пизда золотая, что ли? – вещала мне вслед сердобольная соседка, когда я вернулась в квартиру.

Никак не могла определить, сколько ей лет. Может быть, пятьдесят пять, а может, и все семьдесят, – изувеченное нутро лезло наружу.

Квартира пустая. Оказалось, что Фомина забрала скорая.

Я легла в свою постель с единственной мыслью – хоть бы он сдох там. Да не так глубока нанесённая рана, чтобы моё желание исполнилось.

– Спичка, – ощутила толчок в плечо, но сил открыть глаза не было, – Спичка, ну проснись же.

Голосок сестры добрался до моего разума, вытаскивая из сна. Смотрю полуслепым взглядом на неё.

За окном уже день в самом разгаре.

– Павлова, ты чего тут делаешь так рано?

– Ничего не рано, ты должна была меня забрать и не забрала. Тёте Свете пришлось провожать, – обиженно надув пухлые губки, вещала девочка.

– Прости, Пирожочек, тяжёлая ночка выдалась. Ты голодная? – спрашиваю и очень надеюсь, что её накормили.

Наверняка дружки отчима зачистили все остатки еды, что у нас ещё имелись. Даже крупы. В моём желудке уже образовалась чёрная дыра.

Сестра качает отрицательно головой, и тут я замечаю маленькую ссадину на розовой щёчке.

Прикрываю глаза, вспоминая поведение сестры. Несмотря на то, что она такой же брошенный ребёнок, как и я, Анюта никогда не грустила. Будто тёмные мысли в её голове не задерживались. В отличие от меня.

Только в последнее время она стала замкнутой, отстранённой. Совсем на неё не похоже. Кто-кто, а эта девочка любила поболтать и поведать о событиях своей школьной жизни, которые мне были малоинтересны.

– Что это у тебя? – свожу брови на переносице, пытаясь понять, откуда появилась ранка.

– Да это на физре неудачно упала, – махнула рукой.

Аня маленькая, чистая и невинная. Её ложь такая же прозрачная, как и она сама. Анна Павлова. Ещё одна дочка моей матери. Моя младшая сестра. Безейная, воздушная и сладкая, как и десерт, названный в честь знаменитой балерины.

Я ненавидела её так же сильно, как и любила. Ненавидела за то, что мать через неё испортила мою жизнь и разрушила мечты. До сестры во мне ещё теплилась надежда выбраться изо всего того дерьма, в котором я жила. Но с её появлением в моей жизни пару лет назад все двери ведущие на свободу, захлопнулись перед самым носом.

Инна просто привела девочку с маленьким свёртком вещей и оставила под дверью. Как котёнка. Даже не постучавшись. Она сидела тихо на ступеньках. Наверняка мать попросила подождать и сказала семилетке, что скоро вернётся.

Я тоже её ждала. Ждала, как может ждать только ребёнок, которого бросила мать. Но она так и не пришла. И моя любовь вскоре обернулась ненавистью. Жгучей. Чёрной. Отравляющей душу.

– Кто это, Аня? – спрашиваю строго.

Сестра потупила взгляд. Молчит. Знаю её – никогда в жизни не признается, что кто-то её обижает.