В ст. 16 и 18 второй главы книги «Исход» то же лицо называется то Иофором[65], то Рагуилом[66], и все догадки Властова по этому поводу остаются догадками, не имеющими достаточного основания. В действительности, одно ли то было лицо и как звали это лицо во время его земной жизни, не имеет для понимания настроения духа избранника Божиего Моисея и его служения делу Божию ровно никакого значения.

Буквоеды, желая понимать Писание буквально, должны утерять всякое понимание Бога и приписывать Ему самые несвойственные Ему действия. В Писании часто говорится, что Бог сделал то, чему на самом деле Он только не воспрепятствовал совершиться, как говорится, что Бог сказал то, что было внушено имущим познать святую волю Его. Так, в книге «Исход» говорится, что Бог ожесточил сердце Фараона[67]; в книге «Левит» говорится: Я наведу язву проказы[68]. Так, в книге «Числа» Моисей говорит: Постойте, я послушаю, что говорит о вас Господь[69]; придраться к словам послушаю и говорит, чтобы вообразить себе, что поняли, каким образом постигал Моисей волю Божию, достойно самого узкого буквоедства. В этой небрежной форме выражения, очевидно, заключен животворящий дух того, что не имеет соответствующей буквы на лепете, обычном для грешного человечества.

Принимая буквально стихи от 1 по 6 главы 23 «Второзакония», необходимо признать, что Бог предписывает несправедливую мстительность и непримиримую ненависть[70], тогда как под формою, где буква доходит до очевидного извращения истины, вполне ясен животворящий дух строгой справедливости, не примиряющейся со злом и с грешниками нераскаянными. Преднамеренная небрежность языка, явное презрение к форме доходят иногда до очевидного противоречия букве, при полной гармонии внутреннего содержания.

Так в ст. 24 второй главы книги «Бытие» говорится об отце и матери, которых не существовало и до грехопадения и не могло быть, так как дети родились у Адама и Евы только после грехопадения, и нет даже никаких оснований полагать, что существовало разделение полов до проклятия[71]. Дело в том, что в Библии очень часто местности называются теми именами, которые были даны им много позже. О Еве при ее сотворении говорится в мужеском роде сотворим помощника, соответствующего ему[72], и только после грехопадения она получает имя Евы[73], вступает в брачные отношения с Адамом и рождает Каина[74]. Если Ева во 2 гл. называется женою[75], когда еще ею и не была, за неимением другого термина, не трудно понять, что для изображения силы привязанности говорится об отце и матери, применяясь к пониманию тех, кому говорил Моисей.

Не менее трудно примирить буквоедам букву Писания о том, что Бог или ангел вел евреев по пустыне, с буквою ст. 29–31 главы десятой книги «Числа», где Моисей упрашивает Ховава быть их проводником[76]. Или букву ст. 8 главы 12 книги «Числа», где говорится от имени Бога[77]: Устами к устам говорю Я с ним (Моисеем)… и образ Господа он видит с буквою ст. 20 главы 33 книги «Исход», где Бог говорит тому же Моисею: Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых[78]. Или букву ст. 20 главы 22 книги «Числа», где говорится: И пришел Бог к Валааму ночью и сказал ему[79]… со ст. 22 той же главы, где говорится с явною непоследовательностью: И воспылал гнев Божий за то, что он пошел[80].

В ст. 21 главы 13 Иисуса Навина говорится о царе аморрейском Сигоне, которого убил Моисей[81], хотя Моисей и не убивал его лично. Приписывать начальнику слова и действия подчиненных – обычный оборот речи в Библии: так приписывают и Богу все мысли, слова и действия избранников Его.

В ст. 7 главы 24 «Книги Иисуса Навина» говорится от имени Бога новому поколению израильтян, родившемуся в пустыне во время странствия: Глаза ваши видели, что Я сделал в Египте[82]. Привязываясь к букве, тут явное противоречие с фактами, известными из предшествующих страниц Библии. Самые отчаянные буквоеды признают, что эти слова не надо понимать буквально, и что внутренний смысл вполне ясен: под словами глаза ваши видели надо понимать отцы ваши видели своими глазами. Такими образными выражениями, доходящими часто до явного противоречия букве, переполнена Библия. Мания буквоедов при первой возможности, наперекор здравому смыслу, понимать их буквально и делает темным и противоречивым то, что вполне ясно и согласно.

В ст. 29 главы 15 «Первой книги Царств» говорится: Не раскается верный израилец, ибо не человек Он, чтобы раскаяться Ему[83], а в ст. 35 той же главы сказано: Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем[84]. При доброй воле вполне ясно, что во втором случае слова раскаялся и воцарил не могут быть понимаемы буквально. Бог не мог раскаиваться, во-первых, потому, что он Бог, а во-вторых, что не Он воцарил Саула, так как самое избрание царя было противно воле Божией. Господь только допустил изведать на опыте то, что народ желал вопреки воле Его. Не отказываясь от здравого смысла, невозможно сомневаться, что слова Господь раскаялся, что воцарил Саула означают Господь признал за благо не терпеть более на царстве Саула.

Противоречия буквы встречаются и в Новом Завете, не только выдуманные противоречия, изобретенные зложелательством представителей отрицательной критики, но и действительные противоречия буквы, которые, однако, при доброй воле не могут смутить даже и самый непроницательный ум.

Одно из главных камней преткновения для буквоедов – это образность языка Писания. Смелая образность не чужда и современному нам способу выражения мыслей европейцами XIX века; мы не замечаем образности нашей речи только по привычке. Мы постоянно говорим о человеке, которым недовольны, – бог с ним, не подразумевая, что он действительно находится в интимной близости с Богом, и подобных выражений очень много.

На Востоке и теперь цветистая образность языка поражает европейца своею смелостью. В дни апостолов, когда сам Иисус Христос находил полезным говорить народу притчами, весь склад языка носил чисто притчевый характер. В дни пророков, когда не ограничивались притчами на словах, а поучали современников притчами в действиях, как то делали Иеремия и Осия, образность языка доходит до невообразимой смелости, которая должна была бы испугать буквоедов чудовищностью выводов, неизбежных при буквальном понимании слов Писания.

В книгах Моисея необузданная образность языка доходит часто до кощунства, для Моисея и его современников, употреблявших эти выражения по привычке, хорошо понимая вложенный в них внутренний смысл и совсем не замечая грубое неприличие формы, это не было кощунством; для буквоедов, которые из-за преклонения перед буквою не остановятся даже перед буквальным пониманием статей 23, 24, 25 и 26 главы 4 «Исхода», где каждое слово по букве грубое кощунство, невозможно разумно оставаться верующими[85]; для них многие страницы Библии должны быть совершенно непонятны и представлять непримиримое противоречие с основным пониманием Бога и Его неизменного характера.