Михаил Леонардович потом встретился ей вновь, когда убитая горем девушка, забрав свои документы, спускалась по лестнице. Придержав её за плечо, он доброжелательно сказал:

– Катенька? Правильно? Вы меня извините, милая, но я хочу дать вам один совет. Послушайте умудрённого жизнью человека, преподающего здесь не один десяток лет. Профессиональное пение это не ваше. Поищите себе другое поприще, милая. А то, знаете ли, многие очень милые девушки вбивают в свою хорошенькую головку, что в музыке они – феноменальны. И, будто бы, экзаменаторы неправильно оценили их. И потом пытаются поступать к нам вновь и вновь. Не делайте этой ошибки, Катенька.

Ну, прямо, будто мысли её прочёл.

– Вы умница, красавица, у вас очень хороший голос, но таких – не единицы. Не теряйте зря время.

– Но как же музыкалка на «отлично»? Мои песни, побеждавшие в конкурсах? Они всем нравились!

Михаил Леонардович лишь пожал плечами:

– Мы – не все, Катенька. Здесь очень строгий отбор.

– Но я могла бы учиться на дирижёрском …

– Ни в коем случае! Зачем? У вас, Катенька, к счастью, отличный аттестат. И, увы, средние данные в музыкальной сфере, а мы ищем выдающиеся. Хотя, честно скажу – бывает, что и со средними особо настойчивые сюда пробиваются. Но мне их жаль, Катенька. По окончании училища они не знают, куда себя применить. Учитель музыки для детишек? Неинтересно. В церковном хоре петь для старушек? Обидно. Ведь они мечтали о славе и большой сцене. Как вы, например. – Катя обиженно опустила голову – да, мечтала. – И эта не востребованность воспринимается как крах жизни. А всё могло быть по-другому. Мой вам совет, Катенька! Будьте благоразумны. Поступайте туда, где не требуется сольфеджио. Ведь у вас, молодых, очень богатый выбор и масса нерастраченных силы. Воспользуйтесь этим. Приложите их в другом направлении и добейтесь успеха. Пусть и не под овации.

Катя, из последних сил сдерживаясь, поблагодарила Михаила Леонардовича – за участие и совет. А выбежав из училища, два часа проревела на лавочке в парке. Но, успокоившись, обдумав его слова – будучи здравомыслящим, хотя и разобиженным человеком – согласилась с профессором. Глупо, не вняв голосу разума – в данном случае принявшем облик Михаила Леонардовича – из-за личных амбиций испортить себе жизнь. Ну, не Анна Нетребко она и даже не Пелагея. А в церковном хоре петь и учить гаммам детей что-то не хочется…

«Так что же выходит? – спросила себя Катя, поднимаясь с лавочки. – Надо выбирать иное направление. И приложить мои нерастраченные силы там, где не требуется сольфеджио. Но где?»

Раньше она ни о чём другом и не помышляла. Хотя, имея по всем предметам отличные знания, смело могла выбирать хоть гуманитарный, хоть технический вуз. Но, увы, после нескольких подножек от фортуны, нерастраченных сил на этот выбор у неё не осталось. Так что Катя даже не стала перебрасывать свои документы в один непопулярный вуз, где был недобор. И куда уже была зачислена Милка, несмотря на свой весьма посредственный аттестат. И не потому, что этот вуз считался непрестижным. И ей даже почти не было важно, что бы на этот счёт сказала Анджелка Колчина, которая поступила аж в МГИМО. Видно и там спонсоры в почёте. Просто Катя сдулась, как тот шарик, из которого вышел весь воздух, то есть – силы, которые, как ошибочно считает Михаил Леонардович, присущи всем молодым. Короче – и нос с хвостом держит не по ветру, и пистолет потерялся. Потому что в её жизни наступила тёмная полоса.

Вот такие у Кати были грустные мысли, которые она думала, спрятавшись от неприятностей в свою комнату, и целыми днями, не снимая пижаму, валяясь в постели…

Глава 2

Сухая реанимация

Катя с удивлением смотрела на себя в зеркало.

Это она? Катя Минина? Чей это потухший взгляд? Чьи длинные волосы безнадёжно засалены и растрёпаны? Чьи уголки губ разочарованно опущены вниз? Душераздирающее зрелище, как сказал бы незабвенный ослик Иа, потерявший хвост. Она похожа на ведьму или римскую плакальщицу, не хватает только пепла на макушке. Анджела, дочь спонсора, удивительно верно определила её статус: таким медали не дают. Но, даже пребывая в морально обрушенном состоянии, Катя была разочарованна своим видом. Ей, всё же, хотелось относить себя к представительницам прекрасного пола, а не к инфернальным существам, обитающим где-то в тени существующего мира или в загробных сфер, поджидая новых мертвецов.

Интересно, а сколько же дней она провела в этой тени?

Катя нашла на столе свой разряженный телефон, который, как оказалось, был даже выключен. Вставив его в подзарядку, она взглянула на число. Ого! Прошло три дня? Она что, была в коме? Почему абсолютно ничего не помнит – что ела, где спала, включала ли хоть иногда свет? В памяти было только то, как она вернулась из училища и направилась в свою комнату. А дальше…

Но вот в туманных образах, навеянных оживающей памятью, начало что-то проклёвываться… Вроде бы, к ней приходила подруга Милка. Сидела вот здесь на краю дивана и что-то ей говорила. Но что? Наверняка, очередные успокоительные банальности. Да-да-да! Что-то такое вспоминается! Типа: «время – лебедь». Нет, как-то по-другому. Время – лепит, что ли»? Что лепит, зачем лепит? И ещё: «под лежачий камень вода… затечёт, что ли. Нет, опять что-то не так. Про подтекающую под неё некую воду – вряд ли это звучит успокоительно. Хотя… Может, Милка таким образом хотела поднять её с дивана? Но память Кати, упершись, больше не выдавала ей никакой инфы. А, может, всё это был сон – про Милку и воду? Но вот ещё что-то всплыло. Ага! Катя вспомнила некую картинку: открывается дверь и в неё, кажется, заходит мама. Жонглируя при этом тарелками и чашками, она открывает рот наподобие аквариумной рыбки. Но сами слова до Катиного переутомлённого, мало того – обессиленного, сознания не достигают. Как и судьба тарелок. Вполне возможно они разбились. Какой из мамы эквилибрист? Жалко. Похоже, это был любимый бабушкин сервиз.

Все эти явления и поступки – если они ей, конечно, не приснились, не могли отвлечь Катю от мировой скорби, постигшей её после слов Михаила Леонардовича. Хотя и справедливых. Но в таком упадническом состоянии она не могла воспользоваться его советом. И была не в силах выбрать дальнейшее направление своей жизни, не связанное с музыкой. До сегодняшнего дня. Но теперь, кажется, кое-что придумала.

Но об этом – потом, сначала надо подкрепиться.

Кажется, несмотря на жонглёрские усилия мамы, она не ела уже год. Бедная мама! Ведь для неё это самое страшное испытание.

Катя оказалась на кухне, и обнаружила, что под салфеткой на столе что-то спрятано.

«Так! Как там говорит Милка: «голод – не щётка»? Пора прекращать эту бессмысленную хандру! – бодро решила Катя. – Подумаешь – оваций не будет! Так что же теперь, от голода помирать?»

Она уселась за стол, откинула салфетку и, не ощущая вкуса, съела все пирожки – то ли с печёнкой, то ли с картошкой. И запила их горячим обжигающим чаем – то ли чёрным, то ли зелёным.

«Вот так! Силы немного восстановила, – удовлетворённо подумала она. – Что дальше? Какие ещё реанимационные мероприятия предпринять, чтобы ожить? А, точно! Милка! Не зря же говорят: старый друг борозды не портит», – легко выдала она знакомую банальность.

И почти бодрой походкой направившись в свою комнату, позвонила Милке. У неё сейчас была настолько плохая борозда, что даже Милка со своими поговорками её не испортит.

– Алё! Это ты, Кэт? – осторожно ответила та с другого конца планеты.

– Я! – просипела Катя.

Оказывается, голос тоже может заржаветь, если им долго не пользоваться.

– Падра, дорогая! Ауф! – бешено заорал телефон Милкиным голосом, исторгая всякие молодёжные жаргонизмы. Которые она, дочь филолога, непроизвольно использовала в минуты сильных потрясений. – Ты жива? А я-то думала, что твои траблы тебя окончательно рипнули.

– Почти что жива, – просипела Катя. – Не рипнули. И собираюсь окончательно воскреснуть. Есть предложения?