Когда он снял его, с груди убитого скатился какой-то свиток.

Радо поднял его, развернул и, не умея читать, бессмысленно уставился на буквы.

"Может быть, важное письмо", - подумал он и понес его к Истоку.

Взглянув на свиток, Сварунич, выучившийся грамоте в Константинополе, воскликнул:

- Клянусь богами, от самого Управды! Из императорской канцелярии!

Глаза его взволнованно бегали по строчкам, радость и гнев сверкали во взгляде.

- Месть судьбы! - произнес он громко, дочитав до конца. Воины, сгоравшие от любопытства, окружили его.

- Тунюш и Управда копали яму славинам, а попали в нее сами. Тунюш уже на дне, за ним последует Управда. Это письмо помирит антов и славинов.

Все разинули рты. Любопытство росло. Люди теснились к Истоку, жадно слушая его слова.

- Мужи, мстящие за братьев и отцов своих, вы помните, что я вам сказал перед походом на антов? Кто был вождем предателей? Может быть, Волк? Может быть, Виленец?

- Тунюш, - глухо заволновались воины.

- Пес Тунюш! Верно! Он проливал братскую кровь, он раздувал огонь зависти, он вбивал клинья и ставил преграды между антами и славинами. Сегодня он пожал то, что посеял. Судьба дала нам в руки ключ, который откроет для нас сердца антов!

Воины радостно зашумели. Исток поднял свисток.

- Смотрите, эта подлая грамота согревалась на груди предателя, но сердце его оледенело, затупилась стрела, которую он омочил в зависти и коварстве и направил в славинское племя. Этой грамотой императорская канцелярия повелевала гарнизонам всех крепостей в Мезии, Фракии и Иллирии принимать Тунюша, если он приедет, как союзника Византии и защищать его как достойного гражданина страны. Ибо он рассорил варваров - антов и славинов, - привел антских старейшин в Туррис, чтоб они объединились с ним против славинов и вархунов. На него возлагается забота о том, чтобы граница на севере была надежной во время войны в Италии.

Толпа воинов замерла в изумлении.

- В Туррис пришли анты? Гибель угрожает нашему граду! А вдруг они встретят славинов, возвращающихся с добычей? О Морана! Вперед, на помощь!

- Вперед, мы протянем руку антам! Эта грамота прекратит раздоры! Слава Перуну!

Исток свернул свиток. Немедля отряд погрузился на плоты и поплыл через Дунай к Туррису.

Они могли в тот же вечер добраться до полуразрушенной крепости, однако Исток решил иначе. Воины были измучены, кони устали. Если они придут к ночи, анты могут напасть и разбить их. Он догадывался, что за поросшими лесом горами, которые тянулись вдоль реки к Алуту, стояло все войско антов. Иначе они не дерзнули бы подойти вплотную к славинскому граду.

Поэтому он решил разбить лагерь в чаще на южном склоне гор и ждать наступления ночи. Пятерых самых искусных лазутчиков он отправил ночью в Туррис, чтобы они разузнали о силах антов.

Тьма накрыла землю; луны не было, низкие яркие звезды усыпали небо. Исток лег на мох, подложив под голову щит; на груди его, прикрытой сталью, лежал могучий меч. Ни одна ночь, с тех пор как он плыл с Ириной по Пропонтиде от виллы Эпафродита, не казалась ему столь прекрасной, никогда звезды не спускались так низко, никогда его собственная грудь не казалась ему столь тесной, как в этот вечер. Пламя разлилось в жилах. Сердце билось под броней о письмо Эпафродита, словно тихо шептало:

"Приди, герой, приди за своей голубкой! Она уже расправляет крылья, ее голубые глаза устремлены на север. Она хочет лететь к тебе, чтоб прилечь у тебя на груди, где она отдохнет и где сбудется ее мечта, которую она видит во сне и наяву каждую ночь, каждый день, каждое мгновение". Рядом с этим письмом лежала грамота дворцовой канцелярии. Она казалась обнаженным мечом. Взмах, и покатится голова черного дракона - междоусобицы и братоубийственного раздора, славины и анты обнимут друг друга, ненависть обернется любовью, которая вспыхнет грозным пламенем. Затрепещет в страхе Константинополь, с его орлами схватятся славинские соколы.

Волна счастья залила сердце героя, он приподнялся, облокотился на щит и принялся снова и снова созерцать золотые звезды над головой, сулившие радость и надежду.

- Боги, смилуйтесь над народом, приносящим вам жертвы! - Невольно с губ его сорвались слова молитвы, и он испугался своего голоса. Кто-то из спящих воинов шевельнулся. Загремел меч.

Исток снова опустился на щит.

Вспомнилась ночь, когда он, тогда еще неискушенный юноша, точно так же лежал на склонах этих холмов и поджидал Хильбудия. Многое переменилось с тех пор, и та ночь показалась ему такой далекой, что почти стерлась из памяти. Многое изменилось: он сам, его рука, его думы, лишь сердце осталось неизменным; в нем по-прежнему жило стремление к свободе, любовь к своему народу и где-то глубоко - трезвые сомнения.

Еще юношей он думал: вурдалак, Морана, бесы - верно ли, что они могут навредить ему? Почему же их не боится Хильбудий? А ныне сомнение высунуло свое ядовитое жало: боги смилуйтесь! Правда ли это? В самом ли деле побеждает Перун? Ведет ли его Святовит? И правда ли, что меч его направляет Морана?

Непонятный страх сжал его сердце. Он испугался своих мыслей. В кустах зашелестели листья.

"А если это Шетек?"

И тихая, полная боязни вера отцова заставила спрятаться жало сомнения. По небу проплыло пылающее облако. У Истока помутилось в глазах. "А если это Перун с острыми стрелами в разящей деснице?"

Исток снова встал, взял меч и пообещал принести обильные дары Перуну и Святовиту.

Но едва он закрыл глаза, к нему беззвучно приблизилась Ирина с Евангелием в руках. Книга излучала пламя любви, озаряя лицо любимой глубокой верой, она улыбалась его сомнениям. Тихо шевелились губы Ирины, как некогда в лодке. Ему почудилось, будто они вспыхнули от его поцелуя. Издали, с самого неба, несся ее голос и постучался в его сердце, как бывало прежде:

- Веруй, Исток, веруй в истину, и любовь наполнит сердце твое!

Он открыл глаза, руки потянулись к Ирине, чтоб прижать ее к груди, как тогда под маслинами в саду Эпафродита. Но встретили лишь холодные ножны - Ирина исчезла, вокруг, погруженные в глубокий сон, храпели воины.

Измученный думами, Исток поднялся на ноги. Провел ладонью по лицу. Сон покинул его вежды. Медленно пошел юноша по лесу, чтоб успокоиться и прийти в себя.

И вдруг услышал говор, смех, треск сухих веток.

"Анты!"

Он обнажил меч и замер на месте. Возможность броситься в бой и разогнать горькие мысли обрадовала его. По шуму он рассудил, что народу немного, и решил, что справится один. Голоса приближались, радостные и беззаботные. Исток прислушался и вскоре снова сложил меч в ножны. Это возвращались лазутчики.

- Ну что? - спросил он у первого из них.

- Опасности нет! У пяти костров лишь несколько старейшин с горстью воинов.

- А послы из Константинополя? Они уже уехали? Есть ли у них охрани?

- Виленец угощает их и хвастается. Мы еле насчитали десять доспехов.

- Хорошо. Ложитесь и отдыхайте. На заре выступаем!

Разведчики присоединились к спавшим. Исток сел на ствол гнилого дерева, оперся на меч и задремал.

Прежде чем солнце зарумянило редкие пожелтевшие листья на вершинах гор, славины двинулись к Туррису.

Пере наполовину разрушенными стенами сверкнули шлемы, стража затрубила тревогу. Анты, испуганные и растерянные, пробуждались от сна. Часовой сразу узнал Истока и в страхе прокричал его имя.

Дрожь охватила антов, императорские послы побледнели:

Помилуй нас, господи, помилуй!

Распахивая копьями, все кинулись к стенам, несколько стрел просвистело над славинами, - так анты "приветствовали" братьев.

Исток велел своему отряду остановиться; вызвав двух самых старых воинов, он махнул рукой в сторону стен.

- Мир, мир братьям! - и вместе с ними поскакал к разбитым воротам крепости.

Анты с недоумением и неприязнью глядели на гордого славина, восседавшего в седле, как король, подъезжающий к своим рабам.