За границей, в церквах моего управления, мы молимся: «Устроивый мир во славу Твою и в радость его несончаемую, сотвори, да и противящиеся Твоему слову обратятся и вместе со всеми верными истинною верою и любовию Тебя прославят». Молимся, в той же ектенье: «Якоже некогда гонителя Твоего Савла апостолом Твоим Павлом дивно соделал еси, Господи, сице и ныне, во дни скорби нашея, сотвори, да и ненавидящие нас и творящие и желающие нам злая познали истину Твою и любовь Твою». Только такая молитва, только такая установка может победить зло, ненависть, противление. Христос нам сказал, что Отец мог бы двенадцать легионов ангелов Ему в защиту послать, но Он не послал… И Христос не молил об этом, а отдал Себя, отдал до конца, неограниченно, чтобы сделали с Ним, что только захотят. Никто Моей жизни у Меня не отнимает, говорит Он, – Я ее отдаю… И что? На Кресте, потому что Он принял это страдание, потому что не поколебалась любовь, Он смог перед Богом и Отцом последним вырванным смертью криком сказать: Прости им, Отче, они не знают, что творят!.. Прости…

Собор в городе Ковентри был разрушен во время налетов немецкой авиацией; и из развалин построен на площади престол, из обломков железа – крест и надпись: «Прости им, Отче!» Так могут сказать люди обыкновенной веры, потому что эта вера была испытана огнем и железом, и в этом страдании они поняли, что ненавистью не искоренишь ненависти, что гнев человеческий правды Божией не творит, а любовь покрывает множество грехов и побеждает все, все без остатка.

И вот – будем любить. Окружавшие первохристиан люди удивлялись, говорили: «Что это за люди, как они друг друга любят!» Станем таким обществом, где люди так друг друга любят, что всякий вне стоящий посмотрит и скажет: «Как я беден! Какой я сирота вне этого общества! О если бы мне только в него войти! Если бы только и меня обняла эта ласка и любовь! Если бы только мне стать Христовым!». Так ранняя Церковь покорила мир. Так Христос покоряет каждую отдельную душу. Верующие растут в любви, неверующие к ней просыпаются. Любовь была для меня откровением неизвестного тогда мне Божьего Царствия и Христовой Церкви. Я встретил человека и не мог понять: что это за человек, почему у него на всех хватает любви? Почему он нас любит – не из-за того, что мы хороши или дружелюбны к нему, а несмотря ни на что? Откуда это?.. Тогда я этого не понимал, а когда впервые прочел Евангелие, я понял, откуда эта любовь, которая предваряет, идет навстречу, принимает удар, угнетение, все – и радуется, потому что когда мы делаемся жертвой, подобно Христу, мы получаем божественную власть простить именем Господним и благословить во спасение тех, которые силятся сломать нас… Какая это сила, какая это радость!

Когда вы приходите на архиерейскую службу, вы видите в ней славу, а ведь смотрите: входит архиерей, с него снимают его одежду, а он вспоминает слова, Христом сказанные Петру: Придет время, иной тебя препояшет и поведет, куда ты не захочешь; когда был молод, сам препоясывался и куда хотел – ходил, а теперь, во Христе, и тебя совлекут твоих риз, как в ночь бесправного суда, и оденут в препряду, и поведут… Видим мы митру и забываем, что только потому она ставится на престоле, что она изображает собой терновый венец, в котором мы видим венец славы Господней. Дается жезл и кажется, что это жезл силы и власти, а это жезл странников бездомных, у которых нет прибежища, нет дома, нет защиты, перед которыми весь мир раскрыт, потому что он – Божий, потому что в весь этот мир ведено идти, как смертникам, говорит апостол Павел: умирай каждый день, чтобы каждый день кто-то душой ожил… И омофор, который ложится на наши плечи, который раньше, в древности, делался из белой шерсти, изображает заблудшую овцу, за которой пастырь должен пойти куда угодно. А мы знаем, куда Христос напоследок пошел за последними потерянными овцами: сошествие во ад. Во ад надо идти искать овцу… И все это в славе, и в радости, и в надежде, и в вере воскресения, и в чуде этой нашей простой человеческой любви, которая вырастает в меру Божьего Царствия.

Как это дивно, какая радость нам дана! Будем ее хранить в единстве раньше всего, потому что единству нашему дается любовь. Где рознь – нет любви, где разделение – нет любви, а просто попрание Креста и Слова. А где люди преодолеют рознь во имя Христово, останутся друг с другом неразлучными во имя Христово, несмотря на то, что не всегда нам легко друг с другом, там победа будет Христу и Духу, тогда наша жизнь будет сокрыта со Христом в Боге. Будем любить, держаться единства, не дадим себя разорвать ничем, и явим миру, что значит, когда Бог в сердцах человеческих победит, и останется только любовь, ничто другое! Аминь.

Вот с этой радостью о воскресении Христовом жены мироносицы ранним-ранним утром покинули гроб, в котором был положен Иисус. Что же делает Мария Магдалина у этого гроба несколько часов спустя в слезах, в горе? Как она, утром еще осиянная вестью о Воскресении Господнем, теперь в плаче предстоит этому самому гробу? Что случилось с ней?

Случилось то, что, услышав ранним утром весть о Воскресении Христовом, она ее восприняла как победу Господню над смертью, как торжество Божие, а вместе с этим, как окончательную разлуку с Господом своим. Тогда ангелы возвестили женам о воскресении, но Самого Христа они не узрели. И вот она вернулась; вернулась, погруженная в собственное горе, забыв за своим собственным горем и о Воскресении Господнем, и о победе Божией, только окутанная тьмой этого будто непоправимого несчастья, что, правда, воскрес Господь, но никогда, никогда уж ей не видать Его, никогда не слышать ей Его собственного голоса, никогда не быть Ему в среде возлюбивших Его учеников, для которых Христос был – сама жизнь.

И вот, погруженная в горе среди этой славы, окутанная тьмой среди этого сияния Воскресения Господня, она – у гроба. И она так погружена в свое горе, что не видит она ангелов, которые утром уже возвестили ей и другим о Воскресении Христовом, она видит только горе свое неизбывное, безнадежное. Она видит гроб – и не находит в нем торжествующего свидетельства о Воскресении и о победе, она видит в нем поражение – не Божие, свое. Окутана она тьмой собственного горя.

Разве не бывает часто с нами, когда умрет близкий, родной человек, что в момент смерти коснется нашей души крыло веры, загорится в нашем сердце уверенность о том, что жизнь жительствует, что смерть побеждена, что любовь не может быть покорена… А потом проходит иногда короткое время, и мы возвращаемся к сетованию, к своему горю, к своему несчастью, и за ним собственной, только что пережитой радости мы не умеем больше ощутить. Торжество победы заглушено нашим горем. Так и в этом рассказе: Мария Магдалина не видит. Не видит света, не видит ангелов, не чует победы, видит только гроб, и притом гроб особенно страшный, потому что этот гроб пуст. Даже нельзя поплакать над любимым телом, даже нельзя побыть с Тем, Который теперь умер, но Который хоть плотью Своей еще среди людей. Нет этой плоти…

И ангел Господень, стараясь возбудить ее, привести ее в сознание собственного опыта Воскресения, обращается к ней с вопросом: Что ты плачешь, женщина? Кого ты здесь ищешь? Но и тут она не узнает его голоса, не поднимает на него глаз; она только отвечает: «Взяли Господа моего и не знаю, куда положили Его». И сказав эти слова, она от ангела-благовестника, от утешителя, от радости своей отворачивается: Не воззрела бы на него! Зачем с ним говорить, что он может сделать для моего горя?..

Опять скажу: разве не это бывает часто, когда умрет дорогой нам человек, и кто-нибудь близкий, родной, живой свидетель нашего собственного опыта победы Божией и Воскресения Господня нам хочет напомнить о том и тихо говорит: «Что ты плачешь? О чем? Что с тобой?» И мы отвечаем: «Умер! Умер… умерла моя любовь…» – и отворачиваемся: «Отойди прочь с твоим утешением, с твоими теплыми словами. Я хочу плакать, я хочу горе свое до конца пережить, чашу свою хочу испить до конца»…