И вот тут – опля, какой кульбит! – становится ясно, почему каждая история о счастливой любви представляется нам, читателям и зрителям, историей Золушки. Именно потому, что история о ЛЮБВИ. Какое-никакое материальное благополучие под горячую руку принимается нами за «приваловские миллионы», и мы любуемся любовью, достраивая картины катаний на яхте, дарения островов и бриллиантов «Шах» на рождение малютки, швейцарские шале и часы на День святого Валентина (Петра и Февронии), горностаевые мантии и трехметровую ель на Новый год.

Ничего этого может не быть в действительности. Есть только ЛЮБОВЬ, а все остальное мы придумываем, и нам этого достаточно для счастья.

Может, поэтому сейчас мир с таким удовольствием наблюдает за Уильямом и Кэтрин, считает их детей, мусолит их фотографии, прикидывает, как они там живут на его офицерскую зарплату, – все надеются, может, хоть эта история про любовь?! Может, у них хватит сил, терпения, чувства юмора эту самую любовь не губить и топтать, а растить и оберегать, и она не погибнет?.. Может, не бедные дети, бедные родители, а счастливые дети и родители?! Ну, пожалуйста, ребята! Ну хоть на этот раз!!!

Дворцы, «Роллс-Ройсы», изумрудные лужайки, берилловые диадемы, собачки корги, Вестминстерские аббатства – чудные, прелестные декорации к истории о любви. Смотреть на них без этой истории скучно, мы время от времени видим их в «Новостях», ну и что?! Нам-то они интересны именно и исключительно потому, что из «Роллс-Ройса» молодой отец вытаскивает корзину с младенцем, пятисотлетние газоны попираются кедами бутуза, а берилловая диадема украшает голову сияющей от счастья молодой матери и жены! И даже если – ну предположим – назавтра диадемы и аббатства провалятся в тартарары, эти двое прекрасно справятся. У них же останется его офицерская зарплата, он, в конце концов, вертолетчик, а не просто какой-то там прощелыга-принц! И что тут такого?! Ничего! Ведь ЛЮБОВЬ-то останется. Дай бог.

Вот, дорогой мой корреспондент. Об этом я и пишу. Я пишу истории о любви, которая сама по себе и есть окончательная награда, если она не больная, не бешеная, не выматывающая душу. Иногда я придумываю к ней красивые декорации – дома, машины, лужайки, а иногда и декораций никаких не придумываю, полным-полно историй, где герои живут в панельных домах и работают, скажем, в больнице!.. Это вам так сгоряча кажется, что все они про золушек. Ничего подобного.

Они все про людей, которым повезло встретить любовь и не убить, не пропустить, а остаться с ней рядом и стараться и дальше, чтобы она никуда не делась. Вот и ответ на ваш вопрос!..

Гораздо лучше меня его сформулировал писатель Дмитрий Быков, которого очень трудно заподозрить в том, что он любитель историй про золушек. «На самом деле все мы золушки, – сказал он мне как-то в разговоре, – и мужики и бабы. Все мы что-то трудимся, устаем, в себя не верим, чугунки ворочаем. До той самой поры, пока в одних-единственных глазах не увидим восторг и подтверждение: да, я самый лучший, самый умный, самый талантливый и нужный! Хоть в опорках, хоть в трусах, хоть в лохмотьях, какая разница! И в этот момент мы ррраз, и превращаемся из золушек в принцев и принцесс!»

Мы с Димкой давно превратились. Чего и вам желаем.

В Королевский теннисный клуб меня привел Вик.

Он был настойчив и шумен:

– Совсем зачахла! Сидишь сычихой!

Я уверяла его, что вовсе не чахну: у меня дома есть телевизор и запасы хорошего кофе. Но Вик неумолимо тряс дорогой стрижкой:

– Тебе надо развеяться!

И вот я стою в неуютном коротком платье на теннисном корте. По другую сторону сетки мечется Вик. Его широкие шорты трепещут на весеннем ветру, он возмущенно машет на меня ракеткой, кричит:

– Набегай! Набегай на мяч, говорю! Обходи его справа и набегай.

Как это – обходить и набегать, – я не представляю. Все время кажется, что проклятый Вик целится мне прямо в нос. И я отпрыгиваю от упругих желтых кругляшков.

– Ты совсем потеряла форму! – возмущенно кричит он.

У корта толпятся высокомерные любопытные. Королевский теннисный клуб – элитарное, закрытое заведение. Иностранные дипломаты снисходительно наблюдают, как я спасаюсь от мяча. Персонал – все в одинаковых белых костюмах – старательно прячет ухмылки. Что мне сейчас полагается сделать? Швырнуть ракетку об землю?

К счастью, Вика отвлекает знакомая компания. Он забывает про меня, лезет обниматься. Ветер доносит: «Вы в ресторан? А я вот недотепу привел, пытаюсь обучить!»

Скотина он, этот Вик. Я бочком, с ракеткой под мышкой, выхожу с корта. Ныряю в сосновую аллею, без сил падаю на лавочку. В глазах мелькают желтые мячики. Я грустно откладываю ракетку, мимоходом замечаю: не очень-то мне идет короткое теннисное платье. Руки худые, а ноги… пожалуй, полноватые. Нет, просто не тренированные. Мышц мало осталось. Раньше надо было за себя браться, когда менеджерши уговаривали – пойдемте с нами на шейпинг, пойдемте с нами в бассейн…

В сосновой аллее одиноко и тихо. Здесь нет официанток с соком на подносах, нет бизнесменов, покрытых фальшивым загаром. Я закрываю глаза. В нос бьется весенний воздух – свежесть вперемешку с хвоей.

– Прячетесь?

У моей лавочки стоит молодой мужчина. Штаны и футболка – белые. Я говорю и стараюсь, чтобы вышло гневно:

– Спасибо, мне ничего не нужно.

Он плюхается рядом:

– А я ничего и не предлагаю. Учиться теннису вам бесполезно.

– Кто вы такой?

Он пожимает плечами:

– Местный тренер. Занимаюсь с богатыми курочками.

Глаза у него глубокие, карие. В них отражаются сосны.

Я отодвигаюсь на другой конец лавочки:

– Пардон, мсье… Тренеры меня не интересуют.

Знаем-с, читывали романы, читывали – эти жиголо так и норовят прыгнуть в постельку к богачкам. Или к тем, кого они считают богачками.

Он говорит с ноткой гордости:

– На самом деле я студент. Закончу учебу – буду программистом. А здесь так, подрабатываю.

– Очень рада за вас!

Когда же он наконец отвалит?..

– А вы кто? Певица? По телевизору вроде вас видел.

Мог, конечно, и видеть. Только не на сцене. Я по другой части.

Глаза у него замечательные. А в остальном – мышцы да смазливая морда. Халявщик.

Я встаю. Нужно привыкать быть высокомерной.

– Спасибо за компанию… юноша.

На лавочке у корта нетерпеливо вертится Вик.

– На-астик? Ну куда ты делась?

Я категорически отказываюсь вернуться на корт. Вик сдается. Ведет меня в ресторан (улитки, между прочим, несвежие). Затем отвозит домой. Когда я выхожу из машины, он кричит мне вдогонку:

– Эх ты, спортсменка! Ну и сиди перед своим ящиком!

Понедельник начался в семь утра. Ленинградское шоссе было забито, и в Шереметьево я чуть не опоздала. Джайлс прилетел сонный и желчный: его соседом в самолете оказался нестерпимо болтливый коммивояжер. «Пришлось обещать, что куплю у него партию принтеров… А где я буду жить? Опять в «Балчуге»? Фу, там так шумно. Ой, у тебя все та же машина! Ей же уже два года! Полтора? Ну, все равно пора менять». Он ворчал всю дорогу до гостиницы. Я старалась не смотреть на его кислую физию со следами недавней подтяжки. Хорошо бы Джайлс успел отдохнуть до обеда, когда мы начнем работать.

В офис я приехала в десять. Утренним затишьем и не пахло. Бизнес кипел, телефоны разрывались, на меня сыпались обычные проблемы. Сына издателя Ткаченко в монтанском колледже замели с марихуаной. Дочка композитора Ходакова в истерике звонила из Англии и жалилась, что она постоянно ходит голодной, а от овсянки ее тошнит. «Наверняка залетела. От местного тренера по теннису», – подумала я, слушая ее кислый слезливый голосок. Надо будет позвонить директору школы. Попросить, чтобы девчонку срочно посмотрел врач.

К одиннадцати стали подходить клиенты. Все как обычно: «Можно сначала аванс, а остальное потом? Я жду денежных поступлений со дня на день… Вы гарантируете, что она не начнет там курить? И… в общем… не заведет себе приятеля?..»