– Помню, конечно. Теперь вы проверяете меня? Шучу. Но мы заговорились. Хотите, проверим вашу кратковременную память?

– С этим у стариков похуже, но попробуем.

– С интервалом в одну секунду я назову четыре слова, потом скажу, что нужно делать. Хорошо?

– Да, начинайте.

Я стал медленно и чётко говорить:

– Печка… Художник… Ворон… Химия…

Сделал паузу и быстро произнёс:

– Теперь от числа 296 отнимайте по три.

– Двести девяносто три, двести девяносто, двести восемьдесят семь, двести восемьдесят четыре, двести восемьдесят один…

– Стоп! Повторите четыре слова!

– Печка…Художник…Ворота…затрудняюсь.

– Отлично. Ошибка – ворота вместо ворона, но это простительно, в произношении они схожи. Результат лучше, чем принято для вашего возраста. Некоторые и одного слова припомнить не в состоянии.

– Я очень рада. Не ожидала.

– Но почему вы обратились ко мне?

– Если по правде, то единственное что мне нужно, так это разумный человеческий совет.

– Значит, не в аритмии дело?

– Бог с ней, с аритмией. Она у меня с двадцати лет, после ревмокардита. Как-нибудь справлюсь. Всегда думала, что то, что прожила – моё. А прожила много. Восемьдесят три года мои, никто не отнимет.

Тут я чисто из вежливости спросил:

– А что, кто-нибудь собирается отнять?

Вздохнула.

– Прежде большевики. А на старости лет правнук. Дожила. Метнул в меня утюгом.

– Не слабо. Как я вижу, не попал.

– Угодил в телевизор. Прямо в физиономию мерзкого телеведущего. У меня от радости даже аритмия прошла. Теперь предлагаю рецепт своим знакомым с нарушением ритма.

– Это подпадает под незаконное врачевание. Расскажите об обстановке в семье.

– Семьи нет. Я да ещё правнук, сержант-сверхсрочник, из тех, что не моется, ест из немытой посуды, а после дежурства спит, не раздеваясь.

– Из тех, что считают, что мыться это не для мужика. Кажется, Муссолини предлагал заниматься сексом в сапогах.

Покачала головой:

– И Кларетта это позволяла?

– Вряд ли с ней.

– Надо рассказать внуку. Он сапоги и без секса не снимает. Хотя претенденток на это дело вокруг него не видно. Стыдно рассказывать, но я решила посоветоваться именно с геронтологом.

– Почему со мной?

– Мне вас рекомендовали ваши пациентки. Слухом земля полнится. По их рассказам вы находите решения там, где другие слепы. Если короче, то вы умный человек.

Я пожал плечами.

– Не настолько умный, чтобы сообразить с чем именно вы пришли. Но заметил, что предпочитаете вести разговор без свидетелей.

– С чем пришла, я вам расскажу. У вас, несомненно, есть социальный опыт.

– Какой-то есть. Но мне надо выслушать все обстоятельства.

– Спасибо. После утюга мне стало неуютно, хотя есть и положительный момент – разгромлен телеящик. Вместо меня.

– А дальние родственники?

– Все родные уже по ту сторону. А ему нужна квартира, а не старушенция под боком. Глядишь, и прибьёт. Думала, да и сейчас думаю, что схожу с ума.

– Если бы вы сходили с ума, то наверняка настаивали бы на том, что здоровы.

– Тоже верно. Какой выход вы видите сами, со стороны?

– Со стороны трудно, даже невозможно так взять и насоветовать. Скорее всего, разойтись, разъехаться. Но, я думаю, вы не за этим пришли.

Мне не хотелось задавать щекотливый вопрос, но без него никак нельзя было обойтись:

– Скажите, у вас есть средства?

И получил неожиданный ответ:

– Да, и очень большие. Мне нужен совет как ими распорядиться.

– Такие вопросы мне ещё не приходилось решать. Расскажите подробнее. Может что-нибудь прояснится.

– Я из хорошей семьи. Из «бывших», как нас называли.

– Удалось нормально пожить ещё до семнадцатого года?

– Не получилось уехать из России вместе с родителями. Так уж легла карта. Годами приходилось лгать, что живые люди мертвы. Впрочем, при наглухо перекрытых контактах это было одно и то же.

– Чем занимались?

– Была учительницей начальной школы. Преподавала французский частным образом болванам из Торговой палаты. Всё, что у меня осталось – это драгоценности.

Мне не поверилось:

– Ничего себе! И вы хранили их больше полувека? Это что-то от приключений Остапа Бендера.

– Есть большая разница. Остап Бендер – симпатичный авантюрист, рыскал в поисках чужого, а я берегла своё.

– Как удалось?

– Как волшебную иглу, которую прятал Кащей Бессмертный. Как там? Игла – в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц – в сундуке, сундук – на дубе. Яйцо в утке это логично. Но как утка может умещаться в зайце? И зачем такие ухищрения, если сундук выставлен, так сказать, напоказ и его можно снять с дерева вместе со всем содержимым. К чему вся эта зоология?

Мне этот монолог показался отвлечённым. Я попытался вернуть рассказчицу к её реалиям:

– Екатерина Никитична, нельзя ли поконкретнее? Как-нибудь без Кащея Бессмертного.

– Ах, да. Старухи любят болтать. Это я к тому, что сокровище это от слова сокрыть. И Кащей пользовался сундуком, хотя и бессмысленно. Вот и моё сокровище сокрыто в сундуке, как у Кащея, но не на дубе, что глупо, а в квартире, что тоже не гениально.

– Как, в обычной квартире?

– В кладовке хрущёвской пятиэтажки. А до этого в захламлённом чулане коммуналки. Вы первый человек, которому я это рассказываю.

– А вы подумали, стоит ли рассказывать незнакомому?

– Когда-то надо рассказать. И лучше незнакомому. Две металлических коробки. В таких прежде упаковывали печенье, галеты. В семье все, включая мужа, были уверены, что это кремированные останки.

– Господи, чьи?

– Мне удалось внушить родственникам, что родители и дядя погибли от «испанки» в восемнадцатом году. На крышке три номера с пометкой «Московскiй крематорiй». Ниже штампы, ещё до перехода на новую орфографию: «Осторожно. Человѣеческiе останки. Легко распыляется». Всё это завёрнуто в грязноватую тряпку и присыпано тальком. Сначала хотела зубным порошком, но у того отдушки.

– Могло бы сойти за мощи.

– Могло, но тогда к мощам относились настороженно. Неважно. Сорок пять лет пролежали в сундуке, никто и крышку не приподнял. Просили, умоляли от них избавиться, даже грозились выбросить, но не решились. Я постоянно повторяла, что тот, кто эти останки выбросит, сам попадёт в крематорий, добавится ещё одна коробка, место есть.

– Неужели поверили?

Просто привыкли к моей блажи. Внуков били по рукам, если те подходили близко к сундуку. Правнук и тот, слава те господи, боится открыть дверь кладовки. Так приучили. Будто бы там не порошок, а всё ещё покойники. У меня была дежурная страшилка. Говорила, что костные останки покрылись плесенью, сплошная зараза.

– И что в этих коробках, если позволите спросить?

– Часть фамильной коллекции ювелирных изделий. Собрана в Париже незадолго до Французской революции российским поверенным в делах при Женевской Республике. Моим прапрадедом. Говорили, что он был знаком с Жан-Жаком Руссо.

– Невелика честь. Дрянь, с отвратительным был характерцем. Предавал друзей, даже без надобности.

– Согласна. Особенно тех, кто больше для него сделал.

– Я был в его доме в Женеве. Неприятное впечатление. Будто хозяин всё ещё поблизости. Мрачно всматривается в посетителей, выискивает кому сделать пакость.

Мне страсть как хотелось уточнить фамилию поверенного и выяснить, не сделал ли Руссо какую-нибудь пакость и ему, что вполне было в духе Гражданина Женевы. Но это могло показаться неделикатным, будто я собираюсь её проверять. Тем временем дама спросила:

– Позволите закурить? Мой возраст показывает, что это не так уж пагубно сказалось на здоровье.

– Курите, конечно. Я сам курю и такого же мнения о противотабачной истерике. Как во что-нибудь вцепятся, особенно любительницы учить других, жди беды.

Мы оба с удовольствием закурили.

– Вот у нас уже нашлось что-то общее, – заключила моя собеседница.

– Вы правы. Но давайте вернёмся к коробкам.