Так часть шедевров была эвакуирована, опустошённые залы с зияющими рамами опечатаны, музей закрыт, а в колоннаде Лувра вместо открытого кафе и кадок с пальмами появились овощные грядки с луком, редиской и помидорами. В той самой колоннаде, откуда во время Парижской коммуны главари коммунаров за выпивкой наблюдали, как пылает подожженный их приспешниками дворец Тюильри. Акт бессмысленного вандализма. Воздвигнутый как королевская резиденция, дворец некогда гармонично замыкал ансамбль Лувра со стороны Елисейских полей. Пожар перекинулся на музей со стороны Большой Галереи и если бы не Бернарди де Сигуайе с его солдатами, сегодня не о чем было бы писать. Об эвакуации тогда и не помышляли.

Через семьдесят лет набрались опыта, такую эвакуацию предусмотрели и превосходно осуществили. Однако оставалось ещё множество экспонатов, особенно хрупких и трудоподъёмных, которые не успели вывезти, и немецкое командование предписало открыть Лувр для посещения оккупационными войсками. Кто-то запечатлел момент, когда подле скульптуры «Диана – охотница» главный хранитель Лувра даёт пояснения немецкому начальству. Диана смотрится отстранённо. Всё это ей не внове. Скульптура была создана в начале новой эры и за две тысячи лет богиня, как-никак, насмотрелась на приходы и уходы оккупантов.

Спрашивается, почему немцы не стали грабить музей? Да потому, что по их теории французы тоже были арийцами, хотя и второго сорта. В основном по причине грязного Парижа, собачьего дерьма на улицах и запаха мочи в метро. Помешанные на боязни эпидемий, немцы немедленно стали штрафовать за мусор и собак, а в метро вылили столько карболки, что там долго не выветривался запах санпропускника. И ещё неизвестно, от какого запаха сильнее воротит: от карболки или от аммиака. Мало пострадали также голландские музеи, хотя их уже задолго до этого потрясли на распродажах, так что самые привлекательные и репрезентативные вещи оказались в венском Музее истории искусств и в петербургском Эрмитаже.

Знаменитые аркады улицы Риволи через каждые пятьдесят метров завешаны алыми знамёнами со свастикой. Смотрятся они как яркие средневековые штандарты. Машин нет. Лишь редко – одинокий велосипедист. Город казался мёртвым.

Правда, не совсем. Политическая жизнь продолжалась по стрелкам часов, переведённых на берлинское время. В отличие от других европейских стран, Франции во время оккупации посчастливилось иметь своё правительство, располагавшееся в курортном городе Виши. Полностью сотрудничавшее с немцами, но какое-никакое правительство, даже с прежним контролем над африканскими и индокитайскими колониями и с возможностью выдачи загранпаспортов. По всей стране денежной единицей оставался франк, оккупационная марка не вводилась. Поразительно, но в качестве международной валютной единицы продолжал оставаться так называемый «золотой франк». Гестапо не свирепствовало. Высшая германская администрация оккупированной зоны располагалась в Париже, в здании Министерства иностранных дел на Кэ д’Орсе и скромно именовалась Германским посольством. Власти старались создать впечатление, что ничего не произошло, жизнь идёт как раньше. Было объявлено, что закрывшиеся магазины будут конфискованы. Первой из Биарица вернулась ювелирная фирма Картье.

Настойчиво распространялись слухи о том, что со временем Германия и Франция могут слиться в одно государство. На юге существовала и малоизвестная, юридически неопределённая итальянская зона оккупации – оазис валютчиков и контрабандистов.

Учителей не преследовали, школьные программы оставались прежними. Правда, скололи надпись «СВОБОДА РАВЕНСТВО БРАТСТВО» на фронтоне Национального Собрания. Скололи неряшливо – надпись просматривалась. Маршалу Петену по подсказке из ведомства Геббельса срочно понадобились духовные блюда и теперь там красовалось его изобретение – «РАБОТА СЕМЬЯ РОДИНА». То есть свободу вместе с равенством и братством отменили как принцип. Зачем такие излишества при слегка припудренном оккупационном режиме? Вкалывай, плодись, размножайся во славу Родины и не тявкай. Хорошо ещё, что из-за этого примитивного лозунга как-то не особенно насаждалось меню на тему священной национальной идеи. Хотя выходившая по-немецки Французская газета сильно старалась.

Приметы времени обычно удаётся отследить по изображениям на почтовых марках. Я отправился поговорить с филателистами на рю Друо и мне в голос объяснили, что такой патриотический девиз был отпечатан только на одной марке. Мечта коллекционера. Теперь она стоит невероятных денег. На остальных вместо «Французской Республики» фигурировала ненавязчивая надпись «Французское Государство» или «Почта Франции».

Функционировало и даже прибыльно большинство банков, в особенности такие гиганты как Лионский Кредит и Сосьете Женераль. Еврейских банков это раздолье не касалось. Небывалую активность проявляли аукционные дома, но доступ на их торговые площадки в том же отеле Друо для евреев был категорически воспрещён, о чём крупным заголовком при входе извещала префектура Девятого округа. Словом, антисемитизм был в полном расцвете. Я не зря потратил целый день на просмотр прессы той поры. В газете «Гренгуар» от 1942 года некий Филипп Анрио писал: «В Европе 10 миллионов носителей заразы вызывают на нашем континенте эпидемии, от которых мы можем погибнуть…». От цепных репортёров не отставали простые труженики и труженицы, настоящие патриоты и патриотки. В книге, а позже в своём документальном фильме «Доносительство во время оккупации» Андрэ Алими приводит тексты десятков доносов на скрытых и прячущихся евреев.

Всего по данным Алими только за четыре года, с 1940 по 1944, в Гестапо и французскую полицию было отправлено колоссальное число доносов: от трёх до пяти миллионов. Начинаются они в одном формате, примерно так: «Я, такая-то, потомственная арийка, проживающая на бульваре Рошешуар, 3; считаю своим долгом истинной француженки довести до сведения властей, что настоящая фамилия хозяйки аптеки на углу бульвара Рошешуар с бульваром Мажанта не Дюпре, а Зильберштейн. Спешу уведомить, что она – грязная жидовка, мечтающая извести своим пойлом не только нас, законопослушных французов, но и доблестных германских союзников».

Читаешь и оторопь берёт от того, что на свете так много сволочей, как быстро и в каком количестве эти клопы вылезают из своих гнездилищ.

Этот арийский «патриотический долг» несколько поднимал французов в глазах немцев, но опускал в глазах соотечественников, у которых естественный иммунитет против всеобъемлющего одурманивания всё ещё продолжал оставаться. Впрочем, не будем опрометчиво бросать камни, поскольку по числу стукачей на душу населения Советский Союз стоял на втором месте после Германской Демократической Республики, где половина населения стучала на оставшуюся половину. А уж в ГДР система замкнулась, ибо истинные арийцы строчили на истинных арийцев.

Воистину, сбылась поначалу казавшаяся полной бредятиной мечта Маяковского, «чтоб к штыку приравняли перо». Таки прислушались к великому пролетарскому поэту и решили приравнять. В СССР донос стал равносилен расстрелу, во Франции – высылке и смерти в концлагере. К этому даже как-то привыкли без обсуждений. Настолько, что табу в средствах массовой информации продержалось полвека. Что же касается нашей прекрасной страны, то стоит почитать книгу Ф. – К. Нерара «Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928–1941)». Тут и стукачка с бульвара Рошешуар покажется невинной резвушкой. Достаточно привести беспомощные слова песни небезызвестного приспособленца Сергея Михалкова, которые он поспешил посвятить всесоюзному предателю Павлику Морозову: