© Максим Савельев, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Моя бабушка в своё время была очень интересной мадамой. В мои два с половиной года ей уже исполнилось сорок с небольшим. Как говорится, красавицей не назовёшь, но была чертовски мила. Слегка вздёрнутый носик, конкретная, отрывистая манера говорить и двигаться. Вся такая ухоженная и подтянутая. Чёрные, в узел затянутые волосы, попа словно орешек, глазищи с огнём, немного пухловатые губки, «цокающая», уверенная, но не лишенная женской притягательности походка делали её объектом восхищения многих знающих в этом толк. Но семейное и социальное положение не позволяли ей отвлекаться на различные «нехорошие излишества». В то время мальчиком я был любознательным, развитым и уже умел говорить и читать, наверное, как большинство детей того периода. Бабушка помещала меня в коричневые растянутые колготки, трясла на весу, подтягивая их мне почти до подмышек, сверху надевала зелёные шорты, какую-нибудь маечку, чмокала меня в нос и, слегка шлёпнув по заднице, шла со мной гулять.

Во дворе стоял чуть перекошенный деревянный столик, за которым сидели дяденьки и, ударяя по нему ладошками, что-то громко выкрикивали и смеялись. Мы шли мимо, и мужички, завидя нас, приподнимались со скамеечки, прикладывали руки к своим кепочкам и здоровались с бабушкой. Бабушка удостаивала быстрым кивком учтивых джентльменов, а те в свою очередь улыбались, протягивая мне какие-то пожухлые яблочки и конфетки. Взять что-либо мне редко удавалось, так как бабушка одергивала меня за руку, и мы шли дальше.

– Что это за дяди? – спрашивал я.

– Дураки, – отрывисто отвечала бабушка.

– Почему они дураки?!

– Алкаши потому что! – слышал я в ответ… И тогда мне думалось: «Ууу… ну надо же, это АЛКАШИ!». Всю пагубность этого «титула» знать тогда я не мог, но мне было безумно непонятно: почему же они дураки?! Такие добрые! Смеются, конфеты дают. Как так?! Вот это и был один из парадоксов моего далёкого детства… Имелись и другие.

Телосложение у детей не симметрично… Большая голова, тоненькие ножки, пузо и попа, которые могут вдруг вырасти, а могут не вырасти вообще, то и дело возникающие ниоткуда прыщи, бородавки на лице, различные коклюши, ветряные оспы особого чувства радости детскому миросозерцанию не прибавляют. И ребёнок, подходя порой к зеркалу, в недоумении пожимает плечами. А ведь детской голове и в самом деле есть отчего опухнуть. Все эти жаргонизмы, пословицы, поговорки, притчи, народные мудрости, странные песни, некая непереводимая игра слов и фраз, наверное, являются причиной детской «башковидной» несимметричности. Как утомительно и странно совсем недавно появившемуся на свет человеку от взрослых, внушающих авторитет родных людей постоянно слышать нелепые и непонятные речи… такие как: «валять дурака», «сесть в калошу», «опростоволоситься», «считать ворон» (когда их нет), «тянуть (какого-то) кота за яйца» и прочее… Всё это не только вызывает безусловный интерес у ребёнка, но и удручает одновременно и неимоверно! Мне, к примеру, долгое время было непонятно, что такое «алыхроссы». Почему их миллион? И как кто-то их видит из окна? (Песня «Миллион алых роз».) Я очень почему-то тогда их боялся. Или же слова из песни Антонова: «Летящей походкой ты вышла из мая и скрылась из глаз в пелене января»… Это теперь мне понятна высокая поэзия, а тогда… Мало того, слова песни казались странными. Мне слышалось не «в пелене января», а «пеленея твоя». И я думал, и терзался вопросом: что же это за такая пеленея, и где она вообще находится? И как она скрыться из глаз посмела?

Много таких примеров, и, конечно, не только у меня одного. Все наверняка помнят что-то подобное. Но это сейчас забавно вспоминать, а тогда?! Это же был тихий ужас, на грани не менее тихого помешательства! А как я рыдал в подушку, когда моя бабушка, беседуя с кем-то по телефону, вдруг сказала: «Ах, как жаль, астраханский арбуз разбился!». Подойдя к ней, я попытался уточнить детали трагедии, но, вопросительно на меня взглянув, бабушка ответила: «Ты чего? Разбился, да и всё тут!» А ведь после просмотра кинокартины про героев-лётчиков «В бой идут одни старики» мой дед подробно объяснил, кто такой ас. И тогда, лёжа в кроватке, я оплакивал этого героя… Как же так, думалось мне, такой парень, ас по имени (или прозвищу, вероятно, для устрашения врагов) Траханский арбуз взял и разбился. Горько было мне, маленькому мальчику, и жалко до слёз этого «траханского» героя-арбуза!

Да… я был сентиментален и любопытен. В свои два с половиной года я почему-то уже умел читать. И читал всё что ни попадя! Всё, что кем-то и где-то было написано… Я читал надписи на заборах, сказки Андерсена, различные руководства по эксплуатации всякой бытовой техники, состав творога и кефира. И это моё умение (всех умиляющее) в итоге превратилось в манию… У деда была неплохая библиотека, и к девяти годам я прочёл всё, что было возможно. Опустим классиков. Но эти советские повести, типа «О суровом друге», «Заводские будни», «Справедливость профработника», до сих пор, наверное, имеют влияние на содержание моего лексикона и моменты политической избирательности…

Одним из моих любимых «чтив» являлась БМЭ (Большая медицинская энциклопедия). Бабушка была медработником, и эта книжка всегда находилась в открытом для меня доступе. Моя мама тогда училась в университете, и я как сейчас помню её голос: «Мама! Отбери у него эти энциклопедии! Он там опять всякие заражённые письки рассматривает!». И бабушка с восклицанием: «А н-н-ну-ка!» забирала и ставила книжку высоко на полку. Но рассматривал я не только письки. Я ведь был человеком читающим! И я изучал болезни, синдромы, вскрытия, принятие родов и прочее… Однажды, придя из детского сада, я сообщил бабушке, что у одного мальчика сифили́с…

– Не сифили́с, а си́филис, – поправила меня бабушка, проглаживая утюгом бельё. – Какой сифилис?! – встрепенулась вдруг она. – Ты что?!

– А что? – парировал я. – На губе же выскакивает болячка, когда сифили́с у человека?

– Не сифили́с, а си́филис! Ты чего?! Какой сифилис?

На следующий день бабушка сопроводила меня в детский сад. Конечно, у мальчика была обычная простуда… Герпес. И сифилитичных синдромов у него не наблюдалось. С тех пор бабушка надёжнее прятала БМЭ, и это было обидно.

Как я уже ранее упоминал, бабушка моя была женщиной очень ухоженной, чистоплотной, и принципиальные взгляды её на этих критериях в основном и зиждились. Что же вы хотите – медицинский работник с огромным стажем!

Мне часто приходилось слышать от неё: «Не смей с земли ничего поднимать! Харчки сопливые высыхают, и инфекция различная разносится!» И правда… Само словосочетание «сопливые харчки» вызывало ужас и омерзение в моём детском рассудке, да и на вид, честно признаться, эти безобразия не пробуждали во мне особого эстетического удовольствия, скорее наоборот – вызывали стойкое отвращение… На харчки я не наступал и всячески их обходил, пока они (не приведи Господь!) ненароком не высохли. Дедушка мой тоже порой говаривал, что, дескать, ежели я прилично вести себя не буду и учиться на пятёрки не соизволю, то не миновать мне участи харчки эти подметать и всячески утилизировать.

В один прекрасный день бабушка, позвав меня к обеду, вручив ложку, вдруг сказала: «Давай, бери хлеб и ешь быстро суп харчо». Можете представить, как у трехлетнего мальчика всё словно оборвалось внутри! И, бросив ложку, с глазами, полными слёз, с трясущимися губами я вымолвил:

– Сама ешь своё харчо! – И после всего этого трёхдневный пост вдруг появился в моей (в то время) праведной жизни.

Цокая по тротуару каблучками, плывёт подтянутая, симпатичная женщина – моя бабушка. Рядом иду я.

Мне уже почти четыре года (можно сказать, мужчина). В одной руке у меня воздушный шарик, в другой мороженка – эскимо, которое я с благоговением «насусливаю». Кусать нельзя! Таков бабушкин наказ. Сегодня выходной, и мы, видите ли, гуляем.