Я слушал «свой приемник»! Именно с той поры в течение 32 лет у меня было хобби – радиолюбительство. Перестал я им заниматься сразу по приходе в «Рольф». Так получилось.

Жора жил через три дома от моего, с задней стороны нашей школы, и мы несколько раз в неделю у него вдвоем паяли разные схемы. Ему девять лет, мне шесть – вот такие радиолюбители. Жора мне казался гением и прекрасным учителем. Я так и не понял, почему все его считали хулиганом.

Как-то раз летом мы в очередной раз были у него дома. Он паял, сидя за столом, а я стоял сзади и наблюдал за его действиями, с удовольствием вдыхая аромат канифоли. Жора выполнил последнюю пайку и, держа паяльник в левой руке, включил приемник. Раздался голос диктора, мы вскрикнули от радости, и я сказал: «Жора, какой же ты молодец!» Жора обернулся ко мне через левое плечо, чтобы ответить, – и раскаленное жало паяльника с капелькой расплавленного олова на конце попадает мне прямо в левый глаз. Я зажмурился и закричал от страшной боли. Итак, мы вдвоем дома у Жоры, взрослых нет, у меня травма глаза, и мы не понимаем, что с ним. Я непрерывно ору. К счастью, в Жорином доме на первом этаже была детская поликлиника. Жора схватил меня за руку, кое-как одел и повел туда. Здесь надо отметить, что в советское время попасть к врачу-специалисту, в частности окулисту, было целой проблемой. Перед кабинетом сидела толпа родителей с детьми. Я ничего этого не видел, конечно, только слышал их крики, когда Жора тащил меня через их толпу (напомню, ему было только девять лет!), громко крича: «У меня раненый!»

Что делал со мной врач, я, конечно, не видел, но мне казалось, что из глаза все время что-то вытекает. Жидкости было очень много. Врач наложил повязку и сказал, чтобы я пришел к нему через десять дней.

Жора отвел меня домой, открыл моим ключом дверь и уложил в кровать. После этого он пошел в булочную на Беговую, где работала моя мама, и все ей рассказал.

Только недели через полторы я смог приоткрыть глаза – после того как доктор скальпелем разрезал слипшиеся веки.

Вот такие бывают хулиганы, внутри которых – настоящий ДРУГ. Такой вывод я сделал гораздо позже. Я не помню многих имен из моего детства, но Жору помню всегда. Они с родителями позже переехали на другую квартиру, и мы потерялись.

По прошествии многих лет зрение на этом глазу – единица! И я считаю это результатом того, как поступил Жора, спасая меня, своего друга. Конечно, «хулиган» Жора мог бы научить меня и другим жизненным премудростям, но именно он не только на 32 года вперед увлек меня интересным делом, но и показал, что такое ДРУЖБА.

Примерно через полгода у нас в квартире установили телефон. Телефоны в то время в первую очередь ставили семьям военных. Московские номера были шестизначными и начинались не с цифры, а с буквы. У нас был номер Г-4-37… Телефоны в нашей и соседней квартире были спаренные, и когда там разговаривали, мы уже это делать не могли.

В 1960 году я пошел в первый класс. Был я «продленочником»: поскольку наши с сестрой родители работали, первые два класса после уроков я был в школе на продленке. Домой приходил только в пять-шесть вечера.

В 1961 году в стране произошли два события. 1 января – знаменитая денежная реформа. «Сталинские портянки» по курсу 10:1 были заменены на «хрущевские фантики» – так называли денежные купюры образца 1961 года.

А главное событие – 12 апреля 1961 года: полет Юрия Гагарина в космос.

Это была среда, учебный день. Я сидел на уроке русского языка в первом классе 643-й школы. Где-то в районе одиннадцати часов утра включился классный репродуктор, и диктор Юрий Левитан сообщил стране о первом в мире космонавте Юрии Гагарине и первом космическом полете. Тетрадки и учебники полетели вверх, школа наполнилась криками «ура!», и мы все высыпали на Хорошевское шоссе, перегородив проезд редким автомобилям.

Народу было море, у всех глаза – в небо: «Где ты, дядя Юра?» Это был праздник всей страны. Мы – первые в мире! Толпа ликовала весь день. Все мальчишки сразу захотели быть космонавтами, Юрий Гагарин превратился в символ нашего поколения, а имя Юрий в 1961 году стало самым массовым.

И еще немного про дружбу. Пять лет, с первого по пятый класс, я отучился в этой школе. В 1964 году отец получил давно желанный ордер в военный городок возле Серебряного Бора, в хрущевку. Для всех семей военных, которые въезжали пусть в маленькую, но отдельную квартиру, это был праздник. Пятый этаж, пусть без лифта, балкон! Здесь я пошел в шестой класс новой, только что выстроенной 593-й школы, после ее окончания поступил в технический вуз, который с перерывом на двухгодичную службу в армии благополучно окончил.

В обеих школах и в разных группах института я всегда входил в костяк класса или группы. В него иногда включались новые люди, отключались случайные, но в целом этот актив коллектива сохранялся до окончания каждого учебного заведения. И всякий раз я убеждался в силе костяка, его возможностях и способностях определять «стратегию и политику» класса или группы. Костяк составлял примерно 30–40 % всего коллектива, но к нему прислушивались все: и остальные учащиеся, и даже учителя. То же самое было и во время моей службы в армии, но об этом расскажу чуть позже.

Я четко понял, что в любом коллективе обязательно должен быть костяк, актив объединенных общими взглядами и ценностями людей, у которых есть один-два добровольно признанных ими лидера. Не назначенных им сверху, а сформировавшихся внутри силой их личностных качеств. Это важно.

● Дорожите настоящей дружбой.

● Используя свои личные качества, будьте всегда в костяке коллектива.

Как я уже говорил, мои родители происходили не из Москвы, куда они приехали позже. Отец был родом из Костромской области, а мама из Брянской – старинного русского города Мглин, которому в 2020 году исполнилось 878 лет. Мама появилась на свет 22 апреля, в день рождения Ленина, поэтому ее назвали Леной. Название города связывают с окружавшими его в прошлом сумрачными, мглистыми лесами. В этом городе жили мои бабушка с дедушкой, там прошло все мое «летнее детство», потому что каждые самые длинные в году каникулы мы с сестрой проводили у них. В местной речушке Судынке, чуть не утонув, я научился плавать. Родители привозили нас туда сразу после окончания учебного года, а забирали за несколько дней до начала следующего.

Я очень любил и люблю своих родителей, грущу, что их нет с нами, но бабушка и дедушка по маминой линии были и остаются для меня главным жизненным примером, хотя тогда, мальчишкой, я этого еще не понимал. Благодаря им я такой, как есть. Они были в городе очень уважаемыми людьми, их все знали. К моему огромному сожалению, мне мало что про них известно, потому что они давно уже ушли из жизни.

Они всю жизнь работали. Дедушка – на разных должностях, последнее время председателем колхоза. Когда началась война, ушел партизанить в брянские леса. Как-то во время очередных каникул я увидел у него глубоко в шкафу старый солдатский ремень. С одной его стороны было небольшое отверстие от пули, а с другой – вырванный кусок. Спросил у дедушки: «Что это?» А он в ответ: «Это меня так ранило». Пуля прошла навылет, не задев жизненно важные органы, и на выходе сильно повредила тело и ремень. Дедушка был смешной, забавный. Правда, он был сильно болен – страдал диабетом, от которого в итоге и умер. Бабушка пережила его всего на полгода, умерла, скорее всего, от тоски. Любимые мои!

У деда был двухведерный медный самовар, который он раз в неделю чистил белым песком. Самовар стоял на столе, внутри тлели и потрескивали лучины. Дедушка наливал в тонкий стакан с подстаканником еще бурлящую воду и пил чай вприкуску с сахаром, который он специальными щипчиками откалывал от огромного куска.

Бабушка всю жизнь проработала в школе. Она преподавала русский язык и литературу, что меня мало радовало, потому что все каникулы она заставляла меня читать разные книги по программе, типа «Война и мир», сидеть за которыми мне совсем не хотелось. Хотелось – Александра Дюма и Майн Рида, которых я читал тайком. Позже бабушка стала завучем. Она была награждена орденом Трудового Красного Знамени. У деда тоже было много наград, но я их уже не помню.